КУЛЬТУРОГЕНЕЗ

культура в контексте истории

ЗАКОНЫ ИСТОРИИ

ЗАКОНЫ ИСТОРИИ И ЛОКАЛЬНЫЙ КУЛЬТУРОГЕНЕЗ Проблема движущих сил и детерминант истории и культуры в историософии и культурологии является центральной, и, сколь интересной, столь и трудно решаемой. Даже те немногие среди крупнейших культурологов и историософов, кто выступил с развёрнутыми концепциями динамики культурных универсумов, перед нею пасуют. Одни, как О. Шпенглер и П. Сорокин, предпочитают не касаться этой темы вовсе, другие, как А. Тойнби, хотя и затрагивают её, но трактуют явно не убедительно. И лишь Л.Н. Гумилев в своей пассионарной теории, по сути, впервые подступился к решению данной проблемы. В настоящей книге изложена авторская теория локального культурогенеза, в рамках которой дается ответ на вопрос о закономерностях и ключевых детерминантах истории. Опираясь на достижения нейропсихологии, автор вводит новый, неизвестный доселе фактор локального культурогенеза - системогенез этнородового мозга в макроинтервалах времени. Именно учет данного фактора, связанного с тонкими механизмами психики сотворца истории - человека, позволяет понять существо процессов, происходящих в таких сферах, как религия, философия, искусство, наука. Книга адресована всем, кому интересны глубинные истоки истории и культуры, мотивы поведения людей и человеческих общностей как субъектов социально-исторических процессов. Жанр соединяет в себе схоластический трактат и культурологическое эссе. Большая часть текста вполне доступна неподготовленному читателю. Книга будет полезна студентам ВУЗов, изучающим историю и культурологию, а также преподавателям истории и культурологии. История человечества последних 3-х тысячелетий и история культуры, в частности, здесь представлены непривычно и необычно. Объём полезной и ценной информации, которую получит читатель, будет зависеть от уровня его собственной подготовки. Также данная работа есть рефлекс тех исторических катаклизмов, которые переживала в 20-м веке Россия, и которые в конце века вновь обострились. Тезис, что всё, что пишется по истории, служит единственной цели - понять настоящее и заглянуть в будущее, в полной мере приложим к данному труду. РАСШИРЕННАЯ АВТОРСКАЯ АННОТАЦИЯ (ПРЕДИСЛОВИЕ) Чем объяснить расцветы и угасания великих цивилизаций в истории? Почему в одни эпохи создаются грандиозные универсальные религиозные системы и философские доктрины, делаются фундаментальные научные открытия, ворятся гениальные шедевры в искусстве, а в другие лишь комментируют и кодифицируют накопленное? Почему эти прорывы случаются в отдельных странах, в то время как другие лишь пассивно усваивают достижения соседей? Как могло быть возможным, что высокоразвитые государства с многомиллионным населением нередко сокрушались малочисленными и отсталыми в культурном плане племенами? Почему один и тот же народ в одну эпоху создает империю и властвует над полумиром, а в другую – влачит жалкое существование на задворках истории? Какова природа человеческой одержимости? Откуда берутся александры македонские, тамерланы и наполеоны. Почему один человек выбирает себе судьбу конторского клерка и ищет лишь покоя, а другой хочет изменить мир или перевернуть его вверх дном? Почему один желает разбогатеть и мечтает о легкой поживе, а другой грезит стать великим полководцем и ищет возможность проявить свою храбрость? Какова природа человеческой жертвенности? Откуда берутся сусанины, матросовы, гагарины? Почему иные радеют лишь о своем благополучии и готовы пренебречь интересами общими, но всегда находятся и те, кто напротив, собственную жизнь посвящают служению общему благу? Отчего в одни эпохи в одной и той же стране больше первых, а в другие - вторых? Отчего случаются так называемые революции, смуты и прочие гражданские катаклизмы? Кто такие ересиархи и революционеры? Что за тип людей - робеспьеры, кромвели, ульяновы-ленины? Отчего зависят нравы, и почему они столь различны в разные времена? Чем отличались по своей душевной конструкции люди иных эпох от нас? Почему несколько веков назад европейские рыцари легко умирали на турнирах за один лишь благосклонный взгляд "прекрасной дамы", наши прапрадеды полтораста лет назад дрались насмерть на дуэлях из-за одной сказанной в запале фразы, а теперь это кажется мальчишеством? Почему в Византии спор о том, единосущен или подобосущен Бог-Сын Богу-Отцу, вызывал в свое время кровопролитные гражданские войны, в Европе в Средние века за одно богохульное слово могли сжечь на костре инквизиции, а нынче там редко кто знает время службы в ближайшем храме и умеет правильно перекреститься? Как может быть, что в одной и той же стране в одну эпоху бесстыдством кажется задрать юбку выше щиколотки, а в другую проституция становится престижной "профессией"? Почему в одни века, чтобы осознать значение слова "любовь", писали романы и поэмы, а в другие этим словом обозначают банальное совокупление? Чем определяется национальный характер и, что лежит в основе наци-ональной культуры? А может быть, нация вовсе конвенциональное понятие, и человечество скоро превратится в «единую нацию»? Правомерно ли говорить о единой для всего человечества всемирной истории, истории общечеловеческой цивилизации или речь должна идти об истории отдельных культурных универсумов, локальных цивилизаций. Наконец, есть ли законы, по которым развивается история и культура отдельных народов и всего человечества, или всё зависит от массы случайностей? А, если законы есть, познаваемы ли они? Что лежит в их основе? Что является движущей силой истории? Господь Бог? Человеческий разум и воля? Или, может быть, слепой случай? Можно ли предсказать судьбу страны подобно тому, как цыганки и хироманты предсказывают судьбу отдельного человека? Каков, например, будет 21-й век для России и её народов? Наконец, можно ли эту судьбу изменить? На эти вопросы человечество до сих пор ищет ответы. Особенно важно определить и сформулировать закономерности, движущие силы и ключевые детерминанты истории. Проблема столь сложна, что авторов, рисковавших браться за её решение, и соответствующие известные труды за всю человеческую историю можно, буквально, перечесть по пальцам. Даже в весьма самоуверенном 20-м веке, когда и историография и историософия, и социология истории и культуры, переживали настоящий бум, список фундаментальных трудов, в которых их создатели попытались сформулировать оригинальные историософские теории, весьма скромен. Представленная в данной книге теория локального культурогенеза опирается на весь накопленный современной гуманитаристикой, равно социологией и антропологией багаж и, в частности, пассионарную теорию этногенеза Л.Н. Гумилева. Но, в отличие от книг Гумилева, где основное внимание уделяется географическим и военно-политическим аспектам истории, автор сосредотачивается на иных аспектах. В центре внимания - меняющееся на протяжении жизни народов индивидуальное и надындивидуальное сознание, нравы, религия и философия, наука и искусство, институциональные моменты хозяйственной практики, практика государственного строительства, эволюция гражданского общества. Объектом исследования являются исторические локальные культурные универсумы, которые в современной западной гуманитаристике определяют как локальные цивилизации, а Гумилев назвал суперэтносами. Иной, нежели в традиционной историографии и историософии подход к феномену исторического времени обуславливает структуру книги - калейдоскоп культур и эпох, организованный по диахроническому принципу - "одновременности" локальных культурогенезов. Для примеров выбраны хорошо известные историкам оседлые культуры евразийского континента. Из периода древности – древнекитайская и древнеиндийская культуры, культура античных народов средиземноморской ойкумены, для которой системообразующим народом в начале стали греки, а затем римляне, далее средневековые культуры – византийская, арабо-иранская мусульманская, индийская, китайская и японская, а также романо-германская Европа и Россия. Иногда будем обращаться за примерами также к древнеиранскому, средневековым русскому и новейшим китайскому, японскому, индийскому и иранскому культурогенезам. Особенностью предложенного подхода является тесное увязывание культурологии и антропологии, то есть установление причинно-следственных связей между культурой и природой человека. В этом отношении предложенную теорию можно обозначить как антропологическую и психологизирующую. В пику неокантианской практике разделения наук о природе и культуре, предпринята попытка связать различные уровни развития материи и духа, начиная молекулярно-генетическим и заканчивая культурно-историческим. В связи с этим в специальном приложении "Этногенез и мозг", которая представляет собой книгу в книге, презентуется новая область знания – этногенетическая психофизиология. В частности, раскрываются нейрофизиологические и психофизиологические механизмы актуализации и изменения открытой Гумилевым пассионарности в этнородовых линиях. В плане решения задачи – поверить социологию антропологией заявляется новая ключевая детерминанта исторического процесса – локальных культурогенезов и антропогенеза, в целом, которая остается пока за пределами человеческих представлений о логике и причинах истории. Эта детерминанта связана с неизвестным доселе науке феноменом - этнородовым мозгом и определена как «системогенез этнородового мозга в макроинтервалах времени». Понять причины и движущие силы истории человек мечтал всегда. Но особенно эта мысль снедала мудрецов, которым выпадало жить в эпохи, когда великие культуры, к коим они принадлежали, переживали потрясения и упадок. Исторические потрясения, как отмечали многие мыслители, с необходимостью предрасполагают к размышлениям над онтологическими проблемами бытия. Настоящая книга есть также именно рефлекс тех исторических катаклизмов, которые переживала в 20-м веке Россия, и которые в конце века вновь обострились. Нынешняя скудность списка концептуальных трудов на эту тему, надо полагать, временна и никак не соответствуют глубине нового исторического разлома. В любом случае тезис, что все, что написано и пишется по истории, служит, в итоге, единственной цели - понять настоящее и заглянуть в будущее, в полной мере приложим к данному труду. ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ: ОСНОВНЫЕ ИСТОРИОСОФСКИЕ КОНЦЕПЦИИ. КРАТКОЕ ВВЕДЕНИЕ В ЭТНОЛОГИЮ Л.Н. ГУМИЛЕВА Векторная концепция метаистории. Вульгаризация векторной парадигмы в европейской историософии. Теория прогресса Декарта. Историософия Просвещения. Философия истории Гегеля. Эволюционизм, позитивизм и социология истории. Всемирно-исторический подход. Европоцентризм и трехчленная схема. Циклическая парадигма. Теория круговорота Вико. Развитие культурно-циклической парадигмы в России. Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев, Н.А. Бердяев. Предпосылки возрождения культурно-исторического подхода в западной историософии рубежа 19-го – 20-го веков. Культурологические представления О. Шпенглера. Культурологические построения А. Тойнби и К. Ясперса. Теория динамики культурных процессов П. Сорокина Культурфилософия неоэволюционизма. Психологизирующие культур- философские концепции. Поиск движущих сил истории. Теория вызова-ответа Тойнби. Основные понятия этнологии Гумилева. Соотношение понятий этноса, нации, культуры. Пассионарный толчок и запуск новых этногенезов. Пассионарность, герои пассионарии и субпассионарии. Начальная стадия этногенеза. Пассионарное поле. Феномен суперэтноса. Фазы этногенеза. Надлом и завершение этногенеза. задачи данной книги. ЧАСТЬ 1. ЗАРОЖДЕНИЕ И ПОДЪЕМ ЛОКАЛЬНЫХ КУЛЬТУР. ГЛАВА 1. НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ЛОКАЛЬНОГО КУЛЬТУРОГЕНЕЗА. Ключевые признаки старта новых популяционных системогенезов. О новейших этногенезах в Азии. Выявление системообразующих этноструктурных доминант. Этнокультурный партикуляризм. Роль религии в период культурогенетического «эмбриогенеза». Особенности индивидуального и надындивидуального сознания. Особенности этики и личной нравственности. Истоки религиозного творчества в начальный период. Существо феномена религии. Феномен религии в контексте антропогенеза и этногенеза. Оформление оригинальных религиозных систем и модернизация существующих религий в исторических культурах. Возникновение и значение духовных институций. Этносоциальная структуризация. Феномен государства. Адекватные политические формы. Хозяйственный и правовой уклад. Особенности искусства начального периода. О таблицах «одновременных эпох» О.Шпенглера. ГЛАВА 2. ПЕРИОД РАСЦВЕТА КУЛЬТУРЫ ТРАДИЦИОННОГО ТИПА. Перемены в индивидуальном сознании и нравственном чувстве. Источники духовной неудовлетворенности и характер духовных исканий. Отражение перемен в сознании в мировоззренческих системах. Особенности мировоззренческих систем в исторических культурах. Отражение духовного кризиса в социальной практике. Нравы и мораль. Феномен антисистемы: общие понятия. Особенности антисистем начальных периодов локального культурогенеза. Антисистемы в исторических культурах. Политические формы и противоречия. Феномен аристократических демократий. Положение и роль духовных институций. О понятии феодализма и формационной теории Маркса. Универсальные признаки хозяйственного уклада. О средневековом европейском и современном японском феодализме. Отражение перемен в сознании во внешней политике. Смена суперэтнических системообразующих доминант. Сущность и характер этносоциальных катаклизмов. Сущность и характер этноструктурных катаклизмов. Искусство. Архитектура и живопись. Литература. ГЛАВА 3. ПЕРИОД КУЛЬТУРЫ ЭЛИТАРНО-ИННОВАЦИ- ОННОГО ТИПА (КУЛЬТУРОГЕНЕТИЧЕСКАЯ МОЛОДОСТЬ). Перемены в мирочувствовании и миросознании. Разнообразие психологических типов. Новый тип пассионария. Знание против веры. Десакрализация мировоззренческих доктрин. Происхождение эмпиризма и пантеизма. Новый тип интеллектуала. Источники и существо философского антропологизма. Десакрализация этики. Перемена моральной санкции. Автономическая нравственность. Природа стоицизма и философии долга. Порядок смены психических доминант. Новый принцип социализации. Культурный универсализм. Идея рока и категория судьбы. Проникновение индивидуализма и субъективизма в этику. Оправдание чувственности. Расцвет светской аристократической культуры. Перемены в религиозном чувстве. Профанированная религиозность. Секуляризация института государства. Перемены в положении духовных институций. Обмирщение государства в России. Истоки секулярных реформ Петра 1 и Екатерины 11. Нравы культурогенетической молодости – аристократия. Нравы средних слоев. Микросоциальные процессы. Начало демаскулинизации культуры. Феномен гетеризма. Начало либерализации нравов и традиционалистские ремиссии. Новое доминантное сословие. Новый политический уклад. Характер отношений института монархии и служилой аристократии. Усиление института государства. Образование мультиэтничных империй. Начало формализации общественных отношений. Феномен культурогенетического псевдоморфоза. Структурные этносоциальные процессы. Принцип социальной иерархичности. Рост городов. Особенности хозяйственного уклада. Новый тип землевладельца. Разложение патронимических отношений. Новые формы зависимости. Характер этносоциальных катаклизмов. Характер войн. Причины замедления экспансии молодых народов. Рост естествознания и техники. Истоки интереса к старине. Особенности искусства: архитектура и живопись. Литература. Особенности лирика. Тема любви в литературе. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- ЧАСТЬ 2. НАДЛОМ И УВЯДАНИЕ ЛОКАЛЬНЫХ КУЛЬТУР. ГЛАВА 4. ПЕРЕХОД К КУЛЬТУРЕ ЭГАЛИТАРНО-ИННОВАЦИОННОГО ТИПА. Новое мирочувствование и его психофизические детерминанты. Перемены в индивидуальном и общественном сознании. Футуризм и эсхатологизм. Природа кризиса цивилизаций по Тойнби. Перемены в религиозном чувстве. Новый тип ересиархов. Перемены в положении духовных институций. Мировоззренческие доктрины переходного периода. Глубинные источники наступления рацио в культуре, рост позитивного научного знания. Искусство переходного периода. Живопись и архитектура. Политизация литературы. Расцвет сатиры и публицистики. Новая лирика. Эгалитарные тенденции в литературе. Продолжение феминизации культур. Феномен эгольтруистической любви. Социальная этика переходного периода. Феномен "маленького человека". Кризис традиционной морали. Проявления "нравственного помешательства" на бытовом уровне. Компенсаторное морализаторство, источники и характер новой эсхатологии. Распад традиционных этносоциальных иерархий. Этносоциальная структура и противоречия в ней. "Вторичное смешение". Распад этноструктурных иерархий. Начало эгалитарной революции. Конфликт государства и гражданского общества. Этатизм и тирания. Новое сознание и перемены в социально-экономических отношениях. Существо социально-экономических противоречий и катаклизмов. Три интенции сознания и три мировоззренческие доктрины переходного периода. Феномен социализма. Социализм как квазирелигия и антисистема. Связь социализма и этатизма. «Азиатский способ производства». Социализм как феномен культурогенеза. Психотипическая база социализма. Уравнительные тенденции как проявление начала старения культур. Борьба традиционализма, уравнительных и либеральных эгалитарных тенденций. Переходный период в исторических культурах: Древний Китай. Древняя Индия. Средиземноморский античный культурогенез: Эллинистический мир. Средиземноморский античный культурогенез: Античный Рим. Средневековый китайский и японский культурогенезы. Византия. Средневековый мусульманский мир. Западноевропейский романо-германский культурогенез. Аномалии русского надлома. ГЛАВА 5. РАСЦВЕТ КУЛЬТУРЫ ЭГАЛИТАРНО-ИННОВАЦИОННОГО ТИПА (ЗРЕЛОСТЬ КУЛЬТУР). Характер общественного идеала и личных устремлений. Зрелая рефлексия и особенности мировоззроенческих доктрин Иррационализм, чувство отчужденности и мистика рока. Культурные эрзацы зрелости. Источники социального оптимизма. Этика зрелости: этический позитивизм и пессимистический стоицизм. Оправдание чувственности в этике. Этический утилитаризм. Этика «разумного эгоизма». Нравы культурогенетической зрелости: лицемерный гуманизм. Культ стяжательства. Новое отношение к труду. Любовь и брак зрелости Актуализм и погоня за удовольствиями. Углубление демаскулинизации и феминизации. Профанированная религиозность и обмирщение культуры. Спиритуалистические ремиссии и усиление морализаторства. Новые утопии. Рост секулярного просветительства. Масскульт и феномен моды. Торжество эгалитаризма. Ослабление иерархического чувства. Нарушение социальной иерархичности. Феномен мировых городов. Усиление позиций культурного класса. Новая роль интеллигенции. Источники этатизма и авторитаризма. Эгалитарно-либеральные тенденции. Компромисс столиц и провинций. Формализация социальных связей. Феномен "правового государства". Рост потребительства. Усложнение хозяйственных форм. Расцвет экономики. Причины превосходства западной цивилизации над восточными в Новое время. Институциональные аспекты хозяйства. Социальные противоречия и компромиссы зрелости. Олигархические усобицы. Новый тип политика. Нарушение естественного течения локального культурогенеза на примере средневековых Ирана и Китая. Характер войн периода зрелости. Торговые войны. Оборонительные войны и источники миролюбия зрелости. Расцвет абстрактной науки и техники. Энциклопедизм. Особенности историографии. Искусство зрелых культур. Элитарность и зрелая чувственность. Усиление эгалитарных тенденций. Стиль реализм. Этатизм, конформизм и традиционализм в искусстве. Влияние рацио. Гражданский пафос и антропоцентризм. Гротесковый реализм и расцвет сатиры. Замечание по поводу вступления в период культурогенетической зрелости русских. ГЛАВА 6. КУЛЬТУРОГЕНЕТИЧЕСКИЙ КЛИМАКС И СТАРОСТЬ КУЛЬТУР. Характер индивидуального мирочувствования и миросознания в период культурогенетического климакса. Отражение нового мирочувствования в философии. Общественное сознание периода климакса локальной культуры. Нравы культурогенетического климакса. Культура и искусство. Модернизм как отражение культурогенетического климакса романо-германско- го культурогенеза. Институциональные аспекты экономики: вторичный феодализм. Феномен госсоциализма. Социально-политические процессы. Феномен демократии в контексте локального культурогенеза. Социализм как адекватная климаксу локальных культур доктрина. Источники компромисса социализма и либерализма. Смуты культурогенетического климакса в древнем Китае. Культурогенетический климакс в древнем Иране. Этносоциальные катаклизмы периода культурогенетического климакса в древнем Риме. Культурогенетический климакс и этносоциальные катаклизмы в Византии Смуты культурогенетического климакса в средневековом Китае. Социально-политические коллизии в романо-германской Европе. Этноструктурные противоречия и распад суперэтнических систем. Миросознание и нравы культурогенетической старости. Периоды локального культурогенеза и типы сознания. "Вторичная" пассионарность и варианты популяционного старения. Упадок экономики, вторичная автаркия и натурализация хозяйства. Политические усобицы и политическая апатия масс. Падение древнекитайских государств, древнего Рима и Сасанидского Ирана. Культурогенетическая старость и падение Византии, и средневекового Китая. Признаки культурогенетической старости романо-германской Европы. Глубинные истоки постмодернизма в философии и художественной культуре романо-германского Запада. ГЛАВА 7. ИСТОЧНИКИ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ ЛОКАЛЬНЫХ КУЛЬТУРОГЕНЕЗОВ. АНТРОПОГЕНЕЗ И АНТРОПОХИМЕРА Индивидуальные особенности локальных культурогенезов. Этноцивилизационные линии. Антропогенез и видовая пассионарность. Возраст человечества и его перспективы. Антропохимера, как проявление глобализации мира и антисистема на видовом уровне. Лжеапокалипсис 20 века и этнохимерная этнофобия во главе глобализирован-ного мира. ПРИЛОЖЕНИЕ 1. ЭТНОГЕНЕЗ И МОЗГ Феномен дисимметрии и пассионарный толчок. Молекулярные основы пассионарности. Детерминация пассионарности на субклеточном и клеточном уровне. Нейрофизиологические основы пассионарности на системно-мозговом уровне. Пассионарность и доминантогенез в ЦНС. Индивидуальные различия кортикального доминантогенеза. Особенности пассионарного доминантогенеза. Пассионарность в онтогенезе. Пассионарность в этнородовых линиях и этнородовой доминантогенез. Проблема канализации пассионарной энергии. Феномен этнородового мозга. Неизвестный психофизический фактор локального культурогенеза и антропогенеза – системогенез этнородового мозга в макроинтервалах времени. Этнородовой (филогенетический) возраст человека и его признаки. Феномен "вторичной пассионарности" и чем определяется человек: «генами» или воспитанием? Типология личности в контексте теории локального культурогенеза. Принципы построения. Типология личности. Типы ПРИЛОЖЕНИЕ 2. ЛОКАЛЬНЫЙ КУЛЬТУРОГЕНЕЗ И ФЕНОМЕН АНТИСИСТЕМЫ Проявления патологии этногенетического старения в этнородовых линиях. Признаки патологии этногенетического старения на психическом уровне. Парафилия, социально-модулированная психопатия и бионегативное сознание как проявления патологии этногенетического старения. Инерционный витаукт - разгадка тайны связи «гения и сумасшествия». Патология этногенетического старения и квазипассионарии. Проявление патологии этногенетического старения на этносоциальном уровне. Феномен антисистемы и условия её возникновения. Бионегативные субъекты и их признаки. Феномен революционизма и этнохимерные этнофобы. Существо феномена интеллигенции. Роль интеллигенции в становлении антисистемы в России. Интеллигенция как этногенетические старшие. ГЛАВА 5. РАСЦВЕТ КУЛЬТУРЫ ЭГАЛИТАРНО-ИННОВАЦИОННОГО ТИПА (ЗРЕЛОСТЬ КУЛЬТУР). Характер общественного идеала и личных устремлений. Зрелая рефлексия и особенности мировоззроенческих доктрин Иррационализм, чувство отчужденности и мистика рока. Культурные эрзацы зрелости. Источники социального оптимизма. Этика зрелости: этический позитивизм и пессимистический стоицизм. Новый взгляд на природу человека. Оправдание чувственности в этике. Этический утилитаризм. Этика «разумного эгоизма». Нравы культурогенетической зрелости: лицемерный гуманизм. Культ стяжательства, новое отношение к труду. Любовь и брак зрелости Актуализм и погоня за удовольствиями. Углубление демаскулинизации и феминизации. Профанированная религиозность и обмирщение культуры. Спиритуалистические ремиссии и усиление морализаторства. Новые утопии. Рост секулярного просветительства. Масскульт и феномен моды. Торжество эгалитаризма. Ослабление иерархического чувства. Нарушение социальной иерархичности. Феномен мировых городов. Источники этатизма и авторитаризма. Эгалитарно-либеральные тенденции. Компромисс столиц и провинций. Формализация социальных связей. Феномен "правового государства". Рост потребительства. Усложнение хозяйственных форм. Расцвет экономики. Источники превосходства западной цивилизации в Новое время. Институциональные аспекты хозяйства. Основные социальные конфликты и компромиссы зрелости. Олигархические усобицы. Новый тип политика. Нарушение естественного течения локального культурогенеза на примере средневековых Ирана и Китая. Характер войн периода зрелости. Торговые войны. Оборонительные войны и источники миролюбия зрелости. Расцвет абстрактной науки и техники. Энциклопедизм. Особенности историографии. . Искусство зрелых культур. Элитарность и зрелая чувственность. Усиление эгалитарных тенденций. Стиль реализм. Этатизм, конформизм и традиционализм в искусстве. Влияние рацио. Гражданский пафос и антропоцентризм. Гротесковый реализм и расцвет сатиры. Замечание по поводу вступления в период культурогенетической зрелости русских. ХАРАКТЕР ОБЩЕСТВЕННОГО ИДЕАЛА И ЛИЧНЫХ УСТРЕМЛЕНИЙ. Эпоху, как и человека можно понять, если определить основополагающий принцип бытия, утверждаемый ею, и распознать её доминирующую страсть, её глубинное устремление. В ранних периодах локального культурогенеза рефреном земному дольнему миру является мир горний - любые серьёзные инициативы поверяются тем высшим нравственным мерилом, представление о котором вырабатывает сакрализованное сознание. Пэтому основополагающий принцип, как мы помним: жить “по Богу”, то есть в соответствие с нравственным императивом, понимаемым, как данный свыше. Строгое следование таковому обещает содействие высших сил в благих начинаниях на этом свете и спасение души на том. Глубинное устремление – мироустроительное - внесение в мир большего порядка. А поскольку средством в руках Творца, учреждающего порядок, нарождающаяся культура полагает себя, то насущным ей представляется расширение её ареала – экспансия. В этом реализуются установки тоталитарного сознания и растущая пассионарность. Сам мир воспринимается как существующий на основе вечных и неизменных законов. А поскольку индивидуально-личностное начало ещё не развито, субъектом исторического бытия полагается не индивид, но надындивидуальные сущности - род, племя, религиозная община и т.п. С наступлением культурогенетической молодости усложняется как структура индивидуальной психики, так и типологическая структура популяции В устремлениях и жизненных принципах разных типов людей возникают заметные различия. Пассионарная личность стремится полнее реализовать свои потенции и снискать славу, притом, не только у потомков, но и у современников. Светское аристократическое общество ждёт от неё побед, свершений и открытий. Наиболее этногенетически зрелые, интеллектуально рафинированные субъекты открывают для себя многогранность собственного я, испытывают потребность в новых ощущениях, тяготятся строгими религиозными нормами и ищут идейное обоснование произошедшей внутренней эмансипации. Сознание этой категории в значительной мере уже десакрализовано. Сознание же гармоничного большинства, хотя и лишено былой цельности, ещё не претерпело революционных изменений. И таковое большинство почти во всех рассматриваемых здесь исторических локальных культурах остаётся верным традиционному укладу. В переходный период утрачивается гармония, обусловленная тоталитарностью психики человека, то есть единством чувства, воли, интеллекта. Причём, рассудок довлеет внерациональным формам сознания, которое десакрализовано уже у большинства. В этой связи неизменные и вечные мироустроительные принципы теперь не кажутся таковыми. Пробуждение индивидуального начала сознания также уже не у узкого слоя этногенетически зрелых субъектов, но у многих, на фоне резкого снижения пассионарности оборачивается вульгарным эгоизмом. Новый индивид смущается настигающими его сомнениями и пугается собственных побуждений. Он впадает в глубокую рефлексию и ищет способы вернуть душевное равновесия. Но, если прежде подобные внутренние коллизии принимали форму религиозных исканий и побуждали к отшельничеству, то теперь «думающие люди» рассчитывают приспособить окружающий социум к новым условиям собственного внутреннего мира. В итоге общество снедаемо страстью переустройства на рациональных началах. Основанная на религиозном миропонимании традиция расшатывается. Активные персоны стремятся утвердить своё я на ниве общественной деятельности, зачастую презрев общественный интерес. В зрелой же культуре сомнения надлома и конечные вопросы бытия, хотя они не разрешены ни в индивидуальном, ни в коллективном сознании отодвигаются на задний план, в подсознание. В западной психологии этот феномен называют вытеснением. Мысль о смерти вызывает страх, а жизнь воспринимаемся, не как дар и, не как испытание, но, скорее, как загадка, которую нет смысла разгадывать в виду мимолётности её предмета - надо торопиться жить. Зрелость культуры - эпоха рассудочной трезвости и потребительства. Человек стремится, что называется, взять от жизни всё. На этносоциальном уровне ценностью признаётся то, что создаёт условия активным индивидам для личного преуспеяния - устойчивый общественный порядок. То есть, доминирующие общественное и личное устремления вновь совпадают – благополучие и благоденствие в вещном, предметном мире. Собственно, стремление к обустройству было доминирующим и у людей ранних периодов. Различие в том, что тогда обустраивали сообща и, прежде всего, «места общего пользования» – свой храм, свой полис, свою страну. Теперь же, когда у большинства исчезает внутренняя необходимость в такого рода рефрене, о котором сказано выше, ценности дольние заслоняют ценности горние. Как заметил про своих современников английский литератор 17-го века Т. Фулер: их "единственная религия - хорошая жизнь". Это, конечно, не означает, что зрелые культуры не знают примеров подвижничества, героизма, самоотверженности ради высокой цели. Отнюдь. Характеры и типы личностей в эту эпоху встречаются самые разнообразные. Но, вот, «норма реакции» сдвигается вполне определённо - в сторону эгоизма - большинство членов зрелой популяции осознают и преследуют свой интерес, а общественный лишь постольку, поскольку. Вкус к привольной жизни, свободной от ограничений ригористичной традиционной религиозной морали и сословной этики возникает теперь не только в верхнем привилегированном слое. Влечение к новизне, прежде свойственное лишь интеллектуально рафинированным субъектам, также становится массовым. При этом меняется психологический источник данного влечения. Это не столько познавательный интерес, как таковой, сколько проявление внутренней неудовлетворённости, реакция на известную отчуждённость, своего рода, дефицит взаимодействия со средой, в котором может выразить себя новая человеческая природа. При этом активные честолюбцы утверждаются не на поле брани или в ожесточенных идейных баталиях на церковных соборах и философских диспутах, а в умении завоёвывать внимание праздной публики на ипподромах, в цирках, в театрах. Большинство же попросту, что называется, устраивают свои дела. Степеней, которых индивидуализм и внеморальный прагматизм достигают в современной западной культуре, нигде в истории более не отмечено, но, в целом, подобные настроения – интенция к потребительству и массовый эгоизм в период зрелости проявляется всюду. Здесь заметим, что традиционные культурные нормы, религиозные по своему происхождению и связанные с общиной, являются «объектами» коллективного бессознательного. Коллективное бессознательное популяции, собственно, и проявляет себя в продуктах культуры - идеях, представлениях, установках, нормах, обычаях. Отражаясь в индивидуальном сознании коллективное бессознательное формирует особый пласт индивидуальной психики – коллективное бессознательное в индивидуальном бессознательном. В частности, филономическое, то есть родовое общинное начало, чувство коллективизма есть атрибут именно сферы бессознательного. Таковая особенно развита у представителей этногенетически молодых популяций, и не просто развита, но определяет их психику. По мере же «взросления» популяции у её членов пробуждается индивидуально личностное начало и, одновременно, усиливается рассудочная сфера сознания. Поведение человека по мере его этногенетического созревания находится всё в большей мере под влиянием и контролем рассудка. Участие коллективного бессознательного в формировании индивидуального бессознательного уменьшается. Другими словами, тот пласт психики, который мы назвали «коллективным бессознательным в индивидуальном бессознательном» истончается, во всяком случае, в меньшей мере определяет поведение человека. Как следствие, происходит отход от вековых культурных норм и постепенное увядание основанной на религии традиционной культуры. Религиозные формы, впрочем, в большинстве рассматриваемых здесь исторических локальных культур сохраняются, но их содержательное наполнение заметно беднее, чем в ранние периоды. В древнем Китае жизненный принцип, выражавший описанные выше настроения, коротко и емко сформулировал философ – материалист Ян Чжу - "все для себя". В его время, а он жил в начале надлома древнекитайского культурогенеза, его понимали далеко не все, зато в период зрелости, совпавший с ханьской эпохой, «всё для себя» – кредо многих жителей Поднебесной. Когда в период зрелости вступала античная средиземноморская культура, римлянин Гораций выбросил аналогичный по смыслу и столь же лаконичный лозунг - "лови день". Спустя тысячу лет Омар Хайям в своих рубайи советует своим соплеменникам – средневековым иранцам: «Будь спокоен и весел, цени этот миг», «Не расточай свой век, живи сегодня». А ещё через пять веков в период зрелости романо-германского культурогенеза Людовик 15-ый выразил суть нового миросознания предельно откровенно и цинично: "После нас хоть потоп" – кредо обывателя на троне. От средневекового Китая или Византии подобной сакраментальной фразы не осталось, но и здесь теперь стремятся жить, что называется, «в свое удовольствие». Что ж, если в период культурогенетической молодости пассионарии готовы красиво умирать, то теперь «красиво» хотят именно жить, а умереть и позорно многим не зазорно. По выражению известного французского социального мыслителя - представителя школы структуральной антропологии М. Фуко, «шлифуется искусство существования с преобладанием заботы о себе» Причём, позитивизм, довлеющий сознанию большинства, не вызывает внутренних переживаний, как в период надлома, когда он только завоевывал человеческую натуру. Сущность подобного позитивизма в начале 20-го века удачно сформулировал известный русский литератор Д.С. Мережковский в статье "Грядущий хам", в которой он комментировал размышления Герцена о торжестве мещанства в Европе : "Никаких тайн, никаких углублений и порываний к <<мирам иным>>. Всё просто, всё плоско. Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть и ничего больше нет, ничего больше не надо. Здешний мир всё, и нет иного мира, кроме здешнего. Земля - всё, и нет ничего, кроме земли. Небо - не начало и конец, а безначальное и бесконечное продолжение земли". Мы уже упоминали, что одним из критериев пассионарности, выделенных создателем пассионарной теории этногенеза, является "дальность прогноза". В работе «Этногенез и мозг» мы уточнили, что таковая дальность определяется не столько непосредственно пассионарностью, сколько особенностями структуры сознания, обусловленными, в свою очередь, на физиологическом уровне определёнными морфофункциональными особенностями материального носителя сознания - мозга. Наиболее «далёкий» прогноз, связанный с понятием вечности, свойственен людям начальных периодов популяционного системогенеза, имеющим религиозное сознание. Теперь же в девизе Горация видно, как у римлян с их новой рассудочностью и позитивизмом эта дальность "стянулась" до дня – «лови день». Это, конечно, поэтический образ, но весьма показательный. Чтобы более наглядно проиллюстрировать что такое "дальность прогноза", и чем отличается мирочувствование людей молодой культуры от зрелой, приведем эпизод из истории знаменитой японской компании «Сони», рассказанный одним из её основателей Акио Морита. "Сони" только ещё создавала свою научно-исследовательскую лабораторию и набирала штат инженеров – исследователей. Им, как особо ценной категории работников, было предложено самим выбрать один из двух вариантов оплаты труда. Первый: как и всем рабочим им будут платить умеренную зарплату и постепенно её повышать в случае успешной работы компании. Контракт при этом будет долгосрочным. Второй: с учётом их высокой квалификации они сразу будут получать повышенную зарплату, как это принято, к примеру, в США. Но контракт в этом случае будет заключен только на три года, а по истечении срока компанией будет рассматриваться вопрос о целесообразности его возобновления. Все японцы предпочли бессрочный контракт с невысокой зарплатой и постепенным её повышением по мере развития компании. То есть дальность их прогноза простиралась дальше трех лет. На подобное же качество новых китайцев обращал внимание английский миссионер Дж. Макгован в своей, вышедшей в начале 20-го века книге «Китайцы у себя дома». Он поразился, тому, что китаец с искренним воодушевлением берётся копать колодец или соляную штольню, зная, что на это может уйти до сорока лет, и сам он вряд ли доживет до окончания работы. Но это менталитет молодого народа. А мы говорим о культурах зрелых. Здесь показательно отношение населения западных стран к проблеме истощения запасов природного сырья. Не секрет, что запасы, к примеру, углеводородов стремительно сокращаются, через полвека большая часть нефти будет добываться на труднодоступных морских и океанских шельфах, что резко поднимет её себестоимость. Но и шельфы не бездонны. То есть уже наши внуки могут столкнуться с острым дефицитом природных углеводородов. Ещё стремительнее тают разведанные запасы многих редкоземельных и некоторых цветных металлов. Однако о более рачительном отношении к невозобновляемым природным ресурсам, к примеру, о том, чтобы перестать «топить ассигнациями» ТЭЦ и пересеть с личного автотранспорта на общественный и, тем самым, хотя бы не сжигать ежедневно миллионы тонн нефтепродуктов в пробках в крупных мегаполисах, разговоров отнюдь не заходит. Напротив, геополитика развитых стран строится на расчётах заполучить и потребить побольше нефти, газа и прочего сырья. Воистину: после нас - хоть потоп. Что ж, обыватель исповедует жизнь для себя, ради себя и в угоду себе, без идеала и жертвы. В романо-германской Европе именно это устремление, ставшее теперь массовым, прикрывали и знаменитые лозунги Великой Французской революции, и пункты конституции 1793 г., вроде «правительство создано для того, чтобы обеспечить людям их естественные и вечные права». При этом ни слова об обязанностях самих людей. Кстати, французская революция вовсе не открывала новую буржуазную эпоху европейского романо-германского культурогенеза, скорее подытоживала текущую - те процессы обуржуазивания, которые начались ещё в период Реформации. Экономическая подоплека общеевропейской буржуазной революции и её общекультурное содержание уже были раскрыты революциями в протестанстких странах - английской и голландской, случившимися полутора веками раньше, а её громкие лозунги уже были заявлены в американской Декларации независимости. Революция в крупнейшей католической стране – Франции ознаменовала окончательную победу в Европе капиталистического уклада и при этом начало заката классической буржуазности, наступление эры ростовщического спекулятивного капитала, пренебрегающего традиционной трудовой буржуазной этикой. Одновременно французская революция стала официальными похоронами исчерпавшего себя и выродившегося аристократизма. Но гробовщиком аристократизма выступил отнюдь не демократизм классического античного типа, но именно эгалитарность. «Свобода» здесь на деле означала всего лишь свободу наживать и проживать, а «равенство» имело в виду одинаковую готовность и равное право всех сословий отдаваться мирским соблазнам, прежде доступным лишь аристократии и ограниченным ригористичной христианской моралью. Наступивший 19-ый век отнюдь не стал веком утверждения заявленных идеалов революции, но, как раз напротив, испытал все способы их опошления. А 20-ый уже не замечал и этой пошлости, полагая таковую нормой. В русской социальной философии вслед за Герценом человеческий тип, возобладавший в результате этой революции стали называть «мещане», а сам культурно-психологический феномен – «мещанство». Это не только тип, это ещё и стадия, а именно - стадия развития отдельной этнородовой линии в популяционном системогенезе, данная в конкретной человеческой индивидуации. И характеризуется эта стадия сужением духовных горизонтов, сужением границ духовного ареала, в пределах которого человек пытается самореализоваться. Обывателя как персонажа фазы систолы, то есть сжимания человеческого микрокосма, характерного для начала культурогенетического старения, мало интересуют уже не только метафизические проблемы, вроде единосущия и подобосущия Бога Отца и Бога Сына, но и всё, что простирается за пределы его личного физического и социального бытия постепенно уходит из поля его внимания. Ничто, кроме собственного земного благополучия и преуспеяния, по-настоящему, его не волнует и не занимает. ЗРЕЛАЯ РЕФЛЕКСИЯ И ОСОБЕННОСТИ МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИХ ДОКТРИН. Хотя отвлечённое рассуждение доступно зрелому интеллекту, глубокая рефлексия людям периода зрелости не свойственна, начинается упрощение миросознания, примитивизация человеческого существа как такового. Оригинальные мировоззренческие концепции появляются редко, хотя разработка уже существующих бывает вполне глубокой и даже более изощрённой, чем когда-либо. В целом же, зрелость культур не время философов и философии, или точнее, это время миллионов доморощенных философов и бытовой философии. Поэтому тему содержания мировоззренческих доктрин мы здесь не будем развивать сколь-нибудь подробно. Тем не менее, обойти её вовсе нельзя. Итак, сознание зрелости отличает рассудочность, а у рафинированных субъектов и склонность к отвлеченному анализу, при этом слабая восприимчивость ко всему сверхчувственному и сверхрациональному. Порождаемый таким сознанием способ философского отражения реальности можно определить как формально-идеалистический. Но идеалистический не в смысле возвышающий, идеализирующий, а в смысле умозрительный. В мировоззренческих системах это отражается в господстве объективного идеализма, призванного легализовать сверхчувственный абсолют, в котором всё ещё нуждается философия. Интеллектуализация метафизического абсолюта, впрочем, носит совершенно иной характер, нежели в теологии ранних периодов. Теология стремилась рассудочно, средствами формальной логики утвердить Бога как сущность. Теперь же влиятельны философские доктрины, превращающие божество из сущности в некую абстрактную отвлеченную категорию, выражающую идеи абстрактной логики. Сама же логика становится универсальным инструментом и прилагается даже к мистике. С другой стороны, как мы помним, в сознании людей зрелых культур, чей интеллект не отличается рафинированностью, довлеет позитивизм. И это также отражается в мировоззренческих доктринах. В древнем Китае в рассматриваемый период – 2-ой век до Р.Х. – 1-ый век по Р.Х., то есть в эпохи Старшей Хань и в начале Младшей Хань главенствующая конфуцианская школа, а равно и вторая по влиянию школа легистов стоят на позициях именно объективного идеализма. Конфуцианцы углубляют прежние и вводят новые формальные категории - дао, юань, ци. У соединившего конфуцианство и легизм крупнейшего конфуцианского авторитета 2-го века до Р.Х., лидера «школы новых текстов» - цзиньвэнь цзин сюэ Дун Чжуншу - “Конфуция эпохи Хань”, как его величают, центральной является категория “юань”, аналогичная “Великому пределу” - Тай цзы, и обозначающая первооснову сущего. А, вот, представитель менее влиятельного философского направления цза цзя или эклектиков Ван Чун отрицает любые «идеалистические химеры». Он сторонник “естественности” - цзы жань, то бишь позитивист и материалист. В своем трактате "Лунь хэн" - "Взвешивание суждений" он занят рационалистической критикой идеалистических догм конфуцианства. При этом апеллирует к данным естественных наук - астрономии и медицины, и стремится опираться на эмпирические факты. Собственно здесь он наследует Мо Цзы, утверждавшему, что «знание – результат соприкосновения с внешним миром». Позитивизм, наряду со строгим рационализм характерен и для части легистов. Вообще, что касается позитивизма и реализма, хотя сами эти понятия, равно как и понятия материализма, эмпиризма, антропоцентризма, а так же и логоцентризма возникли в европейской философии, но феномены, обозначаемые этими словами и, что ещё более существенно, тип сознания, который их порождает в данный период вполне универсальны и присущи всем зрелым культурам. Спустя четырнадцать веков, во второй половине 12-го века, то есть уже в предыдущий переходный период средневекового китайского культурогенеза Чжу Си закладывает основы рационалистической мировоззренческой системы, ставшей на несколько веков главенствующей в средневековом Китае. Позже европейцы определят её как неоконфуцианство. В период зрелости ведущей и наиболее влиятельной школой в неоконфуцианстве становится Чэн-Чжу сюэ пай - по именам её основателей Чжу Си и братьев Чэн И и Чэн Хао. Ключевая доктрина этого направления -“учение о принципе” - ли сюэ отличается строгим логоцентризмом и может быть отнесена именно к разряду объективно идеалистических. Среди основных категорий неоконфуцианства вновь ключевое место занимает Тай цзи - "Великий предел" - некий всеобщий закон, единство принципов бытия, идеальная первоформа всего сущего, ли - всеобщий универсальный принцип, и противостоящее ему материальное начало - пневма - ци. Для представителей Чэн-Чжу школы характерен также подчеркнутый объективизм и социоцентризм. Позже, на рубеже 15-го-16-го веков у неоконфуцианца Ван Тинсяна видим и элементы позитивизма. Первоначалом мира Ван Тинсян считал “изначальную пневму” - юань ци, существовавшую до появления Неба - Тянь, содержащую в себе семена - чжун всех объектов. Тай цзы - “Великий предел”, по Ван Тинсяну есть ничто иное, как первоначальное состояние материальной пневмы - ци. В древней Индии также именно в период зрелости древнеиндийского культурогенеза - конец 1-го тысячелетия до Р.Х. – начало 1-го тысячелетия по Р.Х. создается рационалистическая версия буддизма Тхеравада - “Учение старейшин”, больше напоминающее философское, нежели религиозное учение. Но и Махаяна, с которой конкурирует Тхеравада, хотя и приобретает признаки религии, а самого Будду почитает именно Богом, в изложении своих наиболее авторитетных приверженцев, также больше похожа на изощренную идеалистическую философскую доктрину. Фалсафам средневекового мусульманского мира рационализм и логоцентризм, как мы помним, были присущи и прежде, но крупный арабский мыслитель данного периода - 13-ый – 15-ый века Ибн Хальдун выказывает себя уже не просто рационалистом, но именно позитивистом. Он говорит о бесполезности и ложности философской метафизики, приоритетности естественных наук, пытается объяснить мир и человека, исходя именно из их естественно-природной определенности. Он же, как мы отмечали в предисловии, может поспорить с Марксом за звание основателя экономического детерминизма и шире, исторического материализма. В Византии в рассматриваемый период - 9-ый-11-ый века такие богословы как Патриарх Фотий, его ученик Арефа, Лев Хиросфакт, Никита Стифат продолжают традицию богословского рационализма, начало которой положил ещё Иоанн Дамаскин. В среде светских философов вновь усиливается влияние античной классической философии, Платона и Аристотеля, и даже таких материалистов как Эпикур и Демокрит. «Логика» крупнейшего византийского философа этой поры Михаила Пселла получает широкое признание в интеллектуальных кругах. Приемник Пселла на кафедре философии константинопольского университета Иоанн Итал основал школу «рациональной философии», членами которой стали такие известные византийские умы, как Евстратий Никейский, Сотирих Пантевген, Михаил Глика. И, если Пселл прилагал методы логики к философскому осмыслению феноменологического мира, но не к Божеству и богословским проблемам, то Италу и такое самоограничение чуждо. Он легко трактовал теологические вопросы с позиции рационализма и логоцентризма, противопоставлял вере рассудок, превознося последний как главный источник знания и основной инструмент постижения истины. Другими словами, если верующий человек исходит из того, что таблицу умножения достаточно просто вызубрить, но высшее сакральное знание дано лишь в откровении, то рационалисты зрелости полагают, что и Бога при желании можно представить в виде дифференциального уравнения. Кстати, дифференциальное исчисление открыто как раз в рассматриваемый период романо-германского культурогенеза. Первенство оспаривали Лейбниц и Ньютон. Впрочем, в большинстве рассматриваемых здесь исторических локальных культур строгий рационализм оставался уделом представителей культурного слоя. Низы по-прежнему продолжали верить в сверхрациональные сущности, хотя былого трепета уже не испытывали. Тем более не выходил за пределы образованного слоя позитивистские философские концепции. Романо-германская Европа стала здесь первым исключением. Уже в самом начале зрелости – в 17-м веке на подмогу отцам номинализма и рационализма Томасу Гоббсу и Рене Декарту приходит "князь атеистов" Барух Спиноза - тот самый мудрец, который учит из двух зол выбирать меньшее, а из двух благ – большее, а чуть позже умами образованных европейцев завладевает такой убежденный апологет разума, как Готфрид Лейбниц. Гносеологический статус рассудочного мышления достигает апогея. «Мы созданы, чтобы мыслить, - утверждает Лейбниц, - нет необходимости, чтобы мы жили, но необходимо, чтобы мы мыслили». Спиноза объявляет разум тождественным духу и атрибутом Природы, которая разлита в человеке. И именно познающий разум является способом связи всего со всем. Разум, в смысле Разумная Природа, по сути, ставится здесь на место Творца. В познание природы, а равно и общества Спиноза вводит «научный» «геометрический метод», отбрасывая последние сверхчувственные химеры. Однако тогда же с необходимостью наступает и закат авторитета овлечённого умозрения как способа познания. Новое поколение европейских умов начинает разочаровываться в умозрительных изысканиях, осознавая их ограниченность. Иные не доверяют уже не только вере, но рассудку. Эпикурейцу Пьеру Гассенди и основателю сенсуализма Джону Локку чуждо всякое спекулятивное мышление. Если у Спинозы высшим видом познания является интуиция ума, а чувственное знание есть знание низшего порядка, то Гассенди и Локк реабилитируют именно эмпирическое знание. “Нет ничего в интеллекте, чего бы не было в чувстве”, - говорит Локк, повторяя, в сущности, мысль Аристотеля. Гоббс, Гассенди, Локк слывут истыми материалистами. Гоббс прямо отрицает существование души. И, если упомянутым умам в их время - в 17-м веке ещё приходилось приспосабливаться и действовать с оглядкой на сохранявшую влияние церковь, то их приемники на ниве позитивизма чувствуют себя гораздо вольготнее – наступает эпоха почти открытого атеистического Просвещения. Она начинается в конце 17-го века в Англии, но своих самых ярких теоретиков и апологетов находит позже во Франции - Вольтер, Монтескье, Ламетри, Гельвеций, Гольбах, Дидро. Если в предыдущую эпоху, построенные на рациональных посылках реализм и связанный с ним антропоцентризм, являют собой в Европе некое интеллектуальное достижение, нечто передовое, то теперь представления: “здешний мир - все” – скорее трюизм. И не только для интеллектуалов. Правда в конце 18-го века упрощённый французский сенсуализм в европейской философии на некоторое время уступает первенство рафинированному идеализму Канта, Гегеля, Шеллинга. Но уже в первой половине 19-го века наследники Гассенди и Локка - Огюст Конт и Джон Милль являют свету последовательный позитивизм, начисто отрицающий умозрительную рассудочность и основанную на ней метафизику немецких идеалистов. В среде искушенных интеллектуалов во всех рассматриваемых здесь культурах уже начинает подготовляться и новая пора - персоналистических субъективистских мировоззренческих доктрин. В древнем Китае, например, мистико-индивидуалистические настроения усиливаются в даосизме, в древней Индии в - буддизме, в античном Риме близится эпоха неоплатонизма, в Византии Симеон Богослов уже подготовляет эпоху исихазма. В средневековом Китае, доминировавшая в предыдущий и в начале данного периода объективно идеалистическая Чэн-Чжу школа постепенно уступает позиции Лу-Ван школе. Её основатели Лу Цзюань и Ван Янмин олицетворяют персоналистическое, субъективистское направление в неоконфуцианстве. В романо-германской Европе близится эпоха так называемого романтизма, волюнтаризма, философии жизни и экзистенциализма. Но широкий отклик всё это найдет уже в следующей период локального культурогенеза, пока же мы говорим культурогенетической зрелости. ИРРАЦИОНАЛИЗМ, ЧУВСТВО ОТЧУЖДЕННОСТИ И МИСТИКА РОКА При всей рассудочной трезвости рассматриваемого периода, торжестве реализма и позитивизма стремление низвести Высшую Реальность до реальности, сверхъестественное до естественного, истинное до объективного встречает сопротивление. Усиливается интерес к разного рода эзотерике и оккультизму. Древнекитайские даоситы, к примеру, чьи предшествиеники были аналогом натурфилософов античной Греции, теперь утверждают, что в ранних даосских трактатах и всём даосском учении содержится некий тайный сокровенный мистический смысл, недоступный непосвященным. Мистические искания ведутся в древней Индии в рамках брахманизма и альтернативного ему буддизма, в средневековом Китае - в рамках того же даосизма, в средневековом мусульманском мире – в суфизме. А в Византии в рассматриваемый период этим занят упомянутый христианский мистик Симеон Новый Богослов. Впрочем, особенность зрелости как раз в том, что широкое распространение получает нерелигиозная мистика – мистика от ума. В ней нет стремления духа проникнуть в тайну божественного – это, своего рода, бытовая мистика. И расцвет таковой имеет свои причины. Если доминирующее стремление личное и общественное в период зрелости совпадают - это стремление к материальному благополучию, то общественные настроения и мирочувствование индивида нередко принципиально различны. Общественное настроение в период зрелости вполне позитивно, после социальных бурь надлома, когда едва ли не каждый день приносил перемены, жизнь, наконец, входит в более-менее спокойное русло, люди наживают, общество богатеет, мир благоустраивается. Но мироощущение отдельного человека отнюдь не всегда столь оптимистично. При всей бытовой рациональности в глубине души у многих усиливается известный скептицизм, неуверенность в себе и в будущим, неудовлетворенность миром, ощущение некой беспочвенности. При этом, главное, что ищет и к чему стремится теперь человек - материальное благополучие не зависит напрямую ни от его сословного происхождения или кастовой принадлежности, ни от его доблести при защите и утверждении общих идеалов, ни от соблюдения им нравственного закона. И даже случай, который в предыдущую эпоху надлома в судьбах многих играл ключевую роль, человеку периода зрелости не представляется столь важным. Он видит, как многие ставят перед собой конкретные житейские цели и последовательно достигают их собственной волей и собственным интеллектом, нередко способами бесчестными и аморальными, но, в итоге, получают то, что хотят. Остается вопрос: почему не всем удается достичь желанной цели - житейского благополучия? Ответ, казалось бы, прост - не всем хватает ума, хитрости, ловкости, цинизма. Но с таким ответом не все неудачники готовы смирится, ведь тут уязвляется самолюбие человека. Потому предпочитают ответ иного рода, весьма простой и заодно успокаивающий уязвимое самолюбие - потому что, "кому, что на роду написано". То есть потому, что есть высшая сила, каковая уже заранее всё про всех решила и каковая зовется роком, фатумом, судьбой, небом, кармой, провидением и т.п. Как следствие, на первое место выходит не мистика случайного, а мистика предопределенного, мистика рока. . Примирись и покорствуй бесстрастному року, Ибо то, что предписано, - сбыться должно! Так выразил это мирочувствование человека зрелой средневековой мусульманской культуры Омар Хайям. Но тогда возникает жгучее желание узнать, а что же это сила решила про меня лично. И, как следствие, ещё более обостряется интерес к астрологии, хиромантии и т.п. Такие вещи как предсказание, предвестье, знаменье, пророчество, вещий сон для людей рассматриваемого периода весьма значимы. Причем, если прежде авгуров, астрологов и прочих гадателей привлекали для предсказаний о судьбах общих, о судьбах всего государства, например, о грядущей войне и т.п., то теперь в век индивидуализма и эгалитаризма каждый хочет знать, что уготовила судьба ему лично. Интерес к астрологии становится массовым. Прежде клиентами астрологов были монархи, вельможи и аристократы, теперь же в эгалитарный век иметь судьбу становится привилегией не только царственных и знатных особ, но всякого. Впрочем, политические и военные пророчества также вполне актуальны. В древнем Китае, например, появляется целая апокрифическая литература, трактующая древние каноны, именно как политические пророчества. Кстати, характерная для зрелости двухслойная рационально-иррациональная структура сознания особенно наглядна в китайской культуре. Если древнеиндийский брахманизм а, в известной мере, и альтернативные ему джайнизм и буддизм совмещают в себе, с одной стороны, рационалистические принципы, а, с другой, эзотерическую мистику, то в древнем Китае сложилось иначе. Здесь социально-рационалистические и интуитивно-мистические искания велись раздельно. Первые - в рамках конфуцианства, вторые - в рамках даосизма. Отсюда и наглядность упомянутого феномена. Конфуцианство апеллировало к рассудочной функции сознания китайцев и доминировало в сфере общественной морали, социальных и семейных отношений. Даосизм отражал внерациональные интенции сознания и призван был удовлетворять эзотерические запросы равно наиболее рафинированных интеллектуалов и простонародья - магия, мистика, суеверия, проходили по линии даосизма. Конфуцианство определяло публичный церемониал и интегрировало общекитайские культы Неба и предков, по даосскому «ведомству» проходили магические и мантические обряды, эзотерические культы и верования. Однако чёткое разграничение конфуцианства и даосизма было присуще образованному слою, представители которого смотрели на учения Конфуция и Лао-Цзы, скорее, как на философские этические учения. В низовой же культуре, в народной гуще в тонкости конфуцианской и даосской философем никто не вникал, а воспринималась, преимущественно, обрядовая и ритуальная сторона обеих доктрин. И здесь они, взаимодействуя, как это обычно бывает, с местными культами, а также с пришедшим из Индии буддизмом, постепенно сплетаются в тесный клубок верований, получивший наименование китайского религиозного синкретизма. В Византии полководцы могли отказаться от сражения и оставить позиции, если знаменье было плохим. А в 1Х веке был популярным сонник, автором которого был сам Константинопольский патриарх Никифор. Древние римляне также всегда с большой серьёзностью относились к такого рода вещам, а теперь – в период зрелости античного средиземноморского культурогенеза – 1-ый - 3 -ий века по Р.Х., тем более. Светоний, например, в "Двенадцати цезарях" обстоятельно и подробно рассказывает о том, какие предзнаменования были каждому герою его книги стать властителем Рима, одержать победу в том или ином сражении или погибнуть насильственной смертью. О римлянах, которые с пренебрежением относился к недобрым предзнаменованиям, Светоний говорит с осуждением и непременно указывает, как они были наказаны судьбой. О серьезности, с какой римляне относились к року, свидетельствует, например, такое предание, связанное с фигурой первого римского принцепса Августа и рассказанное Светонием. За несколько месяцев до рождения Октавия - будущего Августа будто бы имело место некое природное явление, которое римские мудрецы расценили как предвестье рождения царя. В это время в Риме формально ещё существовала республика, и хотя прежнего благоговейного отношения к республиканским порядкам уже не было, сенат, опасаясь монархической угрозы республиканизму, вознамерился запретить матерям выкармливать детей, рожденных в этом году. Другой, случай, связан с Калигулой, который приказал соорудить мост через Байский залив - между Байями и Путеоланским молом. Единственно затем, чтобы он смог проехать по этому мосту на глазах тысяч восторженных зрителей на колеснице. Задача казалась не разрешимой, ведь ширина залива составляла три тысячи шестьсот шагов. Пришлось отовсюду собирать грузовые суда. Их выстроили в два ряда и насыпали земляной вал, выровняв по образцу Аппиевой дороги. А всё дело было в том, что, когда Тиберий - отчим отца Калигулы - Германика решал вопрос о приемнике, знаменитый астролог Фрасилл заметил ему, что Гай, то есть Калигула «скорее на конях проскачет Байский залив, чем будет императором». И Калигула столь экстравагантным способом решил обмануть судьбу. Сегодня мы удивляемся неожиданно обнаружившейся у россиян тяге к к астрологии и эзотерике. Предложениями гадалок и разного рода магов пестрят газеты. Между тем, античный Рим в начале периода зрелости – в 1-м веке по Р.Х. наводнило такое количество гадателей и астрологов со всех концов империи, что Август, желая навести в этой сфере порядок, приказал сжечь гадательные книги, кроме собственно римских - древних и всеми почитаемых. Правивший после него Тиберий и вовсе распорядился изгнать всех приезжих астрологов из Рима, хотя сам был убежденным приверженцем астрологии и твердо верил в судьбу. Подобное же решение пришлось принимать и Веспасиану, который удалил из Рима астрологов заодно с оппозиционными философами. Однако влияние магов и гадателей продолжало расти. В третьем веке старимские верования переживают полный упадок. Это приводит к широкому распространению восточных культов и магических практик. Лишь христиане не поддавались влиянию чародеев. Причём церковь, не подвергала сомнению их способности, но источник таковых считала небожественным – бесовским, полагая, что гадатели вместе с колдунами находятся в связи с дьяволом. В отместку оккультисты спровоцировали гонения на христианскую церковь при Диоклетиане, который поначалу благовалил христианам. В пору зрелости Византии христианская церковь уже в ранге государственной также борется с астрологами. Высмеивали веру в знамения, вещие сны и т.п. и светские позитивисты, но со своих рационалистических позиций. Тем не менее, большие города Византии в этот период также, как в своё время Рим, наводнены астрологами и гадателями. Столь серьёзного Влияния, как в Риме в 3-м веке, они, впрочем, не приобретают. Всё же сознание византийцев продолжает определять православие. Да и светские власти борются с засильев гадателей и оккультистов более решительно. К примеру, гонения на астрологов устраивал Алексей 1 Комнин. В тоже время эпарх Константинополя в правление Комнина - Василий сам был известным астрологом. И даже такой рационалист как Иоанн Киннам, известный византийский историк, большое внимание в своих трудах уделял разного рода предзнаменованиям, вещим снам и т.п. Одним из универсальных проявлений иррационального элемента сознания как отрицательной формы рационального в период зрелости является чувство одиночества и отчужденности. Этот социально-психологический феномен привлекает к себе внимание философов, ученых, поэтов. Античный римский философ Эпиктет, живший в рассматриваемый период, замечает: “Если кто-то в толпе это не значит, что он не одинок”. Современному западному или российскому человеку эта мысль покажется вполне банальной, как, впрочем, и многие другие высказывания и афоризмы приводимые здесь. Но это-то нам, как раз, и нужно. Ведь, наша задача: показать универсальные закономерности локального культурогенеза в связи с закономерностями эволюции человеческого сознания в ходе такового. А то, что античный человек две тысячи лет назад в определенный период античного средиземноморского культурогенеза чувствовал мир так же, как современный европеец в аналогичный период западноевропейского культурогенеза, или русский – русского, тому лишнее подтверждение. Впрочем, банальные высказывания потому и банальны, что они, хотя и верны, но ухватывает лишь видимые глазу вершки, корешки же требуют проникновения мысли под покров очевидного, поэтому эти мысли и зовутся глубокими. А поскольку глубокие мысли это уже отнюдь не массовый продукт, то они не кажутся и тривиальными. Такого рода не тривиальную, но весьма любопытную мысль по поводу одиночества высказал, живший в период зрелости романо-германского культурогенеза французский литератор Ж. Лабрюйер. Он связал с чувством одиночества людские пороки: “Вся наша беда в том, что мы не выносим одиночества: Отсюда - карты, роскошь, легкомыслие, вино, женщины, невежество, злословие, зависть, надругательство над своей душой и забвение Бога”. Феномен одиночества занимает и Руссо. Выше уже упоминалось, что он создал целую теорию отчуждённости. Он выделял политическую, социально-экономическую, моральную и психологическую отчуждённость. Первая, по Руссо, выражается в бюрократизации государства и разрыве между индивидом и государством в лице правителей. Наступает такой разрыв из-за усилившихся различий между частными интересами граждан и объективными потребностями государства, а также в связи с несовершенством власти и дефективностью натур властителей. Социально-экономическая отчуждённость выражается в том, что результаты хозяйственной деятельности человека, процесс производства и накопления собственности превращаются в самодовлеющую силу, порабощающую личность человека. Моральная отчуждённость проявляет себя в показной, формальной, притворной добродетельности: "честь без добродетели, разум без мудрости, удовольствие без счастья...". А психологическая отчужденность - в разладе с самим собой, подавлении в угоду цивилизованным нормам своих "естественных" склонностей и интенций, а также в разрыве эмоциональных связей, в остром чувстве одиночества. Заметим, что попытки Руссо искать причину отчуждённости непосредственно в социальных условиях вполне наивны. Источник психоэмоциональных проблем людей периода культурогенетической зрелости глубже. Чувство одиночества, к примеру, связано с утратой религиозного и филономического начал в сознании. А таковая утрата, в свою очередь, связана с переменами в сознании, имеющими эндогенное происхождение. КУЛЬТУРНЫЕ ЭРЗАЦЫ ЗРЕЛОСТИ, СОЦИАЛЬНЫЙ ОПТИМИЗМ. Зрелость культуры – период, когда всё в характере людей рафинируется и одновременно мельчает. Глубокий ум вырождается в утонченное остроумие; глубокая вера оборачивается суеверием и мистицизмом; интуиция, необходимая для внерационального прозрения и широкого синтеза, замещается сухим, схематичным анализом; от неистовой страстности остается изощренное сладострастие; глубокая чувственность превращается в болезненную чувствительность; высокая духовность сменяется вполне земной душевностью, а сама душевность вырождается в сентиментальность. Соответствующие перемены происходят и в культуре. Период зрелости – время подмен, культурных эрзацев. На место идеалов окончательно становятся интересы, на место устоев – условности; коллективизм и соборность подменяют банальный конформизм и «стадный рефлекс»; живое человеческое милосердие замещается абстрактным умозрительным гуманизмом; на место совести назначается порядочность или, в английской версии, джентльменство - секуляризованная форма религиозного благочестии и благонравия. Что ж, порядочный субъект – джентльмен, действительно, хорошо воспитан и сдержан, он не напьется до поросячьего визга и в дверях непременно пропустит даму вперед себя, он всегда извинится, наступив вам на ногу, не забудет снять шляпу при встрече и отдать взятые взаймы мелкие деньги. В отдельных случаях он даже воздержится злословить о знакомце за его спиной. Но, чтобы он ради другого пошёл на сколь-нибудь значительную жертву, образно говоря, бросился спасать другого из горящей избы или из зимней полыньи, закрыл своей грудью от вражьей пули или потащил на себе с поля боя, рассчитывать не приходится. Возможно, это-то и имел в виду, живший, как раз, в рассматриваемый период романо-германского культурогенеза, английский поэт и драматург Оливер Голдсмит, выдавший следующую остроту: “Для того чтобы создать прекрасного джентльмена, требуется несколько специалистов, но главный из них - парикмахер”. В древнем Китае категории подобные английскому джентльменству и российской порядочности разрабатывало классическое конфуцианство, а в средневековом - неоконфуцианство. Китайских джентльменов именовали «благородными» или «достойными» мужами – сянь. Своей главной заботой они считали «сохранение лица», и проявляли в этом вопросе большую щепетильность, демонстрируя почтение к личности других людей и готовность подчинить личные интересы общим. «Потерять лицо» считалось катастрофой. Однако и для достижения сугубо эгоистических целей в арсенале китайских «благородных мужей» оставалось достаточно приёмов, причём подлость и коварство были вполне приемлемы, если их удавалось не то, чтобы даже тщательно замаскировать, а, хотя бы, прикрыть фиговым листком приличий. Свои джентльмены есть и в средневековом мусульманском мире. Здесь их называют "адиба". А в современной западной культуре их никак не называют, но и здесь считается вполне допустимым совершать самые вопиющие подлости и мерзостии, сохраняя респектабельность, благообразный вид и, находя своим действиям приличествующее объяснение. И эта подмена справедливости и честности в отношениях с другими лицемерием, прикрывающим коварство и корысть касается поведения не только индивидов, но и целых стран, точнее их властей и элит. В древнем Китае, например, любые преступления против степняков - кочевников на Севере или оседлых племён Юго-Восточной Азии легко объяснялись необходимостью борьбы с варварством и приобщения варваров к цивилизации. Подобную же аргументацию использовал античный Рим, оправдывая свои грабительские походы на соседей. Также действовали европейцы в эпоху ограбления колониальными администрациями Индии, Китая, Африки, Южной Америки. А, скажем, власти современных США военные и подрывные акции против других государств и их правительств, связанные с контролем над нефтью и прочими сырьевыми ресурсами, легко объясняет своему населению неоходимостью внедрения в этих странах демократии. И население в массе своей охотно принимает подобные вздорные объяснения. Это, конечно, не означает, что в зрелых культурах сильный чаще притесняет слабого, чем в культурах молодых. Отнюдь. Однако, в ранние периоды лицемерие не в ходу, и право силы не трудятся маскировать благовидными мотивами и предлогами. Авторитетов теперь сменяют кумиры, в смысле любимцы. Причем, это уже не герои-воины, не завоеватели и властители, не проповедники и духовные учителя, не отшельники - философы, но актеры, артисты, атлеты, гладиаторы, цирковые наездники, прорицатели, медиумы, литераторы и т.п. Они могут быть примером и служить образцом чего угодно, но только не высокого духа и твердой нравственности. Преимущество таких кумиров в том, что им можно внимать, их можно боготворить, им даже можно в чем-то подражать, но поклонение им отнюдь ни к чему не обязывает, не предполагает необходимости строго следовать каким-либо обременительным нравственным установлениям, некоему духовному пути. Естественная общность или, по-русски, соборность, то есть, духовное единение личностей, в котором личность служит общему идеалу не за страх, а за совесть, заменяется обществом, в котором индивидуальности находят компромисс интересов и обязуются придерживаться принятых правил. Теперь всё реже ищут правды и справедливости, их с успехом заменяет формальная законность. Её, впрочем, утверждать приходится силой принуждения и угрозой наказания. Тем более что законность всё слабее связана с обычным правом, с традиционными, веками складывающимися нормами поведения. На место возвышенных устремлений периода молодости и идейных исканий надлома, как уже отмечалось, приходят трезвые рассуждения и вполне земные вожделения. Доминируют потребности, которые принято называть материальными, но этот термин не раскрывает содержания феномена - люди стремятся иметь не просто вещи, но вещи престижные, то есть социально значимые. Здесь желают не просто стяжать богатство, но быть именно "не хуже других". Это дало повод одному европейскому мыслителю заметить, что людьми движут не интересы, а мнения. Меняется сам характер социализации человека. Если в начальные периоды он не отделяет себя от коллектива, и в этом смысле социализирован, то теперь наступает время именно социального индивида и, как следствие, социальной атомизации. Главная особенность социального индивида зрелости – конформизм. Совершенствовать сущий мир он уже не склонен, но стремится наилучшим способом приспособиться к наличным условий. Конформизм здесь ни что иное, как способ социализации. При этом индивид стремится к самоутверждению, прежде всего, в своем кругу, в своей социальной группе, среди знакомых, соседей, соучеников или сослуживцев. То есть ареал самоутверждения начинает, как уже замечено, постепенно сжиматься. Этим рассматриваемый период отличается от предыдущего. А от последующего он отличается тем, что пассионарности здесь ещё хватает для активного стремления улучшать свое личное положение. Ясность материалистических целей, широкие возможности обогащения, обуславливают оптимизм общественного сознания. Все понимают, что ничего невозможного и недоступного в этом мире нет - у всего есть своя цена, знают эту цену и полагают, что это знание им вполне гарантирует завтрашний день. Социальный оптимизм, тем более, кажется естественным, что общество в данный период медленно, но верно богатеет и благоустраивается. При этом индивидуальный частный оптимизм поддерживается официальным оптимизмом. Власти не перестают повторять о своей неусыпной заботе о благополучии подданных. И они отнюдь не всегда кривят душой - о благосостоянии масс власти, действительно, в известной мере, пекутся и радеют. Ведь, это важное условие их собственного спокойствия и благополучия. Для периода зрелости характерна миграция из менее благополучных стран в более успешные, стабильные и благоустроенные. Такие понятия как "святая земля", "родные могилы" для многих теряют смысл. «Где хорошо – там и родина» - говорят активно мигрирующие жители обширной Римской империи, которая в период зрелости античного средиземноморского культурогенеза объяла всё Средиземноморье. Примерно, также думают и десятки тысяч выпускников лучших российских университетов, уезжая в Америку и Европу развивать научный потенциал американских и западноевропейских фирм, обеспечивая, тем самым, мощь иностранных держав и рост благосостояния их населения. То обстоятельство, что образование они получили на деньги полунищих российских налогоплательщиков едва ли остановило хотя бы одного человека. Обусловлены все эти вещи, повторюсь, переменами в сознании людей в ходе системогенеза этнородового мозга. Рационализм, позитивизм, субъективизм и эгоцентризм в индивидуальном сознании предопределяют меркантилизм, утилитаризм, прагматизм в сознании общественном и, как следствие, в социальной практике. Здесь, помимо прочего, обращает на себя внимание социальная атомизация. В современной западной социальной философии социальная атомизация объясняется и обосновывается номиналистскими воззрениями. Нация, социум или государство полагаются всего лишь механической суммой слагающих его частей - индивидов. Только индивиды реально и объективно существуют, любое же надындивидуальное целое – есть лишь умозрительное представление. Отсюда следует, что интересы индивида выше интересов нации и государства. Что, собственно, и происходит на деле. Какие либо долгосрочные общие цели людей стареющих культур увлекают всё реже, разве что, в экстремальных условиях, например, в период большой войны или стихийного бедствия, когда объединяет глубинный инстинкт самосохранения. ЭТИКА ЗРЕЛОСТИ: ЭТИЧЕСКИЙ ПОЗИТИВИЗМ И ПЕССИМИСТИЧЕСКИЙ СТОИЦИЗМ. НОВЫЕ ТРАКТОВКИ ПРИРОДЫ ЧЕЛОВЕКА. Наметившийся ещё в период культурогенетической молодости разрыв между должным и сущим, то есть между надындивидуальными моральными нормами - идеалами, и реальными нравами теперь достигает пика. И не случайно. Сознание живущих в рассматриваемый период становится ещё более индивидуалистическим, а душевные силы сдерживать ненормативные вожделения продолжают убывать. Здесь ещё раз оговоримся, что наш тезис о зависимости личной нравственности и общественной морали от эндогенных изменений структуры сознания, связанных с закономерным системогенезом этнородового мозга по ходу локального культурогенеза, отнюдь не означает, что общественно-исторические условия никак не детерминируют перемены в сфере морали. Именно конкретные общественно-исторические обстоятельства непосредственно определяют конкретное содержание морали. Но сами эти условия создаются людьми и связаны с характером их мирочувствования и миросознания, каковые меняется по ходу популяционного системогенеза вполне определённым образом. И хотя конкретные моральные нормы в каждой культуре свои, существуют и общие для всех культур тенденции в сфере моральных отношений. Эти новые тенденции в меньшей мере отражаются в традиционных религиозных системах, которые, могут сохранять статус официальных, но зато они получают весьма отчетливое отражение в альтернативных этических системах. Рационализм и позитивизм сознания в этике проявляется, как уже отмечалось, в отказе философов-моралистов привлекать в качестве санкционирующего источника нравственного поведения сверхрациональные метафизические сущности, в отказе от каких бы то ни было эсхатологических мотиваций. Моральные требования обосновываются посюсторонними причинами. В частности популярна эвдемоническая этика, в которой моральное поведение рассматривается как путь к достижению индивидом земного счастья, а счастье видится в удовлетворении земных желаний или отсутствии волнений и избегании страданий. Собственно, подобные представления появляются много раньше, но прежде в них не было столь откровенного эгоизма, эгоцентризма и приземленности. К тому же, лишённая религиозной обусловленности этика была понятна лишь отдельным интеллектуалам, которых нередко подвергали остракизму. Теперь же она принимается многими, если не большинством. Суть подобного рода мировоззрения сформулировал Гюстав Флобер: " ....Нет ни воздаяния, ни возмездия, ни добра ни зла, нет ничего, кроме человеческой падали и дубового гроба, - будьте добродетельны, страдайте, унижайтесь, идите на жертвы, - будьте порочны, убивайте, грабьте, - в вечности вы не станете от этого ни счастливее, ни несчастнее". Возможно, это высказывание несколько утрирует ситуацию в сфере морали, но позитивистские идеи в альтернативных традиционным мировоззренческих доктринах становятся, если не доминирующими, то, во всяком случае, весьма влиятельными. В античном Риме, например, похожие идеи развивали эпикурейцы, а, скажем, в средневековой мусульманской культуре их обосновали знаменитые мульхиды и дахриты - Абу Хаян ат-Тавхиди, Ибн Мискавайх, а также некоторые перипатетики. В Европе уже Ф. Бэкон решительно отделяет мораль от религии и утверждает, что справедливость - не религиозная категория, но “естественное” стремление человека, понятие о справедливости дано ему с рождения, и потому мораль должна быть подчинена некоей “естественной справедливости”. Гоббс отрицает и религиозную идею Высшего Блага - такого рода абстракции представляются ему химерами воспалённой человеческой фантазии. Главная задача для человека, по Гоббсу, самосохранение в качестве биологической системы, потому он стремится к пользе и власти. Чуть позже Спиноза и любовь пытается лишить религиозного смысла и религиозной природы. Он говорит о некоей интеллектуальной любви, любви как функции рассудка. Посредством такой интеллектуальной любви индивид сливается с Природой, которая у пантеиста Спинозы, как уже замечено, тождественна Богу. Наконец, Кант, произведший ревизию этических поисков античных и европейских мыслителей и синтезировавший их наработки, утверждает, что “мораль отнюдь не нуждается в религии; благодаря чистому практическому разуму она довлеет сама себе”. В романо-германском мире новая секулярная этика уже не просто пренебрегает религией, но противопоставляет себя ей, традиционная христианская мораль объявляется зловредной. Именно с таких позиций выступали деятели европейского Просвещения 18-го века. Впрочем, уже предтеча просвещенцев П. Бейль в 17-м веке пытался доказывать, ссылаясь на реальную историю, что вера никак не препятствует творить человеку зло, и атеист, руководствующийся разумом, может быть «более моральным», чем верующий, руководствующий религиозной догмой. Реализм и рационализм сознания обуславливают также трезвый взгляд моралистов на человека. Его эгоизм зачастую уже не осуждается, но принимается как должное или как неизбежное зло. В древнем Китае, например, конфуцианцы уже не решаются утверждать, что индивидуальной человеческой природе - син изначально присуща доброта - традиция идущая от мыслителя предыдущего периода Мэн Кэ. Но отрицается и идея Сюнь Куана, что природа человека изначально зла. Теперь склоняются к мысли, высказанной Гао-цзы, о том что “природа человека безразлична к добру и злу”. Дун Чжун-шу утверждает, что личность - шэнь имеет и врожденную добротворную природу, и злотворную. Причем, злотворную природу он связывает с чувственным началом. У неоконфуцианцев средневекового Китая находим подобные же идеи. Хотя в официальной доктрине Чэн-Чжу школы признается изначальная доброта человеческой “природы” - син, но многие мыслители сходятся именно на амбивалентности син, на том, что совершенная доброта свойственна лишь “совершенномудрым”, а простые люди могут воспитывать в себе и доброе, и злое начало. В романо-германской культуре иные влиятельные умы, например, А. Смит и Ж.-Ж. Руссо полагают человеческую природу изначально доброй и альтруистичной, но испорченной неправильными общественными отношениями и лицемерной религиозной христианской моралью. Другие, тот же Гоббс, вслед за известным персонажем предыдущего периода – Н. Макиавелли считают природу человека изначально испорченной. Третьи, как, Д. Юм говорят об её сложности и противоречивости, усматривая в ней и глубинное себялюбие, и альтруизм. Но и те, и другие, и третьи признают человеческую натуру эгоистичной. Гоббс, например, утверждает, что индивидом движет стремление к самосохранению, и потому естественное состояние общества - война всех против всех за власть, славу и собственность. Эгоистическую сущность человека, «естественность» его эгоизма подчеркивает и Б. Спиноза. “...Люди уже по природе своей склонны к ненависти и зависти”, - утверждает он. А в античном Риме Сенека подобные представления выразил так: мы злы, были злыми и будем злыми. Примечательно, что в вопросе о свободе воли, иные светские мыслители возвращаются к идее о том, что человек не свободен. Но ограничивает его свободу не Божий промысел, а сама человече6ская природа, “естественные” потребности и устремления, и, прежде всего, его эгоизм. Моралисты периода зрелости ищут способы оправдания, смягчения и компенсации вульгарного эгоизма, способы сближения индивидуальных и общественных, если не идеалов, то хотя бы интересов. При этом в этике продолжают существовать и конкурировать две доктрины, основы которых были заложены ещё в период молодости. В первой существование надындивидуальной морали, неких идеальных абстрактных моральных норм может и не признаваться, но и реальная эмпирия нравов не считается эталонной. Сущее, в том числе и сам человек в плане моральности признается несовершенным, порочным и нуждающимся в исправлении. При этом обоснованием моральных требований считается их разумность, а способом и средством “взращивания” морального человека - просвещение или привитие навыков самовоспитания. Здесь, предполагается, что личную нравственность и общественную мораль можно укрепить за счет волевого самоконтроля, сознательного самоограничения человеком своих природных страстей. На этом же пути человек может обеспечить себе при необходимости автономность от внешнего мира, в котором царит эгоистический интерес. А, с другой стороны, у человека появляется возможность воздействовать на окружающий мир, привносить в него разумное, организующее начало. Подобный подход свойственен древнекитайским конфуцианцам и поздним стоикам в античном Риме. Стоическая этика предлагает, несмотря ни на какие происки судьбы, блюсти моральные нормы, опираясь на познающий разум. Причем, речь идет о познании интроспективном, то есть человек должен познавать не столько внешний мир, объективную реальность, сколько себя самого. На этом продолжают настаивать, в частности, стоики Сенека и Марк Аврелий. Именно на человеческий разум делают ставку и многие средневековые индийские мыслители-моралисты. О борениях Страсти и Разума, и конечной победе Разума рассказывает, например, аллегория известного средневекового индийского поэта-философа Муллы Ваджхи - «Трогающий все сердца». Десакрализация этики, упование на разум, как источник морали и средство обеспечения нравственной автономности индивида в несовершенном мире, особенно, характерны для европейских моралистов-рационалистов 17-го века. Не Бог определяет нравственное содержание мира, но познающий человеческий разум. На этом настаивал, в частности Р. Декарт. Нравственное поведение для него тождественно разумному поведению. Разум, утверждает Декарт в своем сочинении “Страсти души”, регулирует чувства и умеряет страсти, которые порождаются при соприкосновении человека с внешним миром. Тем самым разум обеспечивает человеку независимость от внешнего мира и позволяет достичь самоудовлетворенности с наименьшей затратой сил. Самоудовлетворенность же разума - конечная цель и высшая моральная ценность. Вслед за Декартом идею разумности морали во второй половине 17-го века развивал П. Бейль. Отмечая противоречие между моральными установками, внушаемыми религией, и эгоистическим поведением человека, Бейль доказывал, что в каждом человеке живет одновременно руководствующийся страстями закоренелый и неистребимый эгоист, и руководствующийся рассудком моральный субъект. Спиноза также считает источником морали познающий разум, а моральное поведение результатом познания и интеллектуальной любви к природе-богу как высшей форме такового. В своем главном произведении “Этика” Спиноза говорит об аффективной, то есть чувственной природе человека, которая и обуславливает его эгоизм, но при этом полагает, что разум должен и может регулировать аффекты. Центральной категорией и высшей нравственной целью у Спинозы является категория свободы человеческого духа. Таковая свобода, как раз, и достигается при контроле разума над аффектами. Т. Гоббс, как и упомянутые выше умы, связывает наличие личной и общественной морали с разумом, но при этом не согласен, что нравственное чувство изначально дано человеку как субъективная способность. Затем-то ему и дан разум, чтобы компенсировать дефекты натуры – важнейшая функция разума, по Гоббсу, познавать и преодолевать эгоистическую натуру человека. Кроме того, в отличие от Декарта, Гоббс подчеркивает общественную природу человека и акцентирует роль разума как организующей общественную жизнь силы. Человек разумный осознает, что соблюдение моральных норм не противоречит его интересам, но служит им. Европейские мыслители разрабатывают идею морали как внутреннего отношения к миру, характерную для стоицизма в античной греко-римской культуре. Задачу подняться над внешними обстоятельствами и, одновременно, преодолеть дефекты собственной натуры, сформулировал ещё Р.Декарт. И именно моральный разум, по его представлениям, позволяет человеку в своем внутреннем духовном мире разрешить неразрешимые противоречия мира внешнего. Стоическая идея судьбы и при этом духовной, и душевной автономности человека, его невозмутимости перед лицом внешних обстоятельств, внутренней дисциплины звучит и у Спинозы. Он же сформулировал тезис, что свобода есть ничто иное, как познанная необходимость. Позже стоическую идею умозрительного нравственного долга развивал Кант. А, скажем, в средневековой китайской культуре идея автономной нравственности развивалась неоконфуцианцами Лу-Ван школы - оппозиционной школе Чэн-Чжу. Эта идея разрабатывалась в рамках центрального в Лу-Ван школе “учения о сердце” - синь сюэ. В Византии идею автономной морали находим у такого влиятельного мыслителя как упомянутый выше Михаил Пселл. Ему принадлежит одно весьма примечательное высказывание: “Мне не нужно, чтобы меня мерили чужие руки. Я сам себе и мерило, и норма”. Эта реплика - наглядная показывает, как в этике проявляется индивидуалистическое сознание, свойственное людям периода зрелости. Спустя восемь веков, уже в начале следующего за зрелостью периода романо-германского культурогенеза Макс Штирнер в своей знамениой работе «Единственный и его достояние» продемонстрировал направление и меру вульгаризации этического антропоцентризма и автономной морали, которые у стоиков выглядели ещё весьма пристойно: «...Не человек мера всему, а “я” - эта мера». « Я… сам создаю себе цену и сам назначаю её…». Почти то же, что у Пселла, только более дерзко и цинично. Кстати, книга Штирнера русский культурный слой в 19-м веке привёла в сильное смущение. Зато сегодня, когда русские сами вступают в пору зрелости, штирнерские идеи многим покажутся вполне тривиальными. Отличие этики стоического типа поздних периодов также в том, что она отказывается от сурового ригоризма. Её требования становятся более мягкими и компромиссными, чем в период молодости, когда эта этика впервые становится актуальной для тогдашних интеллектуалов. Кроме того, стоицизм зрелости откровенно пессимистичен. Ему присуща не вера в разумность провидения, но лишь призыв оставаться хладнокровными перед неотвратимостью рока. В античном Риме поздние стоики по-прежнему готовы покориться судьбе, но уже безо всякой горделивости и подчеркнутой, вызывающей независимости. Напротив, для поздних стоиков свойственно ощущение бессилия перед внешними силами, известная надломленность. Марк Аврелий, в частности, не устает повторять, что в сущем мире всё не прочно, случай слеп, а судьба неминуема, и потому противиться ей не имеет смысла. В средневековом Китае пессимистический стоицизм характерен для эклектика Дэн Му, жившего во второй половине 13-го века. Он трактовал о “предустановленной исчисленности” - дин шу жизни человека. При этом в своем главном труде “Бо Я цинь” - “Цитра мастера Бо Я”, написанном в характерном жанре “книги ни для кого”, он призывал преодолевать роковое предопределение, “следуя своему сердцу, а не обстоятельствам” - доктрина ю синь бу ю цзин. Примечательно, что сам Дэн Му, «следуя своему сердцу», отказался явиться ко двору на службу, сбежал в горы и умер там в одиночестве. Стоическая рационалистическая этика рассчитана на относительно пассионарных людей. Здесь, кстати, отметим, что в отличие от ранних периодов, в период зрелости роль пассионариев и их влияние в этносоциальной системе не столь велики. Причем, источник их воли теперь не столько избыток пассионарной энергии как таковой, сколько сознательная способность эту энергию концентрировать. Эта их способность также связана с обусловленными системогенезом этнородового мозга особенностями структуры активации мозга. Но рационалистический стоицизм не может удовлетворить тех, у кого пассионарность не высока. Не случайно, на возникающие в данный период локального культурогенеза перед человеком и обществом нравственные вопросы даются и ответы другого рода. ОПРАВДАНИЕ ЧУВСТВЕННОСТИ. ЭТИЧЕСКИЙ УТИЛИТАРИЗМ И ЭТИКА РАЗУМНОГО ЭГОИЗМА опущено НРАВЫ КУЛЬТУРОГЕНЕТИЧЕСКОЙ ЗРЕЛОСТИ. ЛИЦЕМЕРНЫЙ ГУМАНИЗМ В зрелых культурах происходит дальнейшее смягчения нравов. Характерны снисходительность к людским слабостям, большая терпимость к порокам, к которым люди ранних периодов были принципиально беспощадны, большая «моральная гибкость». В античном мире, Риме или Греции, если прежде, застав жену или незамужнюю дочь с любовником муж или отец имели законное право лишить их жизни, что, порой, и происходило, то теперь ограничиваются экзекуцией скорее забавной, чем жестокой, например, прилюдно вставляют редиску в задний проход. Приличный римлянин, возвращаясь из воинского похода или торговой поездки, посылает впереди себя слугу – предупредить о своем скором возвращении, дабы не ставить никого в неловкое положение. Подобные перемены в нравах особенно заметны в литературе. Например, в "Метаморфозах" жившего на рубеже предыдущего и данного периода античного средиземноморского культурогенеза, Овидия, отчетливо чувствуются веяния новой эпохи. Овидий жёсткую принципиальность предков в отношении моральных проступков не приемлет. Он готов, порой, оправдывать даже преступления на том основании, что они есть следствие человеческих слабостей. Таковая слабость у него уже вполне невинный дефект человеческой натуры и служит чем-то вроде индульгенции порокам. А, скажем, в древнеиндийских джатаках в рассматриваемый период появляется история о том, как одна молодая царица, пока её царственный супруг находился в далеком боевом походе, изменяла ему направо и налево с царскими слугами. И лишь главный жрец устоял перед её женскими чарами и изобличил распутную. Царь, вернувшись из похода и узнав об изменах, приказал казнить неверную жену и её незадачливых любовников. Однако главный жрец сам же и выступил на их защиту. Он доказал царю, что соблазненные царицей не виновны, поскольку они не могли отказать её величеству, а сама царица заслуживает снисхождения, поскольку виновата лишь в том, что не смогла укротить свою чувственность, каковая не может считаться преступной, поскольку заложена в самой природе человека. И что же? Царь гуманно помиловал всех! К большей мягкости, моральной гибкости, великодушию и прощению человеческих слабостей призывает своих читателей и крупнейший византийский светский мыслитель данного периода византийского культурогенеза Михаил Пселл. Что ж, пассионарность упала, пороги чувствительности и сила нервной системы, в соответствие с непреложным законом популяционного системогенеза, снизились. Теперь отсечь голову врагу собственной рукой дело редкое. Теперь держат специального палача или набирают расстрельный взвод, да ещё выдают стрелкам холостой патрон, чтобы никто не знал, чья именно пуля убивала, и не мучился угрызениями совести. Эдакую сентиментальность выдают за гуманность, прикрывая холодный цинизм и равнодушие. Повсюду продолжает меняться отношение к социальным аутсайдерам. В отношении бедных и обездоленных шире практикуется благотворительность - это должно искупить подспудное чувство вины у благополучных и респектабельных. Характерна перемена отношения в обществе к институту рабства. В древней Индии, в древнем Китае и в древнем Риме, в Византии принимают законы, признающие за рабами человеческое достоинство и ограничивающие права рабовладельцев. В древней Индии хозяин теперь обязан отпускать на волю раба в случае, если он готов заплатить выкуп. В античном Риме закон подобного не требует, но практика та же. В средневековом Китае институт рабства увядает уже в предыдущую сунскую эпоху, но возрождается при монголах. Однако вскоре после изгнания монголов в 1373 г. выходит указ об освобождении обращённых в рабство в эпоху Юань. Причём, рабов начинают выкупать у частных владельцев за казенный счет. В древнем Китае в середине 1-го века до Р.Х. с идеей ограничения рабства выступил крупный сановник Гун Юй. При императоре Ай-ди в самом конце 1-го века до Р.Х. было решено отпускать на волю государственных рабов старше 50 лет. Здесь стоит отметить, что обращенный в рабство в Китае в ту пору - это не столько раб в традиционном понимании, сколько каторжник. В 98-м году до Р.Х. во время восстания низших классов, недовольных ростом налогов и суровостью законов, образованная часть китайского общества, испытывая чувство вины перед угнетенными земледельцами и обращенными в каторжное рабство соотечественниками, взывает к власти об улучшении их положения. В Киевской Руси также в рассматриваемый период древнерусского культурогенеза заметно ослабление института холопства. Возглавила работу по искоренению холопства, развившегося ещё в пору язычества, православная церковь. Лишение подневольного прав личности претило христианству. Хозяева холопов нередко добровольно, ради спасения собственной души давали им вольную. Милосердие теперь распространяется и на преступников. В Византии получает распространение практика, когда богатые люди выкупают из тюрем и берут на попечение престарелых заключённых. В античном Риме Сенека патетически вопрошает “Они рабы? Нет - люди...Твои смиренные друзья”. В древнем Китае в начале рассматриваемого периода прекращается практика обращения в рабство вместе с преступником и его семьи, отменяются жесткие законы, введенные при Цинь Ши хуанди. В частности, отменяется казнь за грабеж и другие преступления, не связанные с лишение потерпевшего жизни. Впрочем, утверждать, что теперь стало меньше жестокости между людьми, было бы не верно. Скорее, даже, напротив, всё чаще отмечаются случаи бессмысленного психопатического садизма, применяются экзекуции, для измышления которых у суровых предков пожалуй, и фантазии, не хватило бы. Чего стоит, например, такое развлечение героя рассматриваемого периода римского культурогенеза Тиберия, описанное у Светония. Он опаивал вином ничего не подозревавших узников тюрем, после чего им туго перевязывали детородный орган и Тиберий, веселясь, наблюдал за их мучениями. А какими находчивыми придумщиками выказали себя Калигула и Нерон! Но и они могли бы почерпнуть для себя много нового из арсенал армейской дедовщины современных американской или российской армий. То есть, если нравы ранних периодов отличались практической строгостью и суровостью, то новые - снисходительностью и, одновременно, холодным равнодушием к ближнему и дальнему. Говорить о некоей общественной норме в отношении к социальным аутсайдерам также не приходится. Признание и строгое блюдение всеми некоей нормы - признак тоталитарных ранних периодов. Культурогенетическая же зрелость - эпоха плюрализма - люди и нравы самые разные. Здесь характерным является эпизод, который упоминают многие авторы, писавшие о римских нравах. Один из римских нуворишей времен Октавиана Августа Ведий Поллион, сам, кстати, из вольноотпущенников, наказывал своих рабов весьма экстравагантным способом - бросал их в резервуар с акулами-муренами и наблюдал, как те разрывают на куски несчастную жертву. Однажды во время званого обеда, на котором присутствовал Август, один из рабов Ведия уронил хрустальную вазу и, опасаясь страшной казни за сию провинность, кинулся умолять принцепса, чтобы его не бросали к акулам. Возмущенный Август, с трудом уразумев суть истерической мольбы раба, запретил наказывать его и, уходя, приказал перебить весь хрусталь в доме Поллиона. Что здесь больше характеризует нравы тогдашнего Рима: садизм Поллиона или гуманизм Августа, вопрос сложный, но ясно, что нравы эти были плюралистичны. В виду подобных противоречий принципы гуманизма или, учитывая двусмысленность этого европейского термина, лучше сказать по-русски - человеколюбия, закреплялись и законодательно, в юридических нормах. Так, на Руси по закону на волю должны были отпускаться без выкупа холопки с детьми, прижившие таковых от господина. А церковный устав, принятый в княжение Всеволода даже предполагал обязательную передачу таким детям части господского имущества. Вольная полагалась холопам безвинно пострадавшим от хозяина, получившим увечья и т.п. Церковь активно наставляла господ в проповедях отпускать холопов без выкупа и настаивала на дозволенности лишь малых выкупных цен. В современном же русском культурогенезе подобные настроения в культурном классе проявились ещё в предыдущей период - в середине 19-го века. Новый гуманизм, сказывается не только в отношении к социальным аутсайдерам. В Риме Август запретил гладиаторские схватки без пощады, когда побежденный обязан был умереть. А каким умилительным гуманистом выказал себя Клавдий. Светоний рассказывает, будто этот римский принцепс вознамеривался издать специальный эдикт, дозволяющий испускать ветры на пирах. К этому его, известного в Риме гурмана и чревоугодника подвигло известие, что кто-то где-то во время пиршества так крепился не нарушить старинный римский этикет, что аж бедняга занемог. Широко распространена благотворительность, тем более что в период зрелости происходит заметный рост равно частного и общественного богатства. В Византии, помимо церкви, которая всегда брала на попечение сирых и убогих, теперь и государство устраивает при церквах и монастырях казенные приюты - орфанотрофии - сиротопиталища, которыми ведал особый чиновник. Появляется множество благотворительных больниц, учредителями которых нередко выступают василиссы – жены императоров, желающие этим снискать любовь народа. Так, жена Иоанна 11 Комнина Ирина учредила знаменитую больницу при монастыре Пантократора. В Риме 200-300 тысяч горожан бесплатно питались за счет казны. Марк Кокцей Нерва основывает алиментарный фонд для сирот и детей малоимущих родителей. На казенный счет регулярно устраивались и всевозможные, так называемые, игры - Греческие, Латинские, Всемирные карнавалы, сопровождавшиеся сакральными трапезами – лексистерниями с молебнами и жертвоприношениями, но в, действительности, служившие удовлетворению праздных вожделений люмпенизированных масс. А в современной Америке появляются всевозможные рокфеллеровские и карнегифонды. Однако это отнюдь не значит, что деньги теперь не считают. Напротив, расчет и учет проникают и пронизывают всё, а "бескорыстную" благотворительность особенно. Она становится частью бизнеса. Ведь и старик Рокфеллер, раскошелился под конец жизни, как известно, отнюдь не по доброте душевной, а по совету неглупых консультантов. Дело в том, что его страстная неуемная алчность вызывала у американского обывателя в период острого экономического кризиса настоящую ярость. Правительство, желая бросить кость общественному мнению, уже готовилось отдать крупнейшего магната на растерзание налоговым и иным контрольным органам и судам. Но хитрый Рокфеллер, что называется, сыграл на опережение - заделался благотворителем, чтобы изменить общественное мнение в свою пользу. Другие же магнаты учли этот опыт и при достижении определенного уровня богатства практикуют рекламную благотворительность. А, ведь, римские олигархи знали эту механику ещё пару тысяч лет назад. Не стоит упускать из виду и то обстоятельство, что люди в этот период рациональны, и участь героя более страстных времен – скупого рыцаря их отнюдь не прельщает. На старости лет тщеславные толстосумы, удовлетворив земные амбиции, подумывают, если не о Страшном суде, то о способах увековечить свое имя. И уж коли у современников оно вызывало только чёрную зависть и зубовный скрежет, то у потомков хочется иметь иную славу. А для тщеславных субъектов данного периода нет большей заботы, чем имя в глазах общества. “Уберите самолюбование, и вы кастрируете благотворителя”, - заметил американский поэт и философ Ральф Эмерсон . В целом, гуманность зрелых культур – факт бесспорный. Но уж слишком часто и густо эта гуманность замешана на лицемерии. Что ж, для наказания требуется гораздо больше воли и уверенности в своем праве на суд, чем для прощения. А воли теперь дефицит, тем паче уверенности в собственной безгрешности у судей и общества, в целом. Так что миловать всегда легче. Характерен эпизод из российской истории конца 20-го века - власть, погрязшая в коррупции, не обладающая ни в малейшей мере моральным авторитетом, регулярно сама подающая примеры антиобщественного поведения, ради сомнительных политических выгод и финансовых подачек, сулимых лицемерным Западом, по сути, упраздняет смертную казнь, в том числе для предателей Родины и живодеров, садирующих и умерщвляющих десятки людей, часто детей. И всё это на фоне дикого разгула преступности и роста жестокости преступлений. Но гуманистическое лицемерие общественного сознания в данный период, повторюсь, характерно для всех культур. В Риме, например, император Траян с гордостью говорит о гуманности своих времен, римские интеллигенты много разглагольствуют о равенстве всех людей от природы. При этом больных рабов продолжают свозить умирать на заброшенный остров Эскулапа, оставляя без надежды на какую-либо помощь со стороны людей. Издевательские пенсии российских пенсионеров в конце 20-го века, по сути, всю страну превратили для них в остров Эскулапа. Ещё сильнее лицемерие нового гуманизма в отношении к социальным аутсайдерам проявляется, когда гуманность приходит в противоречие с расчетом и выгодой. В древнем Китае, например, когда в высокоприбыльных отраслях растущего хозяйства возник дефицит рабочих рук на особо тяжёлых работах, вернулись к уже подзабытой практике порабощения семей осужденного. И благородная конфуцианская гуманность китайцев не остановила. В городах стала широко практиковаться работорговля, дополнявшая вольный наём в мастерские и обеспечивавшая рабсилой частные рудники. Рабами можно было заплатить за искомую должность, или откупиться от государственных повинностей, или от наказания за преступление закона. А сколь откровенен цинизм риторики европейских и американских гуманистов о правах человека в век Просвещения. Европейцы не побрезговали возродить рабство, когда обнаружили целый континент - Африку с подходящим контингентом - на черных рабов был не плохой спрос на североамериканском рынке. Родина самых знаменитых просветителей - Франция, именно в этот момент, в 1802 г., когда идеи просветителей торжествуют, через 13 лет после опубликования знаменитой "Декларации прав человека и гражданина" возобновляет и на протяжении полувека практикует рабство в своих колониях. Не брезгуют торговлей живым товаром и другие колониальные империи. Самые большие демократы и либералы англичане отменили рабство в своих колониях только в 1833 г. Примечательно, что это случилось много позже введения в самой Англии закона о защите животных. Так что же больше характеризует нравы просвещённого английского общества: холодный расчёт новых капиталистов, топивших свой «живой товар» в море, чтобы получить страховку, или протесты комитетов за отмену рабства? Вопрос сложный, но ясно, что нравы эти были плюралистичны. А самая "свободная" страна - Америка отменила у себя рабство даже позже, чем было отменено крепостное право в России. Принимать закон для такой малости посчитали излишним. Норму, отменявшую частную собственность на человека ввели 13-ой поправкой, которую конгресс с подачи А. Линкольна принял в 1865 г. Отметим также характерный эпизод эпохи французской революции. Не успев принять гуманистическую "Декларацию прав человека и гражданина", революционный Конвент направил армию в Вандею, закреплять среди вандейских крестьян идеалы декларации на практике. Вскоре бравый генерал, возглавлявший карательную экспедицию, воодушевлённо уведомил прогрессивную столичную публику, что в сёлах и городках мятежной провинции он не оставил в живых ни единой души, истребив всех, включая немощных стариков, беременных женщин, детей всех возрастов и домашних животных. Просвещённые Вольтером и Руссо парижские гуманисты генералу дружно аплодировали. Ещё одно проявление либерализации нравов - смягчением наказания за преступления. Чему не мешает даже то обстоятельство, что во всех рассматриваемых локальных культурах в этот период заметно вырастает преступность. Причём, если прежде уголовные преступления совершали, в основном, представители полноправных сословий, то теперь резко врастает криминализированность низших слоев - рабов, вольноотпущенников и т.п.. Особенно высок рост преступлений по корыстным мотивам. В связи с падением пассионарности и ростом эгоизма - многим уже не достает психических сил добывать себе пропитание регулярным трудом и сдерживать вожделения. Гуманизм, в смысле смягчения нравов, проявляется и в таком, например, явлении - солдатам теперь дозволяется заводить семьи, так что некогда суровые «римские орлы» и византийские легионеры превращаются в "добрых семьянинов". Само по себе это вовсе не плохо, но вот на боеготовности армии торговая активность воинов сказывается не лучшим образом. Подобное имело место и в Османской империи. Уже в предыдущий период гвардейцам - янычарам позволили жениться и жить в семейных кварталах Константинополя, а прочим воинам заниматься по совместительству ремеслами и торговать. В ранних периодах об этом не могло быть и речи. Либерализация здесь сказывается и в том, что детям находившихся на государственной людей разрешили наследовать богатства нажитые отцами. Прежде они этой привилегии не имели, так как считалось, что каждый обязан сам, своим добросовестным служением империи приобретать богатства. В конце 20-го века специфическое проявления такого либерализма можно наблюдать и в российской армии. В начале 90-х военным разрешили коммерческую деятельность, и они с энтузиазмом занялись торговлей снаряжением и боеприпасами. Кадровые офицеры – ещё недавно наиболее пассионарная и патриотичная часть нации, страдая всеобщим зудом наживать, уподобились лотошникам, с той разницей, что пирожки на их лотках были начинены не капустой, а тротилом. И дело здесь не только в умышленном развале армии «демократами», то есть этнохимерной антисистемой и задержках зарплаты. Когда бы дело было бы только в этом, реакция у армии на демправителей была бы иная – здоровая морально армия просто смела бы откровенно антинациональную олигархию. Но, часть офицерского корпуса отреагировала именно так, как свойственно людям рассматриваемого здесь периода - энергично занялись "коммерцией", безразлично взирая на потерю страной пятой части территории, обильно политой кровью и потом их великих отцов и дедов. КУЛЬТ СТЯЖАТЕЛЬСТВА. НОВОЕ ОТНОШЕНИЕ К ТРУДУ. Итак, нравы в рассматриваемый период продолжают, что называется, портиться. Сильным мира свойственно самолюбование, тем, кто рядом с ними - сервилизм и угодничество, тем, кто под ними - зависть, а всем вместе поиск благополучия и житейских удовольствий. Потребность стяжательства, как и прежде, соседствует с потребностью социального самоутверждения. Но, если в предыдущий переходный период тщеславие и алчность ещё наравне соревновались между собой за овладение человеческой натурой, то теперь в их споре выявился явный фаворит - у большинства побеждает алчность. Не случайно, если в ранние периоды деньги использовали, чтобы занять общественную должность или приобрести более высокий социальный статус, римские магистраты, например, тратили собственные деньги для исполнения своих общественных обязанностей, теперь, напротив, чаще должность рассматривают как кормушку. А удача связывается со стяжанием не столько победы и славы, сколько прочного благосостояния. И эта победа алчности над тщеславием не случайна - для удовлетворения тщеславных агонистических страстей - первенства и победы требуется больший уровень пассионарности. Полагать, что тщеславие чуждо людям периода зрелости, конечно, не правильно. Что уж там говорить, если даже известный американский демократ и республиканец Д. Вашингтон мечтал, чтобы его именовали не как-нибудь, а: " Его светлость, президент Соединенных Штатов". Однако честолюбивые устремления – прославиться великим полководцем, стать знаменитым на ниве высокого искусства или общественной деятельности свойственны незначительному меньшинству одержимых людей, а вот стяжательство становится, если не всеобщим, то, по крайней мере, массовым. То есть то, что в предыдущий переходный период дано в виде тенденции, было свойственно отдельным социальным группам и принимало, порой, гипертрофированные карикатурные формы, теперь приобретает характер общепринятой нормы, отклонения от которой обращают на себя внимание. Причём индивид свое благосостояние не увязывает с благосостоянием общественным, как это было в ранних периодах. В свою очередь общественное благосостояние отнюдь не предполагает сытости и благополучия каждого в отдельности. Особенность зрелости также в том, что весомость приза в гонке тщеславия и корысти теперь соизмеряется с затратами сил, которые уже далеко не беспредельны. Стяжать все богатства мира в одночасье теперь мечтают всё реже, полагая подобное желание инфантильным и авантюрным. Зато многих, пожалуй, удовлетворит рост благополучия, пусть постепенный, но регулярный. То есть, страстная открытая алчность теперь всё чаще мельчает до более умеренной корысти. И если прежде алчность опиралась на волю и силу, то зрелая корысть старается использовать трезвый расчет и рафинированный интеллект. Не случайно, если прежде среди преступлений из корыстных побуждений преобладали грабеж, военный захват и другие способы силового отъема материальных благ у ближнего и дальнего, то в зрелой культуре больше практикуются различные виды хищений и мошенничество. Кстати, в древнем Риме именно в этот период родилось изречение -"деньги не пахнут", с большим воодушевлением подхваченное нынче в России. В Риме в обиход это изречение вошло после того, как император Веспасиан Флавий ввел налог на отхожие места, а когда сын императора попенял ему на это, Веспасиан предложил ему понюхать монеты, вырученные в сортирах - наследник, и впрямь, запаха не ощутил. Примечательно своим нескрываемым цинизмом и откровение знаменитого американца Эдисона: «Я не ученый, я изобретатель. Фарадей был ученым. Он работал не из-за денег. ... Я мерю все по размеру серебряного доллара. Если что-то не подходит под этот стандарт, то я знаю, что это ничего не стоит". Западному обывателю его вульгарные практицизм и прагматизм кажутся естественными, извечными и всеобщими. Стремление к личному обогащению, не взирая ни на что, он не только не считает предосудительным, но и возводит в ранг, своего рода, добродетели. Современная Америка стремится навязать этот идеал всему роду человеческому, создавая и пропагандируя образ «простого американца», которому счастливый случай принес кругленькую сумму. Воспетая Голливудом знаменитая американская мечта - наткнуться в пустыне на потерпевший крушение почтовый самолет, перевозивший деньги Федеральной Резервной Системы или выйти на панель перед дорогим отелем и покорить сердце красивого миллионера. Там кажется, что подобные мечты и настроения присущи человечеку от сотворения Адама. Актуализм сознания в условиях невысокой пассионарности и возведённого в норму индивидуализма предопределяет новое отношение к труду. Рассматриваемый период никак нельзя назвать эпохой праздности. Напротив, многие трудятся в поте лица. Но мотивация трудовой активности упрощается. Отношение к труду, как и ко многому другому, что прежде имело сакральный или, по крайней мере, нравственный смысл, теперь чисто утилитарное. В романо-германской Европе, к примеру, протестантская доктрина предыдущего периода об искупительном характере труда во всеобщее благо более не актуальна. Нажить капиталец и тогда уже предаться праздности рантье - вожделенная цель для многих. Усердствуют теперь, имея ввиду именно это. Само понятие "трудиться", "работать" теперь трактуется весьма расширительно. Вкалывать с молотом в руках в кузнице или с киркой в шахте, спекулировать на бирже, играть в карты на деньги, грабить на большой дороге, красть из карманов на базаре или продавать тело на панели одинаково зовется "работой", "делом", "профессией". Уже не делается различия между богатством, нажитым общественнополезным трудом в поте лица, и богатством, приобретенным неправедными путями. И если выпадают иные, более легкие и приятные способы и возможности разбогатеть, чем усердный труд, многие без колебаний предпочтут именно их. В этой связи в период зрелости по-прежнему заметны герои предыдущего периода надлома - всевозможные авантюристы. Но направление их активности теперь иное. Они всё реже стремятся к власти и славе, но, как и большинство, увлечены идеей обогащения. Самые отчаянные отправляются за быстрыми деньгами на всевозможные клондайки. Самые агрессивные грабят почтовые поезда и банки. Но зачастую о уже не для того, чтобы прокутить добычу в ближаёшем борделе, а для основания собственного легального дела. Самые хитроумные и ловкие совершают преступления и наживают капиталы, не выходя из-за письменного стола в своих кабинетах. Надувают эти аферисты, в первую очередь, доверчивого и неискушенного обывателя, тоже увлеченного идеей разбогатеть без труда и в одночасье. А самые циничные среди аферистов не утруждаются и этим. Они составляют удачные брачные партии. Пышным цветом расцветает казнокрадство. В древнем Китае, к примеру, в судах резко вырастает количество дел, касающихся воровства чиновников. Императору У-ди приходится вводить новые жёсткие законы против коррупции. И это проблема отнюдь не только древних китайцев. В одной из древнеиндийских джатак рассказывается о радже, который принимал взятки даже от лесных отшельников. Не редок сюжет в джатаках о взяточниках-судьях. Судейские, впрочем, по самой своей функции регулярно оказываются перед соблазном и впадают в искушение. А, вот для воинов прежде это было не столь характерно. Теперь же и они не редко имеют ту жилку, которую принято называть коммерческой, но уместнее было бы определить её жульнической. Выше мы уже вспоминали о зуде наживать российских военных в 90-ые годы. Генералы охотно списывали на металлолом лучшие авианесущие крейсеры ради мзды в тысячи раз меньшей, чем стоимость кораблей. Но за корабли платила вся страна, а мзду складывали в частный карман. Однако нового здесь ничего нет. Византинисты, к примеру, часто упоминают случай их истории зрелой Византии, когда глава имперского военного флота – мегадука Михаил Стифн лихо приторговывал корабельными снастями. И это ему сходило с рук, так как он находился в родственной связи василиссой Евфросиньей – супругой Алексея 111 Ангела. Впрочем, империя от этого не много потеряла, поскольку к тому времени вместе с пассионарностью воинский дух некогда отважных ромейских моряков настолько пал, что они попросту боялись вступать в сражения. Не менее примечателен и другой случай, также имевший место в царствование Алексея 111. Начальник главной столичной тюрьмы Лагос договаривался с сидевшими у него ворами и грабителями, и выпускал их по ночам на промысел, получая свою долю. Так что коммерциализация тюремного дела – вовсе не изобретение нашей эпохи, у неё давнишняя традиция. В средневековой Индии о расцвете коррупции можно судить по тому, что в правление жёсткого и беспощадного Ала уд-дина тюрьмы Делийского султана набиты осуждёнными чиновниками. В частности, сборщиками налогов, без зазрения совести присваивавшими казённое добро. В средневековом арабо-иранском мире характерна фигура Рашид ад-дина. Выходец из принявшего мусульманство еврейского рода, он стал вазиром - первым министром оккупационного монгольского правительства Ирана при Газан-хане, а затем при ильхане Абу Саиде. Он выступил инициатором крупных либеральных хозяйственных реформ, при проведении которых, как водится, нажил немалое личное состояние, практикуя запрещённое исламом ростовщичество и незаконные финансовые операции. Неумеренным казнокрадством и умением найти подходы к владыкам он вызывал ненависть не только простых тружеников-иранцев, но даже монгольской военной знати. Монголы пребывали тогда ещё в начале своего популяционного системогенеза и были, скорее, простодушны, чем изощрённы. Искушённый, ловкий в делах Рашид ад-дин вызывал у них сильную неприязнь. В конце концов, всесильный временщик был осужден. Ему присудили смертную казнь разрубанием пополам. Российские реформаторы конца 20-го века от подобных жестокостей в наш гуманный век избавлены, потому в темпах и циничности воровства, пожалуй, дадут фору любому рашид ад-дину прошлого. Заметим также, что процесс обмишуривания одних другими принимает в рассматриваемый период вполне цивилизованные формы. Это прежде, чтобы присвоить чужое добро мечом и огнём завоевывали страны и народы. Теперь иное. Теперь создают всевозможные биржи и казино. В Античном мире таковые появляются ещё в предыдущей период у греков, но особого рассвета достигают именно в расссматриваемый период в Риме. То же в средневековом Китае и романо-германской Европе. Примечателен, например, такой эпизод из истории Франции. Правивший ею в начале 18-го века Филипп Орлеанский большим умом не славился, любил лесть и, в итоге, оказался окруженным жуликами и казнокрадами. Разумеется, государственная казна скоро благополучно опустела. В экономике, как, впрочем, и в остальном, Филипп был не силён, и ему оставалось полагаться на более искусных в этой сфере советников. Поправить дела предложил, как водится, большой иноземный специалист - своим французским Филипп не доверял - шотландец Джон Ло. Предтеча нынешних монетаристов Ло понял, что деньги в казне и в собственном кармане не обязательно являются результатом хорошо организованного национального хозяйства и производительного труда подданных, когда вокруг столько алчных людей. Он организовал банк и стал выпускать акции, обещая невиданный процент. Началась их ажиотажная скупка. Температура на вторичном рынке, то есть на фондовой бирже резко поползла вверх. Ло в одночасье стал сказочно богат. Филипп понял, как ему показалось, секрет - преобразовал банк Ло в государственный, назначил премудрого иностранца его главным управляющим, и теперь деньги должны были потечь рекой в казну. Тем более что акции госбанка обеспечивались основными фондами госпредприятий. Французы спешили продавать собственность, чтобы скупить побольше этих чудесных акций. Вскоре, профессиональные биржевые спекулянты, понимая, что чудес на свете не бывает, стали избавляться от этих бумаг, спровоцировав их массовый сброс. Банк лопнул. Пострадали, как всегда, мелкие держатели. Именно их власть обычно отдаёт на заклание жуликам. А иностранца Ло больше никто в Париже не видел. Вспоминали лишь, что во Франции в своё время он оказался, сбежав из английской тюрьмы. Но в век размывания моральных норм это никого не насторожило. Конечно, можно попенять на полный цинизм власти. Но всё же главное обстоятельство, сделавшее возможной подобную историю - утрата значительной частью общества моральных ориентиров, культ стяжателства. А поскольку таковой в рассматриваемый период локального культурогенезах – феномен вполне универсальный, то и ситуация эта повторяется то там, то здесь, Известный американский социолог 19-го века Д. Макдональд так охарактеризовал данный феномен в своей стране: "Стремление к богатству стало настоящей религией в Америке, содержащей свою собственную литургию и систему моральных ценностей, этики и табу, которые определяли отношение между обществом, собственностью и индивидом". Теперь, как уже замечено, в период зрелости вступают русские. И не случайно, антисистеме - сообществу инсургентов, контролирующих сегодня СМИ и другие общественные и государственные институты в России, удаётся в протяжении уже почти двух десятков лет насаждать упомянутый принцип - "деньги не пахнут", ещё относительно недавно казавшийся многим верхом цинизма. Впрочем, в столичной "просвещенной" среде новая мораль, хоть, правда, и не в столь уродливых формах стала утверждаться ещё в начале переходного периода русского культурогенеза - в середине 19-го века. Но особенность зрелости в том и состоит, что теперь эта мораль уже не только столичным прогрессистам, но и значительной части населения не кажется предосудительной. Недаром столь популярными в России с конца 20-го века стали телевизионные шоу, в которых зрители в комфортной обстановке играют с ведущим в невинные азартные игры. «Приз или деньги?», - разрешения этого вопроса в томлении ждут с непосредственностью даунов, а вопрошают с неменьшим драматизмом, чем принц Датский - «быть или не быть?». И уже не какие-нибудь отпетые жулики и аферисты, но обычные граждане. ЛЮБОВЬ И БРАК ЗРЕЛОСТИ В связи с распадом тоталитарного религиозного сознания, восходившего к высшему Абсолюту, человек перестает ощущать себя хранимым Создателем, и ищет любви и участия уже не у Бога, но у человека. В связи с угасанием филономического чувства и развитием индивидуалистического начала, индивид, порой, перестает ощущать себя и частью людского мира - ему, как уже отмечалось, свойственно чувство социальной отчужденности, которое усугубляется характерным для периода зрелости ослаблением традиционных общинных, сословных и корпоративных связей. А, вот, связи личные, привязанность и душевная близость с любимым человеком признаётся в зрелой культуре едва ли не высшей ценностью. Не вера в Бога, но любовь к себе подобному позволяет человеку обрести душевное равновесие Тема любви занимает философов и писателей, мысль о ней вдохновляет композиторов и художников, о ней мечтают, её ждут, страдают в её отсутствие, и ещё более, когда она случается. Даже те, кто никогда не изведал её, не отрицают её значения и принимают живое участие в обсуждении любовных драм своих соседей, друзей и родственников. Впрочем, если вспомнить, что зрелость культуры – эпоха утилитаризма и прагматизма было бы странным, если бы не появились её критики. И, действительно, есть немало рационалистов, которые видят в любви лишь проявление человеческой иррациональности, аффективности, противопоставляют ей разум, как высшее проявление человеческого духа. Образец такого отношения к рассматриваемому нами здесь предмету дают, например, рассуждения о любви крупного английского философа начала зрелости романо-германского культурогенеза Ф. Бэкона. Но уже сам факт того, что и такой законченный рационалист как Бэкон не может обойти тему любви, лишний раз свидетельствует об её высокой ценности в зрелой культуре. Возвышенное, романтическое начало в любви ослабевает. Теперь это чувство именно человеческое, земное, не духовное, но именно душевное. Среди прочего, в отношениях между мужчиной и женщиной большое значение начинает играть… дружба. Связано это ни с чем иным, как с феминизацией мужского сознания. Если бы этот феномен отражался и на анатомии мужчин, гермафродиты, пожалуй, превзошли бы нас числом. Феминность мужского сознания, а к проявлением таковой следует отнести всевозможные внерациональные страхи, неуверенность в себе, робость, нерешительность, пассивность, чувство одиночества, незащищенности, потребность в опеке, в сильном защитнике, сентиментальность, чувствительность и т.п., так вот, всё это в мужчине желает быть понятым, услышанным, востребованным. С другой стороны, любовью называют и плотскую страсть. Сильные страсти, впрочем, теперь не часты. На их место приходят страстишки, ведь, в рассматриваемый период мельчают и чувства людей. Теперь вовсе не обязательно рисковать ради возлюбленной жизнью, идти за любимым человеком в ссылку или попросту прожить с ним долгую жизнь, деля невзгоды и радости, чтобы сказали, что любил или любила. В западноевропейской культуре, например, писателям уже нет нужды исписывать многие тома, чтобы пояснить смысл слова "любовь". Теперь за любовь сойдет и праздное светское волокитство, и легкая интрижка - флирт, а то и вовсе сколь-нибудь энергичное трение "вторичных половых признаков", то, что в медицине зовётся коитусом. Распространенным становится тип любовника-донжуана, которого обладание женщиной интересует, как выразился Стендаль, «не больше, чем партия на бильярде». Казалось бы, для таких отношений нужно найти какое-то другое определение. Но и они не желают отказываться от столь почетного теперь имени - “любовь”. В связи с этим возникает желание классифицировать различные её виды. Тот же Стендаль, например, в своем трактате «О любви» выделяет четыре рода таковой – любовь-страсть, любовь-влечение, любовь-физическую и любовь-тщеславие. При этом платоническая, романтическая, нередко жертвенная, порой трагическая, любовь-страсть, по представлениям автора, встречалась чаще в Средние веков. В 18-м веке на смену ей приходит чувственная любовь-влечение. А для современной писателю эпохи – начало 19-го века характерна, по его собственному мнению, любовь–тщеславие. Примечательно появление в данный период научно-популярных трактатов-инструкций "по любви", что для эпохи утилитаризма вполне естественно. В Китае, например, эротологические учебники создаются в ханьскую эпоху даосами. Особенно знамениты "Канон Шелковой девы" - "Су-нюй цзин", и "Искусство внутренних покоев" - "Чжун фан шу". После философского обоснования инь дао - "учения Инь" здесь даются подробные диетологические рекомендации для усиления потенции, описываются изощренные сексуальные позы и приемы, прилагаются графические наглядные пособия. В античном Риме знаменитый Овидий свой литературный труд на любовную тему озаглавил менее замысловато: "Искусство любви". В средневековой Индии в данный период – 13-ый - 15-ый века популярным становится трактат с таким же названием - «Кама-сутра». Европейцы, самонадеянно претендующие во всём на некую прогрессивность, с этим делом припозднились и по сей день ходят в учениках у изощренных восточных сладострастников. Причем, мужчины способны на сильную страсть всё реже, зато женщины ищут любви гораздо более активно. Как выразился один остроумный француз: теперь женщины способны на всё, мужчины же лишь на всё остальное. В Риме, к примеру, уже возможен такой эпизод: когда однажды римский принцепс Клавдий ненадолго отлучился из столицы в Остию, его очередная жена Валерия Мессалина, ухитрилась выйти замуж за своего очередного любовника - Гая Силия. Свадьба, правда, была хоть и весьма пышная, но понарошку, а вот первая брачная ночь вполне взаправду. Клавдий с расстройства даже, будто бы, поклялся перед преторианцами в безбрачии до конца дней, и призвал их, то есть свою гвардию заколоть его, если он нарушит клятву. Учитывая, что до Мессалины Клавдий был женат на Плавтии Ургунилле и Эгии Петине, с которыми вынужден был развестись, причем, поводом к разводам послужил их разгульный образ жизни, понять его можно. Кстати, на Валерии Мессалине его в своё время женил сам Калигула - большой любитель устраивать чужое счастье. Невесте в ту пору только-только исполнилось пятнадцать. Но и женщинам всё чаще нужно не утоление чувственной страсти и уж, тем паче, не духовные глубины, открываемые подлинной любовью, но удовлетворение самолюбия и тщеславия. Здесь и от любовников ждут не роз и любовных серенад под балконом, и даже не сексуальной темпераментности, но качеств, которые бы сделали связь с этим любовником престижной в глазах знакомых – популярности, известности, знатности, богатства. Не случайно Стендаль, заметил: "Если женщина по любовному капризу отдаётся мужчине, то она в первые минуты больше придаёт значение тому, что в этом человеке нашли другие женщины, нежели она сама". Впрочем, ту же вещь ещё прежде Стендаля подметил другой французский писатель, живший, как раз, в рассматриваемый период романо-германского культурогенеза - Н. Шамфор: “ Когда женщина выбирает себе любовника, ей не так важно нравится ли он ей, как нравится ли он другим женщинам” Если в ранних периодах женщины ценят физическую силу и мужественность, и хотят иметь детей от храбрых воинов, затем их покоряет военная выправка и благородные манеры блестящих офицеров, которым уже вовсе не обязательно совершать геройские подвиги на поле брани и достаточно «подвигов» в спальнях и в будуарах, то теперь больше обращают внимание на интеллект и социальный статус. Но, если замуж выходят за положение и деньги, то влюбляются чаще в славу - в популярных атлетов, артистов, художников. Хотя бы для короткого флирта, которым можно потом будет похвастать приятельницам. В ряде культур в высших слоях адюльтер становится почти нормой. Среди светских дам не иметь любовника теперь – дурной тон. Порой они даже не считают нужным скрывать свои связи, и завидных любовников носят как дорогую брошь - на самом видном месте. Что касается брака, то главная особенность данного периода состоит в том, что типы и формы брака, как и, вообще, типы и формы отношений между полами, как никогда разнообразны. Сказать, что браки теперь заключают преимущественно по любви или по расчету, или в угоду страсти - сексуальному влечению, из желания продолжения рода или из тщеславия, на небесах или в адвокатских конторах, нельзя - женятся и по одной, и по другой, и по третье причине, и ещё по десятку иных. Но, всё же тенденцию проследить можно. Брак всё более утрачивает религиозные и филономические основания, обязательства перед родом, кланом или большой фамилией теперь не являются решающими. Сексуальная страсть во многих культурах также не часто является поводом для брачного союза, поскольку физическая близость в браке в значительной мере утрачивает свою былую ценность из-за распространенности внебрачных связей, к которым общество теперь терпимо как никогда. Даже в христианских культурах соитие перестает быть таинством. Зато важным мотивом для брака является, как уже замечено, человеческая душевная близость, общность мыслей и чувств или потребность в таковых. Материальные и связанные с ними социальные моменты по-прежнему имеют первостепенное значение, особенно, для женщины. Впрочем, материальный расчет всегда был для них важнейшим мотивом в браке, и само по себе это никак нельзя осуждать. Разве придет кому-то в голову осуждать птицу или зверя, которые предпочитают размножаться в хорошо защищенном гнезде, норе или логове. Это биологический инстинкт, который не может считаться аморальным. Другое дело, что прежде расчет состоял именно в том, чтобы зачать и вырастить полноценное и достойное потомство. Теперь же, нередко, женский расчет состоит в том, чтобы самой жить в роскоши или, по крайней мере, безбедно, а дети – средство укрепить свои позиции в браке. Вообще, институт брака в рассматриваемый период заметно ослабевает. Узы Гименея далеко не так крепки, как прежде – они похожи, скорее, на приспособления садомазахистов – связывают нарочито, и при желании всегда можно освободиться - повсюду упрощается процедура развода. Сам развод - в ранних периодах весьма редкое дело, теперь во многих локальных культурах становится заурядным явлением. Если прежде помехой ему были религиозные принципы, то нынче, когда, религия уже не определяет сознание индивида, а её влияние на общественное сознание заметно ослабло, это не актуально. Римский сатирик Ювенал так описывает отношение римлянина к постаревшей жене: "Укладывай свои вещи и убирайся, ты слишком много сморкаешься... На твое место явится другая, у которой в носу меньше сырости". Тацит рассказывает историю, как знатный римлянин Плавтий Сильван попросту выбросил в окно опостылевшую жену. Впрочем, в рассматриваемый период сами женщины становятся инициаторами разводов едва ли не чаще мужчин. Но, в целом, хотя институт брака и утрачивает былой авторитет, а сами браки былую крепость, и распадаются намного чаще, семья в жизни человека периода зрелости культур - человека-индивидуалиста, приобретает всёвозрастающее значение - прибежища от социальных бурь, бушующих за порогом дома, и место, где он может реализовать свои потенции и потребности лидера или, точнее, авторитета, которые в общественной жизни реализовать ему уже не хватает ни воли, ни силы. Потому справедливым выглядит тезис Монтеня, на первый взгляд не логичный: “То, что мы видим так мало удачных браков, как раз и свидетельствует о ценности и важности брака”. Что ж, обилие несчастливых браков, действительно, означает, то что человек многого ждет от брака, предъявляет к нему высокие требования и именно с удачным браком связывает счастье в жизни. Когда бы он не считал брак столь значимым для себя в жизни, вопрос: счастливый его брак или нет, был бы вовсе не актуальным. И уж во всяком случае, семейные интересы теперь редко подчиняют интересам государственным или общественным. Ф. Бэкон живший, как раз, в начале рассматриваемого периода романо-германского культурогенеза, утверждает, что теперь “семейные интересы почти всегда губят интересы общественные”. АКТУАЛИЗМ И ПОГОНЯ ЗА УДОВОЛЬСТВИЯМИ Выше мы говорили о перемене улюдей зрелых культур их отношения к труду. Но одновременно меняется и подход к досугу. Праздничные дни теперь многие посвящают отнюдь не походу к алтарям. Жертвуя труду время и силы, в часы отдыха люди хотят компенсации в виде иллюзии "законного" удовлетворения своих вожделений. Для рассматриваемого периода, как уже отмечалось, характерна безудержная тяга к чувственным удовольствиям. Не являются исключением даже те культуры, которые принято считать консервативными, традиционалистскими - византийская или средневековая мусульманская. В романо-германской Европе с окончанием смут Реформации и Контрреформации, даже добропорядочного буржуа, поднакопившего в мирной обстановке деньжат, протестантский пуританизм начинает утомлять, и этот буржуа начинает входить во вкус привольной жизни, эпикурейство перестаёт быть уделом лишь знати. Впрочем, Эпикур, как мы помним, трактовал об удовольствиях духовных - книги, идеи, философские беседы. Но теперь духовному экстазу предпочитают физиологический оргазм, а сулимому праведниками благочестия вечному блаженству на небесах - хоть и краткосрочное, но земное блаженство. То есть большинство выбирает удовольствия именно чувственные – винопитие, чревоугодие, любострастие. В больших городах на каждом углу открываются увеселительные заведения. Именно там - в злачных местах многие предпочитают теперь проводить свободное время. Ещё древние китайцы ханьской эпохи, то есть периода зрелости древнекитайского культурогенеза, что называется, не вылезали по вечерам из кабаков и публичных домов. Причём, в моде не те простые плотские радости, которые исповедывал ещё более древний гедонизм, но удовольствия сервильные, изощренные, а нередко и извращенные. Пример подают, как водится, творческие личности - люди искусства. В средневековом мусульманском мире, например, излюбленный герой знаменитого иранского лирического поэта Хафиза - ринда - гуляка и повеса; отсюда, кстати, русское "рындать". Собственно, имя поэта Шамседдин Мухаммед, а Хафиз - это нисба, то есть титул, означающий "знающий Коран наизусть". Но придерживаться строгих требований шариата теперь уже нет никаких сил. К тому же интеллектуалы зрелости мастаки казуистики, пожалуй, докажут, что сами боги благословили пьянство и "истина в вине". Так что великий поэт, как гласит легенда, был очень похож на героев своих произведений. Примечательно, что образ ринды и настрой против строгостей шариата Хафиз "позаимствовал" у странствующих монахов дервишей – каландаров, которые теперь уже отнюдь не обязательно аскеты. Другой знаменитый иранский поэт, живший в данный период, тебризец Фигани – его называли "малым Хафизом, также прослыл завсегдатаем кабаков. Пьянству, как водится, сопутствует блуд. Впрочем, блудействовали и раньше, но теперь есть свои особенности. В эгалитарную эпоху порочная любовь перестает быть привилегией богатых и знатных, утрачивает эстетический и романтический флер и становится достоянием масс. В античном Риме, например, блуду теперь с воодушевлением придаются матроны, то есть замужние женщины. Тибулл, Гораций, позже Ювенал пишут об этом, как об обычном деле. Естественно, речь идет о горожанках и, преимущественно, жительницах больших городов, где адюльтер становится столь расхожим делом, что уже не привлекает особенно пристального внимания общественности. Тон, как правило, задают дамы высшего света. Тем более, что, как справедливо заметил один не глупый человек: законы создают мужчины, а нравы - женщины. Правда, свет этот теперь заметно отличается от прежнего. Манерам новых богатых, составляющих новый свет, устыдились бы, не то что чопорные дамы и кавалеры предыдущей аристократической эпохи, но и конюхи господской конюшни. В Риме Августу за скандальные любовные похождения пришлось осуждать и отправлять в ссылку даже собственную единственную дочь и внучку. Позже Тиберий издал указ: судить блудливых матрон по обычаю предков - судом близких родственников, так как на общественные суды уже не хватало общественных обвинителей. А императору Клавдию пришлось смириться с казнью за вопиющий разврат собственной любимой жены. Некогда ригористичное общественное сознание Рима теперь отнюдь не смущается пороками. Одна из богатых римских куртизанок по прозвищу Флора, унаследовавшая состояние патриция-миллионера Таруция, в свою очередь завещает его городу. Городские власти не только не смутились фигурой дарителя, но в благодарность в честь уважаемой куртизанки учредили праздник – Игры Флоры – флоралии, ставший одним из любимых у горожан. Основные торжества происходили в цирке под руководством эдилов и... публичных женщин. Последние раздевались донага и прямо на арене совокуплялись с наиболее ловкими мужчинами из толпы на глазах и под восторженные улюлюканья тысяч зрителей. Помимо флоралий были ещё вакханалии и дионисиаки. Презрение к традиционной морали выказывали порой с особым цинизмом. Так, например, когда в лупанарий попадала девственница, и наступал день её торжественного «посвящения» в члены проституированного «ордена», это обставлялось нарочито торжественно. Фасад борделя украшали лавровыми венками, что являлось явным вызовом моралистам, ведь украшать дом лавровыми венками было старинным обычаем римлян, когда они праздновали свадьбу. В древнем, а позже и в средневековом Китае конфуцианство пытается сохранить традиционные устои, но ему противостоит даосизм с идеей "свободной любви". Даосская эротология, кстати, весьма тщательно разработанная, обосновывает идею неограниченных сексуальных связей, причём для для обоих полов. Институт брака, в данный период, как уже отмечалось, расшатывается. И причиной разводов зачастую является именно адюльтер. Даже в Византии, где традиционное общество и традиционная мораль были более устойчивы, чем в иных культурах, адюльтер становится обычным делом. Как водится, особой "прогрессивностью" в этом вопросе отличаются верхи. Пример подают сами василевсы. Мануил и Андроник Комнины имели детей, прижитых от родных племянниц. У Константина 1 Мономаха смежными с его спальней были спальни его третьей жены Зои и его фаворитки Марии Склирены. Из какой двери к нему чаще входили по ночам неизвестно, но Склирена пользовалась влиянием поболе Зои. Что уж тут говорить про светских аристократов, если монахи Святой горы - Афона имели тайные связи с влашскими женщинами - влахи - племя скотоводов, мигрировавших по просторам империи со своими отарами. Суд по этому случаю рядили сами патриарх с василевсом. Особым указом василевса влахам было предписано покинуть Афон, и нашлось не мало монахов, которые предпочли разрыву своих отношений с влашками уйти вместе с ними. Уставы монастырей даже сестрам и матерям монахов запрещали приближаться к монастырским оградам. В число братии запрещалось принимать мальчиков и евнухов, от греха не рекомендовалось держать и самок животных. Причем, многих женщин влечёт именно к порочным мужчинам, во всяком случае, к фатам или, как их нынче называют, плейбоям. Сами женщины называют таких мужчин «роковыми». Одни моралисты связывают эту женскую особенность с изначальной глубинной порочностью женщин, другие - с нравами конкретной эпохи, неправильным воспитанием, окружением и т.п. Чтобы понять, где здесь правда, вспомним ещё об одной странности - тяге утончённых аристократок к грубой чувственности. Гай Петроний Арбитр в своем «Сатириконе» дает монолог рабыни - служанки богатой римлянки, в котором эта служанка комментирует особенности чувственной натуры своей госпожи. Госпожа де любовников подыскивает среде самых низких и грубых людей - носильщиков да пыльных погонщиков мулов, её, похоже, притягивают рубцы от плетей на теле этих рабов. Можно было бы списать эту странность на счет извращенных римских нравов. Но, вот, средневековый индийский литературный источник «Викрамачарита». И здесь находим такие наблюдения: «Самый желанный любовник для женщины – человек, лишившийся семьи и касты, презренный, дурного поведения, подлый и низкий». Другая культура, другая эпоха, но тот же период локального культурогенеза и те же нравы. Так что дело не в изначальной порочности и не в особенностях конкретной культуры, а в том, что в рассматриваемый период с распадом тоталитарного сознания и снижением пассионарности слабеют внутренние сдержки, а сдержки внешние – строгие религиозные нормы в условиях секуляризации культуры и морали не принимаются в расчёт. В итоге чувственные желания всецело овладевают человеком. Излюбленным время препровождением людей зрелых культур являются всякого рода зрелища. Театр, например, который в ранних периодах у тех же античных греков был способом выразить свои религиозные и гражданские чувства, уже давно стал развлечением. Причём, теперь действо на сцене занимает зрителя едва ли больше, чем происходящее в самих ложах, в партере или в фойе. Разыгрываемый здесь, ни кем не анонсированный спектакль имеет сотни актеров, которые сами режиссировали свои роли, сами были себе костюмерами и гримерами. Ведь, дамам важнее всего продемонстрировать свои новые наряды, прически, а заодно и кавалеров, да оценить чужих. Покупая билет на представление, деньги платят, по сути, именно за это. А что касается самой постановки на сцене театра, вникать и оценивать её в эпоху всеобщей специализацию существуют специальные театральные критики, которые за это получают зарплату. У мужчин популярны зрелища с элементом агонистики - соревнования. В современном мире это называют спортом, и иногда можно услышать мнение, что спорт это средство укрепления здоровья. В действительности, это, конечно, в первую очередь, зрелище - вид развлечения. Массам нужны кумиры. Причем, кумир теперь должны быть не герой, а такой же, как все, “свой парень”. И тому есть свое объяснение. Теперешние мужчины утрачивают былую решимость лично участвовать в поединках, но само стремление к первенству и победе на уровне подсознательных интенций у них ещё сохраняется. И сознание изобретает средство реализовать эти интенции и удовлетворить амбиции, не перенапрягаясь и не рискуя - психологический перенос - зритель переносит достоинство и соревновательный результат своего кумира на себя. Такое “воровство” удобно тем, что за него никто не спросит, а извиняет его то, что в случае поражения психологический перенос сохраняет свой эффект - болельщик переживает, словно побеждён он сам. К тому же в рассматриваемый период в виду снижения пассионарности у многих появляется вкус к праздности. А лучшая форма праздности, приносящая эмоциональную разрядку без особых усилий - болеть за своего кумира или команду - это понимали ещё древние. Власть предержащие предпочитают, чтобы их беспокойные подданные и граждане разряжали агрессивные эмоции на стадионах и в цирках, а не на площадях во время политических манифестаций. Да и народные кумиры рассматриваемого периода почитают за лучшее завоевывать славу на стадионах, рискуя в худшем случае спортивной честью, нежели на полях сражений, рискую самой жизнью. Что ж, общество в зрелых культурах богатеет, времени и сил хватает даже на откровенные глупости. В Америке, например, для их учета придумали целую специальную книгу. Появляется вкус не только накапливать, но и тратить. Тем более что пассионарности для первого многим уже не достает, а для второго она ни к чему. Тратить, впрочем, умели и прежде, но, если прежде это было привилегией высших слоёв, то теперь погулять со вкусом желают многие. С другой стороны, предприимчивые индивиды используют спортивные зрелища в целях наживы. А скажем, в античном Риме и Византии на зрелищах зарабатывали не деньги, а популярность. Римские магистраты, консулы, а позже принцепсы, ответственные за проведение зрелищных мероприятий, из кожи лезли вон, чтобы дать более пышное и грандиозное представление, чем их предшественник или конкурент. Для проведения массовых зрелищ строятся грандиозные сооружения. Нынче они называются стадионы, в античном Риме это были цирки, где сражались гладиаторы, в Византии - ипподромы - ромеи предпочитали конные ристания. Римские правители две тысячи лет назад - в периода зрелости римского культурогенеза, равно позже и византийские относились к строительству подобных сооружений и самим развлекательным мероприятиям как к событиям особой государственной важности. Ведь от того, как они сумеют развлечь своих граждан, зависело и отношение граждан к власти. Любопытно, как этот феномен повторяется в современной России. Власть чувствует свою «святую» обязанность развлекать «народ». Всякий градоначальник стремится устроить новую спортивную арену пороскошнее и зазвать к себе в город престижное спортивное соревнование. И обставляются спортивные мероприятия с пышностью, которой можно позавидовать. Устройство дворовых спортивных площадок для развития подлинной массовой физической культуры такого энтузиазма у властей не вызывает, так как большого шума вокруг этого не поднимешь и рекламы не сделаешь. А, вот, к сооружению мест для массовых зрелищ и развлечений относятся с таким усердием и вниманием, как в ранние периоды городские головы относились, разве что, к строительству крепостей и храмов. Конечно, людей дикими зверями на этих аренах, как в античном Риме, не травят, но дух, который царит на трибунах – дух языческий, оргиастический. Рассчитывать, что в душе участников подобных зрелищ рождаются высокие чувства, наивно, потому приходится мириться с погромами уличных витрин и вагонов метро разочарованными болельщиками после неудачных матчей своей команды. Что ж, в эгалитарную эпоху власть относится к населению как к дебильноватой дитяти - чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не мешало властвовать. Вообще, в период зрелости, как уже замечено, мельчает всё. Землепроходцев и первооткрывателей сменяют коммивояжеры и туристы, бандитов с большой дороги и отчаянных пиратов – напёрсточники и трамвайные карманники, триумфаторов-полководцев – кумиры цирковой арены и театральных подмостков, суровых завоевателей и грозных создателей империй - миротворцы и соискатели депутатских мандатов, наперебой заискивающие перед толпой избирателей. Мельчают сами слова – например, суровое некогда слово «брань», означавшей сражение воинов, приобретает значение словесной перепалки, а героем называют уже не обязательно воина, но и, скажем, персонажа какого-нибудь водевиля. Мельчают гордость и зависть. Как метко заметил Руссо в отношении своего времени: «Люди уже не превозносят свои собственные заслуги, они умаляют заслуги других людей». И даже позвоночник, по замечанию наблюдательных ортопедов и ревматологов, у вступающих в период зрелости русских истончается, из-за чего сколиоз становится массовым О либерализации нравов, смягчении ригористичной традиционной общественной морали ранних периодов свидетельствует и дальнейший расцвет проституции. Она уже не просто процветает, но норовит окончательно легализоваться и приобретает массовый размах. Аристократки продажной любви - гетеры, популярные в Античном мире, прежде всего, в Греции, в период культурогенетической молодости уходят в прошлое вместе с самой аристократической эпохой. Теперь даже великосветским куртизанкам нет нужды блистать образованностью, острым умом, музыкальными и прочими талантами, достаточно быть сексуально привлекательной. Потребитель становится массовым, а его вкусы не столь утонченны, если его и интересует изощренность, то отнюдь не эстетическая. В античном Риме цена услуг проституированной женщины падает до стоимости пары охапок сена. А как ей не упасть, если в разрытом археологами скромном городке Помпеях на двадцать тысяч жителей имелось, как выяснилось в ходе раскопок, семь лупанариев. Для тех, кто ленился перейти дорогу и заглянуть в ближайший лупанарий, и желал заполучить «волчицу» на дом, в любом городе в каждом квартале действовали своднические конторы. Особым спросом пользовались малолетние девочки. Охотно торгуют телом теперь и замужние женщины, полноправные гражданки и даже из высших сословий. Тиберий находит уместным и своевременным издать специальный декрет, запрещающий заниматься проституцией женщинам, чей дед, отец или муж принадлежал или принадлежит всадническому сословию. Но римские матроны сопротивляются ущемлению их гражданских прав. Жёны всадников и даже сенаторов добиваются, чтобы их, наравне с плебейками, регистрировали в специальных списках эдилов в качестве меретрисс, своего рода официальных проституток. Что ж, двести лет плебеи боролись за равные права с патрициями, а теперь патрицианки завидуют праву плебеек на блуд. Даже в Византии, где православная церковь старалась блюсти нравственность, она ничего не может поделать с человеческой натурой. В Константинополе в каждом квартале свой публичный дом, в переулках бедных кварталов стоят дешевые уличные проститутки, а богатых удовлетворяют холеные куртизанки. Светская власть по требованию церкви иногда закрывает дома терпимости и отправляет куртизанок на перевоспитание в монастыри, так поступил, например, Михаил 1V. Но результат достигается лишь частичный. В феномене проституции особенно наглядно проявляется смысл и суть женской эмансипации. Продажная любовь - отнюдь не всегда тяжелая доля бедных или скорбный удел подневольных, хотя, конечно, значительную часть армии проституированных гонит на панель именно нужда. Но многим нравится самый образ жизни куртизанок. Это называется "красиво жить". Иных подталкивает банальное сладострастие, нимфомания, а деньги либо вовсе не имеют значения, либо, по крайней мере, не первостепенное. Так что проституция порой именно свободный осознанный выбор. И далеко не все куртизанки променяли бы свою долю на какую-либо иную. В России, к примеру, в конце 80-х годов «профессия» валютной проститутки по престижности могла посоревноваться с дипломатической службой. А в древнем Риме в тот же период античного средиземноморского культурогенеза при Клавдии и при Нероне действует дворцовый бордель, где богатых клиентов принимают великосветские дамы. Пример подает первая матрона империи - жена Клавдия - Валерия Мессалина. В начале она, как утверждали злые языки, соблазняла дворцовых слуг, а затем кочевала по борделям и отдавалась там первому заглянувшему посетителю. Плиний Старший, повествует, как она решила посостязаться с самой популярной в то время в Риме лупэ, и посрамила её – за 24 часа имела 25 сношений. Очевидно молва, как водится, преувеличивала степень её развращенности, но любопытно, что Мессалина, прожившая всего двадцать три года, привлекала искренний интерес и удостоилась внимания едва ли не всех историков и литераторов своего века, а также и следующего - Плиния Старшего, Кассия Дио, Тацита, Ювенала. Вот они – новые герои и героини Рима, которым посвящают свои произведения авторы, о которых судачат на рынках и в дорогих салонах, которым, возможно, не всегда завидуют, но которых уже и не осуждают. Но, ведь, и спустя два тысячелетия люди в зрелых культурах заметно не изменились. Не даром же героиней и даже любимицей современной Америки стала некая дамочка, прославившаяся на весь мир тем, что делала минет самому президенту. Написать для потомков её героическую биографию, нашлись свои мастера слова, не столь блистательные как упомянутые римские, но всё же. И, ведь, публика зачитывается. А уж чтобы по сему поводу совершать шумное турне по всему миру, устраивать респектабельные презентации книг и раздавать автографы, до такого и находчивые римляне не могли додуматься. Они-то наивно полагали, что подобного рода триумфы – прерогатива великих полководцев, одержавших славные победы на поле брани. Но отнюдь не только римлянки и американки славны своей специфической любвеобильностью. Мы уже упоминали о сюжете древнеиндийских джатак - как один индийский раджа, ушедший на войну во главе войска, посылает одного за другим в свою столицу вестовых, сообщить о своих ратных успехах и справиться о здоровье царственной супруги. Здоровье царицы оказалось на зависть всем - во всяком случае, она ухитрилась соблазнить всех до одного царских гонцов. А их было ни много, ни мало шестьдесят четыре. Любопытен один эпизод из истории Восточной Римской империи. В это время на территории античного Рима сосуществовали два локальных культурогенеза - новый христианский ромейский, и старый, почти уже увядший - античный. Христианская церковь активно выступала против продажной любви, получивший в стареющем античном Риме невиданный размах. Христианские императоры поддерживают в этом церковь и всё теснее ограничивают легальную проституцию. Феодосий Младший и Валентиниан запретили сводничество, продажу детей и рабынь для проституирования, отменили налог на проституции, поощряли выкуп публичных женщин из борделей и даже попытались закрыть дома терпимости. Позже по законодательству Юстиниана владельцев домов, в которых устраивались бордели, подвергали штрафу, а их недвижимость конфисковывали. Уничтожались долговые расписки жриц любви сутенерам, что по замыслу законодателей должно было избавить проституированных женщин от подневольного труда. И вот, жена Юстиниана, Феодора, активно помогавшая мужу в борьбе с проституцией, даром, что сама недавняя гетера, решила поселить 500 выкупленных у хозяев и сутенеров проституток - последних могикан античной женской эмансипации, в монастыре Святой Магдалины. Жизнь в монастыре была вполне благополучной. Но чем же кончилось дело? По преданию, вырванные из привычного уклада гулящей жизни, трудной ли, легкой ли, девицы предпочли благонравному благополучию...смерть. Монастырь стоял на высокой скале, на берегу Босфора и они бросались со скалы в море, сводя счеты с жизнью, которая казалась им слишком пресной, что бы быть желанной. История зрелого Рима особенно богата эпизодами подобного рода. Но отнюдь не потому, что в иных культурах традиционную нравственность блюли, а в Риме презрели. Скорее, о Риме, благодаря усердию римских историков и литераторов, сохранилось больше сведений. Взять, к примеру, правившую в первой половине данного периода римского культурогенеза династию Юлиев-Клавдиев, начало которой положил знаменитый Юлий Цезарь. Юлии-Клавдии царствовали более века - до 68 года по Р.Х. Именно при них в Римской империи сложился тот социально-политический уклад, который просуществовал три века. Всего на троне успело посидеть шесть представителей династии. И, если иметь в виду, что рыба гниет с головы, то, что же можно было ожидать от римского общества, когда каждый из шести норовил превзойти своего предшественника в развращённости и извращённости. Причём, пятеро были отъявленными педерастами, и лишь относительно Клавдия есть сомнения. О том, что за фрукт был сам Юлий Цезарь мы поминали в предыдущей главе. Здесь коротко вспомним о его приемниках, в частности, что о них пишет Светоний в знаменитых "Двенадцати цезарях". Сразу оговоримся, что Светоний, как, впрочем, и многие другие исследователи античного Рима, питался не только строгими фактами, но и слухами, и даже разного рода анекдотами. Но для нас здесь это не имеет принципиального значения, так как нас интересуют не личности, сами по себе, но эпоха, которая в них отразилась. Опущено ….. ….. Россия ещё только вступает в период зрелости своего культурогенеза, но и в русской истории есть яркие примеры, которыми можно проиллюстрировать революцию нравов. Самый сочный из них это, конечно, Екатерина 11. Родом она была из небольшого немецкого княжества и в этнокультурном плане принадлежала зрелой романо-германской культуре. Её положение в России позволяло ей раскрыться во всем своём моральном уродстве. По замечанию русского историка И. Василевского, Клеопатра и Мессалина кажутся рядом с нею робкими младенцами. Она считала любовников то ли на десятки, то ли на сотни, притом, имела странный обычай - в милдружках у неё ходили целые фамилии - два брата Салтыковы, два брата Орловы, два брата Нарышкины, три брата Чернышёвы, два брата Зубовы. Она дала жизнь богатому выводку бастардов. К 1762 г., то есть к моменту восхождения на русский престол, помимо законного наследника - великого князя Павла Петровича, она уже успела родить дочь Анну от любовника - графа Станислава Понятовского, будущего короля Польши, кстати, королем его она сама и сделала, да ещё сына - будущего графа Бобринского от другого любовника - Григория Орлова. Учитывая, что в это время она оставалась законной супругой Петра 111, выглядит весьма молодецки. Тем более что по её собственному утверждению в её мемуарах – знаменитых «Записках» и Павел был сыном не Петра 111, а её очередного любовника Сергея Салтыкова. Хотя это её заявление историки относят на счет нежелания Екатерины пускать Павла на трон. Не успокоилась наша немка и в почтенном возрасте. Например, братья Зубовы, одному из них было 23 года другому и вовсе 18, стали её любовниками, когда ей стукнуло уже 63. И, ведь, фавор у неё давался её избранникам не легко и стоил, порой, весьма дорого. Ланской, например, умер, как считается, от чрезмерной дозы вызывающего эрекцию “эликсира” из «шпанских мушек». Ряд исследователей отмечают ещё и лесбийские пристрастия любвеобильной императрицы. При этом Екатерина оставалась, по словам Василевского, аккуратной немкой, мещанкой до мозга костей. Что ж, сибаритство и развращённость в данный период вполне сочетаются с практицизмом и деловитостью, связанными с рационализмом нового сознания. Когда этот практицизм и расчёт соединяется в квазипассионариях с энергичностью, упорной волей и холодным умом, получается следующее. Создатель грозного в Европе прусского королевства Фридрих-Вильгельм 1, живший в период зрелости романо-германского культурогенеза, разогнал своих придворных, продал королевские драгоценности, до самого возможного минимума, который только могло позволить его королевское достоинство, сократил расходы на содержание королевской семьи и небольшого двора, прослыв на всю Европу скрягой и скупердяем и на сэкономленные деньги... вооружил и вышколил армию для завоевания богатств и земель своих соседей. Он не остановился перед тем, чтобы отдать под суд своего сына Фрица, не желавшего учиться серьезному делу. Фриц отдавал себя музыкальным занятиям, увлекался Вольтером и хотел сбежать в Англию к дяде, который по случаю оказался английским королем Георгом 11. Фридрих-Вильгельм казнил дружков Фрица, посадил его самого подумать о бренности жизни в тюрьму, затем назначил рядовым чиновником палаты королевских имуществ, а спустя время отправил в армию командовать полком. Пассионарность у наследника оказалась ещё весьма высока, точнее здесь нужно говорить именно о квазипассионарности – следствии витаукта этногенетического климакса, о чём подробнее мы говорим в работе «Локальный культурогенез и феномен антисистемы». В итоге, из любителя музыки и Вольтера Фрица вышел, наводивший ужас на Европу, знаменитый прусский король Фридрих 11, прославившийся многими победами над соседними европейскими странами и создавший грозное прусское государство, объединившее позже при Бисмарке всю Германию. В подобном духе - исключительного практицизма наставлял своего сына в данный период византийского культурогенеза и крупный византийский полководец Кекавмен в своих знаменитых "Советах и рассказах". И все же мужественность достоинство не этого периода. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДЕМУСКУЛИНИЗАЦИИ И ФЕМИНИЗАЦИИ. Феномен маскулинности-феминности культуры давно привлекает внимание культурологов. В Европе, например, И.Я. Баховен еще в 1861 г. опубликовал работу «Материнское право», в которой развивал идею о матриархальном и патриархальном типах культуры. Причем, речь у Баховена шла именно об общечеловеческой культуре. Он высказал гипотезу, что в начале антропогенеза имел место матриархальный тип, и лишь спустя многие тысячелетия он сменился патриархальным. В начале 20-го века, когда в Европе всемирно-исторический подход подвергли критике, и пришла мода на теории предполагающие множественность культур, Л. Фробениус выдвинул идею, что матриархальный и патриархальный культурные типы сосуществовали прежде, существуют и в современную эпоху, но присущи разным народам. Например, у русских и немцев культура матриархальная, а у англосаксов и французов – патриархальная. В России исследованием мужского-женского в народном характере увлекался Бердяев. Он, правда, относил русских и немцев к разным типам культур - русских к женской, немцев – к мужской. В целом, все эти «теории» не выдерживают никакой критики, и останавливаться на них здесь не имело бы смысла, но примечательны сами характеристики матриархального и патриархального типов. Для матриархальной культуры, отмечают и Баховен, и Фробениус, характерна консервативность, пассивность, равенство людей и, что примечательно, гуманизм, в частности, признание самоценности человеческой жизни. Патриархальной же культуре свойственны деятельное начало, активность по отношению к природному миру, строгая социальная иерархичность, рациональность, и даже некоторая брутальность. Наша позиция, как уже понятно, состоит в том, что всякая локальная культура на ранних этапах культурогенеза отличается маскулинностью, а по мере старения приобретает качество феминности. А, вот, содержание маскулинности и феминности во многом совпадает с тем, что приписывают матриархальной культуре Баховен и Фробениус. Среди прочего демаскулинизация и феминизация локальной культуры проявляется в утрате иерархического начала, смягчении нравов, общей рафинированности. Но здесь мы остановимся именно на феномене прямого усиления социокультурных позиций слабого пола. Возможно, данное обстоятельство и не самое существенное в феномене феминизации культур, зато иллюстрирует его весьма наглядно. Юридически положение женщины, впрочем, во всех рассматриваемых здесь исторических культурогенезах остается ущемленным. Они по-прежнему находятся во власти отца до замужества и во власти мужа после такового. Женщинам, как правило, не дозволяется свидетельствовать в суде, в ряде культур, в античном Риме, например, они лишены права судебного иска, не имеют возможности осуществлять опеку и т.п. В хозяйственной сфере они не признаются равноправными членами торгово-ремесленных корпораций. Политически и вовсе почти во всех рассматриваемых здесь локальных культурах женщины формально бесправны - не имеют права голоса и не могут занимать государственные должности. Большую часть времени они проводят в доме отца или мужа, занимаясь хозяйством. Однако, в быту ситуация уже в предыдущей период начинает решительно меняться, а в зрелых культурах эти перемены разительны. Женщина уже отнюдь не та безгласная работница в доме и младший партнер в браке как прежде. Уже нельзя сказать, что женщины заперты в женской половине дома мужа или отца. В Риме, например, женщина, как уже отмечалось, теперь присутствует на цирковых и театральных зрелищах, пирах и праздниках, и восседает в цирке и театре на почетном месте. Конечно, большую часть времени она проводит в домашнем атриуме. Но римский атриум периода зрелости, в отличие от греческого гинекея ранних периодов, это не дальние комнаты, но напротив, сердце дома, его главная гостиная, где собирается всё семейство, и принимаются гости. В доме женщина настоящая хозяйка слугам и строгая мать детям. В браке она из рабыни мужа превращается в его равноправного партнера, главную советчицу и самого верного друга. Как заметил ещё знаменитый Катон Старший о своих коллегах сенаторах: мы, те, кто управляет всеми мужами империи, сами находимся под управлением наших жён. Насколько осмелела женщина в семье в Византии, можно судить по сетованиям одного из известных писателей рассматриваемого периода византийского культурогенеза Феодора Продрома. Сам он был человеком недостаточно обеспеченным и не имел постоянных источников дохода, потому вынужден был жениться на зажиточной горожанке и всю жизнь прожил в роли подкаблучника. Даже развод перестает теперь быть привилегией мужчин. Как выразился на этот счет Ювенал: "Какую женщину может теперь унизить развод, с тех пор как известные знатные матроны считают года уже не по консулам, а по числу своих мужей. Они разводятся, чтобы вступить в новый брак, и снова выходят замуж, чтобы опять развестись...". "Восемь мужей в пять лет, вот самая подходящая эпитафия на могилу римской матроны", - замечает тот же Ювенал в другом месте. В Европе нечто подобное изрек Ж.Лабрюйер - французский сатирик 17-го века: “ Давнишний любовник так мало значит для женщины, что его легко меняют на нового мужа, а новый муж так быстро теряет новизну, что почти сразу уступает место новому любовнику.” А в средневековой Индии крупный бенгальский поэт Чондидаш, живший, как раз, в рассматриваемый период средневекового индийского культурогенеза, в своей знаменитой поэме «Песнь во славу Кришны» вкладывает в уста главной героини – молодой замужней женщины Радхи, влюбившейся в красавца-носильщика, в которого воплотился Кришна, такие строки: Я отвергаю все законы, созданные человеком или богом. …. Кому нужны ваши подлые законы, Которые мешают моей любви и обрекают меня на жизнь с болваном. Судьба жестоко обошлась со мной, лишив меня того, кого я страстно желаю. Я поджигаю этот дом и ухожу прочь. Не то ли мы нынче видим и в крупных городах России, вступающей в период зрелости? Конечно, дурной пример культурогенетически более зрелого "цивилизованного мира" заразителен, но лишь для того, кто уже давно утратил всякий иммунитет против подобных инфекций. Ведь, еще в 19-м веке в православной России и помыслить было нельзя, чтобы мода на развод прижилась и охватила все слои общества. Так что, главная причина, как и всюду – по мере системогенеза этнородового мозга меняется менталитет людей, а с ним общественная мораль и общественная норма. В юридическом плане в ряде культур имеет место уравнивание женщины законом в имущественных правах с мужчиной в браке, она приобретает даже некоторые налоговые и фискальные привилегии. В Византии, например, по смерти мужа жена наследовала не менее половины имущества мужа, а если у них были общие дети, то и всё имущество. Притом, налоговые ставки для вдов с детьми были льготными. Кроме того, в ряде культур женщина в браке сохраняла монопольное право распоряжаться своим приданным, что сохраняло за ней некоторую экономическую независимость. В Византии даже при погашении долгов мужа, истребованных через суд, приданное жены считалось неприкосновенным. Притом, что прежде семейная собственность, в том числе, приданое жены, всюду считалась неделимой и находилась в целиком в руках главы семьи - мужчины. Ещё более показательно то обстоятельство, что в отсутствие главы семьи в доме теперь хозяйничает не оставленный им управляющий, а именно жена. Подобная тенденция к признанию за женщиной прав равнодостойного члена общества, прав личности имело место и в одновозрастной с Византией Киевской Руси. Во-первых, было ликвидировано языческое многоженство. Во-вторых, Церковь решительно выступает против выдачи замуж без согласия невесты. В церковном уставе Ярослава прямо прописана обязательность доброй воли невесты. Более того, ограничивались и права родителей в части запрета замужества, к которому стремилась их дочь. Например, в случае, если девица вредила своему здоровью при насильственном замужестве или, наоборот, запрете желанного замужества, родители платили внушительный штраф. Законодательно закрепляются имущественные права жён. Первыми, ещё перед крещением Руси право на часть имущества приобрели аристократки. После принятия православия идея отдельного от мужа живота, то бишь имущества жены в доме была подсмотрена в византийском «Номоканоне». В частности, жене неотъемлемо и неделимо принадлежало ее приданное. Церковь разбирала многочисленные тяжбы супругов по этому поводу. По смерти мужа вдова получала значительную часть наследства, при этом она, правда, не должна была вступать во второй брак. И было бы неверным относить все эти новшества только и именно на счет влияния Византии и церкви. Но самое примечательное - в начале нового русского культурогенеза, стартовавшего в 13-м веке, когда церковь стала ещё более влиятельной, женщины вдруг утратили многие привилегии. Что ж, мирочувствование людей стало иным, как следствие, иными стали и нравы. Более полно, чем прежде реализуют себя женщины в социальном и культурном плане. Они заметны в искусстве и уже не только в качестве героинь произведений, но в качестве авторов. В средневековом Китае, например, приобретают известность поэтессы Бацзо Юй и Бань Чжао. В средневековой Индии знаменита маратхская поэтесса Венабаи. Ещё прежде в Маратхе получила известность поэтесса - последовательница поэта-ересиарха Чакрадхара Махадайиса. Популярны кашмирские поэтессы - Лал Даяд, исполнявшая вакхи – короткие песни-стихи собственного сочинения, и Хабы Хатун, выступавшая в жанре лол – на кашмирском – «любовь» – коротких лирических стихотворений из шести-десяти строк. Примечательно, что первая была парией, нищенкой, а вторая аристократкой - женой Юсуф–шаха. В Византии Анна Комнина признается всеми как выдающийся историк, а Касия становится знаменитой поэтессой. Впрочем, византийские женщины и прежде пробовали силы в стихосложении. Но, если стихотворные опыты Евдокии – жены василевса Феодосия 11 вызывали в свое время удивление и были мало кому известны, то Касия уже признанный авторитет в своем деле и приобретает широкую популярность. Формальных политических прав в большинстве культур женщина так никогда и не приобретает, но по-своему в политике и гражданских делах активно участвует - через влияние на своих обличенных властью мужей и сыновей. Римский сенатор Цецина Север, живший в период зрелости римского культурогенеза, уже имел все основания сказать о римских женщинах: "С тех пор как они были освобождены от уз, которыми предки считали нужным их связывать, женщины царствуют в семье, суде и войсках." Кстати, это слова из речи Севера в сенате, где он вынес на обсуждение предложение запретить проконсулам провинций брать с собой на жительство по месту службы своих жён. Это было связано с тем, что жены проконсулов были замешаны чуть не в каждом крупном судебном деле о коррупции в провинциях. В старину такой запрет существовал, но теперь сенат счёл его чересчур ригористичным. Любопытными в выступлении Севера были слова об "царствовании" женщин в войсках. Это было, конечно, преувеличением, но остается фактом, что иные знатные римлянки в седле участвовали в проводимых их мужьями войсковых учениях, распоряжались на смотрах, обращались к войскам с речами и умели снискать популярность в легионах. Этим славились, например, обе знаменитые Агриппины - Старшая и Младшая. Первая - жена Германика - племянника, приемного сына и официального приемника Тиберия. После смерти Германика, опасаясь авторитета Агриппины в армии, Тиберий даже счёл за лучшее сослать её в ссылку на остров Пандатерию в Тирренском море. Агриппина Младшая, став женой Клавдия, также устраивала смотры гвардии и войскам. Женщины открыто вмешиваются в политические конфликты и энергично интригуют. Всё чаще они не просто фаворитки, но принимают радетельное участие в карьере своих мужей или любовников. Умение понравиться влиятельной женщине теперь может стать залогом успешной политической или военной карьеры честолюбивого мужчины. В Риме, например, Гай Силий – двадцатилетний любовник Валерии Мессалины, не имевший никакого авторитета, был её стараниями назначен консулом, хотя по римскому закону эту должность можно было занять лишь по достижении 43 лет. С другой стороны, женская неприязнь может стоить жизни даже самым высокопоставленным государственным мужам. Например, от той же самой Валерии Мессалины – третьей жены римского принцепса Клавдия стонал весь Рим. По её наговору был казнен консул и полководец Валерий Азиатик, который не осторожно отказался от её назойливых ласк. Она подзуживала мужа на репрессии против сенаторов. И только когда, Мессалина устроила потешную свадьбу с Силием, приближенный Клавдия Нарцисс решился отдать приказ своим людям умертвить её. Кстати, после измены Мессалины Клавдий зарекался вновь жениться. И, ведь, как в воду глядел. С четвертой женой Агриппиной Младшей ему повезло ещё меньше. Если Валерию Мессалину благополучно казнили, то Агриппина Младшая, подсыпав яд в грибы, отправила на тот свет его самого, имея виды сделать императором своего сына от первого брака - знаменитого Нерона. Причем, будучи особой весьма властолюбивой, править она рассчитывала за сына сама. Рассказывали, что однажды один прорицатель напророчил её, тогда ещё малолетнему сыну, что он будет царствовать, но убьет свою мать. На что она, будто бы, изрекла: пусть убивает, лишь бы царствовал. Между прочим, в Риме ходили слухи, что и сам Август умер не без помощи своей жены Ливии Друзиллы, которая также весьма энергично вмешивалась в государственные дела и опасалась, что Август сделает своим приемником не пасынка - её сына от первого брака Тиберия, а своего родного внука Агриппу Постума. Кстати, отравление своих мужей теперь становится излюбленным развлечение женщин. В античном Риме широкой известностью пользуется некая Лукуста, изготовительница ядов, а отравления, порой, принимают массовый характер. При Тите Валерии был раскрыт заговор двух сотен патрицианок - отравительниц, отправивших в мир иной десятки представителей знатных фамилий мужского рода. А через полторы с лишним тысячи лет в данный период уже романо-германского культурогенеза во Франции пришлось даже создать особый трибунал для разбирательства дел об отравлениях мужей из знатных фамилий. Впрочем, половина разгадки секрета массовых отравлений мужей уже дана - эмансипация. Женщины более не признают безоговорочно авторитет мужчин. А вторая половина разгадки - почему для умерщвления развенчанных авторитетов избирается именно этот способ, в общей рафинированности. Стукнуть мужа тяжелым предметом по голове, а тем более зарезать или заколоть, дамам кажется чересчур неэстетичным, опять же чужой крови они боятся больше, чем чужой смерти. А яд - это так элегантно. В Византии большое влияние на политику империи оказывает жена Романа 11Феофано. Между прочим, когда Роман убился на скачках, эта бывшая простолюдинка выдержала конкуренцию самых искушенных в интригах мужчин империи в борьбе за трон. Она женила на себе популярного полководца Никифора Фоку, а затем сделала его василевсом, организовав восстание в Константинополе против правившего в междуцарствии первого министра Вринги, который уже, было, приготовил трон для себя. Позже Феофано вознамеривается избавиться уже и от Фоки - человека в летах, и возвести на престол своего молодого любовника - племянника Фоки Иоанна Цимисхия. И ей удается сделать это. Она сама составила и возглавила заговор против супруга, при осуществлении которого любовник отсек голову мужу. Правда, на этот раз провидение лишь подмигнуло плутовке. Освободить-то для любовника престол она освободила, да только женить его на себе и вновь стать всемогущей императрицей ей было не суждено. По настоянию церкви и патриарха Полиевкта новый император отправил её в ссылку. Однако честолюбивая женщина и тогда не смирилась со своей участью. Она бежала из ссылки в монастыре Проти на одном из Принцевых островов и явилась в Константинополь, рассчитывая вновь обольстить Цимисхия. Она даже добилась встречи с ним и, как знать, чем бы всё кончилось, если бы окружение Цимисхия и его первый министр Василий не понимали, чем может грозить всем новым выдвиженцам молодого императора возвращение этой неистовой женщины к власти. Прямо из дворца её отправили в новую ссылку. Активно занимались политикой и Зоя – жена Константина 1Х Мономаха, Ирина – жена Иоанна Комнина, а также Анна Комнина - дочь императора Алексея 1 Комнина, безуспешно пытавшаяся захватить трон после смерти отца и вошедшая в историю как автор исторического труда "Алексиада". В романо-германской Европе женщины также в рассматриваемый период ещё активнее участвуют в политических интригах. Маркиза де Верней – любовница французского короля Генриха 1V, заручившись поддержкой Испании, составляет заговор за заговором с целью убить короля и посадить на трон их внебрачного сына Гастона. Когда же после нескольких неудачных попыток Генриха таки удалось убить, во власть железной хваткой вцепилась его законная супруга Мария Медичи, объявившая себя регентшей при малолетнем Людовике Х111. Но и после достижения Людовиком совершеннолетия Мария не подпускает его к управлению страной. Людовику, чтобы получить власть в свои руки, приходится составлять заговор против мамаши и ссылать её подальше от Парижа - в Блуа. Но Мария Медичи ещё долго не признает себя побежденной и пытается вернуть утраченные позиции. Известно влияние госпожи Ментенон на Людовика Х1V в конце его жизни или маркизы Помпадур на политику Франции при Людовике ХV. Лекции по риторике она, правда, не читает, но по утверждениям современников, собранным братьями Гонкурами, вполне могла бы. Во всяком случае, Людовику ХV она частенько кажется самой логичной и убедительной советчицей среди всех прочих. Не менее знаменита и энергичная политическая деятельность жены Людовика 16-го Марии Антуанетты, возглавлявшей придворную партию. А при Наполеоне пани Валевская, например, забираясь на ложе всесильного императора, так энергично защищает интересы Польши, что становится на родине героическим персонажем. Но, не только во Франции женщины приобретают вес в государственных делах. Мать Марии Антуанетты - австриячка Мария Терезия по энергичности и влиянию на европейские политические дела могла дать дочери фору. Австрийскую корону и титул германского императора для своего мужа Франца-Стефана она отбила в изнурительной пятилетней борьбе с тремя мужчинами - курфюрстом Баварским Карлом-Альбрехтом, курфюрстом Саксонским и королём Польши Августом 111 и прусским королем Фридрихом 11. Причём, борьба сопровождалась масштабными войнами, в которых Мария Терезия одержала в итоге победу, да ещё выгнала французов из Моравии. Наконец, не довольствуясь закрепившим её победы Ахенским миром 1748 г., эта женщина сыграла не последнюю роль в развязывании всеевропейской Семилетней войны, в которой, между прочим, приняла участие и Россия. Известно влияние на политические дела Испании испанской королевы Каролины при Фердинанде 1Y. А в Дании Каролина Матильда – английская жена Кристиана Y11 подбила короля на либеральные реформы - введение прежде неведомых датчанам разводов, дарование полной свободы печати и прочие "освободительные" мероприятия. Кстати, саму королеву надоумил её личный врач и по-совместительству любовник, большой прогрессист, гуманист и масон немец Струэнзе. Мужа, способного остановить бурную деятельность юркого немца во всей Дании не нашлось, и движение патриотов-стародатчан возглавила опять же женщина - приемная мать короля - Юлиана. Женщины частенько желанны и на посту главы государств, поскольку многие склонны обольщаться на счёт их большей мягкости и либеральности. Однако держаться они, скорее, не этим, а своей изощренностью в дворцовых интригах и холодным расчетом, делающим ненужным всякую пугающую окружение вспыльчивость. Так, в Англии в данный период на троне королева Анна, последняя из династии Стюартов. А в Византии в самом начале рассматриваемого периода императрица Феодора правит империй за малолетнего Михаила 111, и именно она принимает важнейшее для судеб Византии решение - о восстановлении иконопочитания. В древнем Китае так же в данный период имеем пример женщины во главе империи - Люй-хоу. После смерти мужа - основателя ханьской империи Лю Бана она почти пятнадцать лет с 194 по 180 г.г. до Р.Х. твердой рукой правила Поднебесной. В средневековом мусульманском культурогенезе женщины государствами, правда, ещё не правят, так как большую часть мусульманской ойкумены захватили номады - тюрки, но общая тенденция прослеживается и здесь. Одна из самых прекрасных мечетей Востока - соборная мечеть в Мешхеде уже носит имя жены владыки Восточного Ирана Шахруха - Гуахар-шад. А в Византии примечателен эпизод, когда жена одного из лидеров мятежа против Михаила V11 Ватаца, в отсутствии мужа, смогла перетянуть на сторону мятежников население и гарнизон г. Редесто, в котором она жила, и организовала оборону города. Именно с ростом феминизации связан дальнейший рост гомосексуализма и развитие мужской проституции. В древнем Китае в ханьскую эпоху дворы императора и вельмож изобилуют "мальчиками". В молодой и ригористичной средневековой империи Тан мужская проституция не водится. Но уже в литературе периода зрелости средневекового китайского культурогенеза обычным является сюжет, когда высокопоставленный и богатый соблазнитель развращает робкого и бедного юношу-студента. В средневековом мусульманском мире, кинеды, как уже отмечалось, образуют свою собственную корпорацию - моханнат. Что было их основным ремеслом - пение или проституция, трудно сказать. Во всяком случае, дегенеративную природу, как уже замечено, сопровождает дегенеративное искусство. В России нынче мы в этом также легко можем убедиться. В античном Риме гомосексуальные связи разрешены законом. Осуждалось лишь насильственное мужеложство, да и то лишь свободных мальчиков, а также сводничество в отношении детей. Притом, наказанием был лишь денежный штраф. Как следствие быстро растет число борделей для мальчиков. Мужская проституция по размаху теперь вполне может конкурировать с женской. Как уже отмечалось, на троне римских императоров, начиная с Юлия Цезаря, вполне можно было бы написать слова: "только для педерастов". Но, если в начале периода на троне восседали преимущественно активные гомо, то позже Гелиогабал, например, сам себя называет женщиной. Знаменит эпизод, о котором упоминают многие исследователи античных нравов, когда к Гелиогабалу привели раба, о красе которого он был наслышан. Увидев живого императора, раб обратился к нему как подобает. Но млеющий Гелиогабал с трепетом оборвал его словами: “Не называй меня императором, ведь я всего лишь женщина.” А через тысячу лет в тот же период романо-германского культурогенеза женщиной захочет стать французский король Генрих 111, любивший наряжаться в дамское платье. Иногда об античной Греции и Риме говорят, как о родине «мужской любви» и проституции. Это, конечно, не справедливо. Греков и римлян здесь подвело их увлечение историей и литературным творчеством. Их историки и литераторы оставили множество свидетельств о блуде знаменитых исторических персонажей и, в частности, гомосексуальном. Но римляне вполне могли бы кивать на греков, те на сирийцев, финикийцев, персов, те, в свою очередь, на ассирийцев, вавилонян, халдеев, а те на египтян и древних шумеров. Во всяком случае, есть основания полагать, что в Шумере за три тысячи лет до расцвета древнего Рима гомосексуальная проституция уже существовала и цвела пышным цветом. Это ничья национальная привилегия, мужская проституция появилась тогда, когда впервые появились имущественные различия между людьми, и богатый дегенерат смог купить услуги бедного. Вполне возможно, что тогда всё их имущественное различие состояло в том, что один имел две звериных шкуры погреться, а другой ни одной. Но было бы заблуждением предполагать, что ослабление мужского начала в рассматриваемый период сопровождаются усилением женского биологического начала. Оно-то, как раз, в самих женщинах ослабевает. Во всяком случае, рожают они всё с большим трудом и всё с меньшей охотой. Аристократки теперь переживают за потерю фигуры, а представительницы средних слоев не желают превращать себя в сиделок и нянек. Да и, собственно, репродуктивный потенциал начинает снижаться. Во всяком случае, в античном Риме проблема падения рождаемости в данный период встала столь остро, что были приняты правила сексуального поведения для матрон. Для полового акта с законными супругами им предписывались те позы, которые, по мнению римских эскулапов той поры, способствовали зачатию. Этим, кстати, поспешили воспользоваться римские жрицы любви, которые одни теперь имели возможность законно удовлетворять все естественные и неестественные прихоти римского сильного пола. Случается впрочем, что население в период зрелости всё же растет, но именно за счет роста продолжительности жизни, улучшения медицинского обслуживания и всё ещё потентной деревни. Рождаемость же в городах, даже в условиях роста благосостояния, начинает постепенно сокращаться. ПРОФАНИРОВАННАЯ РЕЛИГИОЗНОСТЬ И ОБМИРЩЕНИЕ КУЛЬТУРЫ. Десакрализация сознания – феномен, имеющий эндогенные источники – связан с системогенезом этнородового мозга, о содержании которого мы подробнее говорим в приложении «Этногенез и мозг». В зрелых культурах десакрализовано сознание уже не только интеллектуалов, но масс. И это с необходимостью обуславливает дальнейшее обмирщение культуры. Внешние формы религиозности могут сохраняться, но религия перестаёт решающим образом определять равно индивидуальное, и коллективное, то есть общественное сознание, во всяком случае, в той мере, в какой это было прежде. Официальные культы навязываются властью подчас довольно активно, но они уже не имеют глубинного содержания и не воспринимаются как подлинные. Понимая это, власть мирится с необязательным отношением к этим культам рядового населения. Вера становится именно личным делом человека. Религиозные догматы, выработанные в предыдущих периодах тоталитарным сознанием, трудны для восприятия рассудочного сознания зрелости. Образованный слой с рационалистических позиций энергично критикует и старинные народные верования. Таковые кажутся вздорными домыслами, осуществляется их рационализация, удаляется всё, что кажется неприемлемым рассудочному сознанию. Старинные культы объявляются нелепыми и недостойным современного цивилизованного человека, а их отправление, де, идёт вразрез с нормами и принципами цивилизации. Наибольшие потери несут традиционные религии, авторитет которых подорван уже в предыдущий переходный период. Традиционная церковь теряет влияние уже не только в среде интеллектуалов и прогрессистов, но и в других слоях общества. Одним из проявлений этого феномена является расцвет сектантства и оккультизма. Секты множаться ещё в эпоху надлома, но тогда государство и гражданское общество боролись с ними более актитвно, теперь зачастую мирятся. Продолжается секуляризация - отъем церковных земель, хозяйственных прав и привилегий. Храмы, правда, в зрелых культурах не громят, во всяком случае, так часто и решительно, как в смутную эпоху надлома, и духовенство открыто преследуют лишь в редких случаях. Это связано с тем, что светская власть и, шире, светская культура уже не видят в ослабленной церкви серьёзного соперника и препятствие своим притязаниям, и смотрят на церковь и доминирующую религию как на свой ресурс. Но духовным институциям в общественной жизни отводится уже далеко не столь почетное место, как прежде. В древнем Китае ханьские власти сокращают число официальных алтарей, упрощают официальные культы и ритуалы жертвоприношений официальным божествам, и ведут борьбу с так называемыми «непристойными культами» - инь сы, распространёнными в низах, имеется в виду жертвоприношения животных и экстатические ритуалы. Шаманы, осуществлявшие связь с умершими предками, давно осмеянные конфуцианскими учёными, утрачивают былой высокий статус уже и в народных массах. Даосизм также переживают не лучшие времена. Простые люди по-прежнему ожидают от даосских мудрецов и алхимиков изобретения эликсира бессмертия, но образованные китайцы к этим обещаниям относятся скептически, и императоры Младшей Хань уже не финансируют подобные опыты столь же обильно, как Цинь Ши хуанди или У Ди в начале периода. Культурный слой с рационалистических позиций энергично критикует веру в духов, связанные с этим обряды, шаманские практики, которые многим кажутся анахронизмом в их просвещённый век. Рассудочному зрелому уму образованных китайцев, а образование теперь распространено не только в верхнем слое, но и в среднем, страхи простонародья перед духами представляются глупыми и нелепыми, а расходы на пышные похороны бессмысленными. Местные культы постепенно отмирают. Ослабевает влияние общекитайского культа Неба. Рационализации подвергается древняя мифология и само конфуцианство. Среди наиболее энергичных критиков старины - упомянутый автор трактата «Лунь хэн» - «Взвешивание суждений» Ван Чун. Он находил источники распространённых в народе суеверий и веры в духов в явлениях природы – цзы жань, имеющих вполне посюстороннее происхождение. Также Ван Чун критикует веру в существование загробного царства, как продолжения и аналога земного мира. Представления Ван Чуна вполне разделялись в культурном слое. Через два столетия после смерти Цинь Ши хуанди мало реально, чтобы кто-то из императоров Младшей Хань озаботился созданием «терракотовой армии» или приказал поместить в свою усыпальницу сотню умерщвлённых наложниц. Ни воевать, ни придаваться любви в загробном мире они не надеялись. Максимум, на что они рассчитывали после смерти, это на «единение с Небом», «слияния с космической Судьбой» и т.п. В античном Риме римляне заметно охладевают к староримских культам и религии как таковой. Примечателен такой эпизод: когда неожиданно заболел и умер любимец римлян Германик, которого прочили в принцепсы, римляне, вчера ещё приносившие жертвы за его выздоровление, принялись осыпать храмы камнями, опрокидывали алтари, выкидывали на улицу домашних ларов. Уже в конце предыдущего периода стало возможным купить за деньги сан и должность Великого понтифика, так поступил, в частности, Юлий Цезарь. Август ещё пытается поднять статус традиционных культов - строит новые храмы, восстанавливает и реставрирует старые, устраивает пышные религиозные праздненства – игры. Но оживить затухающие религиозные чувства соплеменников не в его силах. Популярностью пользуются привозные - восточные культы, самый ходовой из которых – митраизм. Но ни один из новых культов уже не может претендовать на статус общенационального, народного. Однако в виду острой потребностит в таковом при Августе начинает оформляться официальный государственный культ, в котором предметом поклонения являются не боги древних мифов, а сам Вечный город, империя и фигура императора. То есть имперская идея, за неимением иного, пытается стать религиозной санкцией самой себе. Но как полноценная религия, то , что называется верой, этот официальный культ римлянами не воспринимается. Обычным делом становится расхищение культовых предметов. Если Цезарь в своё время - в ходе войн за пределами Рима - в Галлии, в Германии, в Испании опустошал чужие храмы, то теперь не стыдятся обкрадывать и свои. Вителлия, например, обвиняли в том, что он, ещё не будучи принцепсом, похищал из храмов украшения или подменял золотые медными. А Нерон и вовсе не давал себе труда прятаться, он открыто изымал из храмов золотые и серебряные изваяния и отдавал в переплавку. А во время грандиозного пожара Рима, он, по легенде, наслаждался зрелищем пылающих древних храмов. Зачастую религиозный скептицизм римлян приобретает откровенно кощунственные формы. Калигула, например, приказал привезти из Греции скульптурные изображения наиболее почитаемых богов, включая Зевса Олимпийского, снять с них головы и заменить изваяниями его собственной. А Нерон и вовсе открыто демонстрировал презрение ко всяким святыням. Одно время в пику римским почвенникам он объявил себя почитателем Сирийской богини, но скоро и эта игра ему наскучила, и он, как пишет Светоний, мочился на изваяние сирийского божества. В средневековой Индии в конце рассматриваемого периода похожие настроения. Поэты и философы высмеивают уже не только мусульманских мулл, индуистских жрецов и брахманов - образы самих богов традиционного пантеона в литературе данного периода часто принижены, а многие авторы и вовсе беззастенчиво кощунствуют. У одного из наиболее крупных авторов Рудрайи, например, в «Повествовании о Ниранкуше» боги помещены в компанию гетер и игроков в кости, которые ещё и потешаются над небожителями. Так, повеса и распутный ловелас Ниранкуша оказывается в Гималаях, где живут боги и предлагает Шиве сыграть с ним в кости, на что тот с радостью соглашается. Шива, который набожным предкам Рудрайи казался могущественным громовержцем, здесь выведен глупцом и бездельником. Он только и способен, что волочиться за нимфами да играть в кости. Даже свою любимую нимфу Рамбху не устыдился поставить на кон. И, ведь, религиозные чувства индийцев всё это отнюдь не оскорбляет, напротив, Рудрайи – признанный классик и любимец публики. Многие светские умы, равно индуисты и мусульмане, включая таких знаменитостей как Равидас, Санкардев, Тукарам, Чокробортти, Рудрайи, Шринатхи, Чондидаш, Эзуттаччхан, Хабибулла, Намдев сочувствуют протестантскому культурно-религиозному движению бхакти и уже в открытую отрицают культы и догмы традиционного индуизма. А настроения неприятия традиционного ислама аккумулируются исмаилитскими сектами. Кабир – любимый народом поэт увлечён идеей единобожия, проповедуемой бхактами, посредничество брахманов и мулл для общения с Богом считает ненужным, священные тексты ортодоксального индуизма называет презрительно «побрякушками». Особенно бескомпромиссны в борьбе с традиционными верованиями и индуистским священничеством идеологи протестантского религиозного движения в Пенджабе – сикхизма – Нанак, Дев, Рамдас, Амардас. Только тот человек, который ощутил бога в своем сердце, Является истинным брахманом – и никто иной. Под этими строками Амардаса вполне могли бы подписаться Лютер и Кальвин. Бенгальский проповедник бхакти Чайтанья, также утверждает, что простой чандала может быть выше брахмана, если он только искренне любит Бога. Примечательно, что Чайтанья сам принадлежал касте брахманов. Если говорить о гонениях на духовенство со стороны светской власти, то в качестве примера подойдёт эпоха правления в Делийском султанате Ала уд-дина. В средневековом Китае основатель послемонгольской династии Мин Чжу Юань-чжан установил квоты на численность буддийских и даосских монахов и монастырей. Дозволялось иметь один монастырь в каждой провинции, запрещалось создание новых монастырей, вводились экзамены на монашеское звание, не выдержавшие становились мирянами. Монахи были отнесены к низшим пятой и шестой группам населения - после чиновников, крестьян, ремесленников и торговцев. Ту проблему, над которой в свое время безуспешно бился Чжу Си - проблему аполитичности, безразличия безучастности к государственной жизни конкурирующих с конфуцианцами буддистов и даосов, Чжу Юань-чжан решил быстро и просто - он поставил буддийских и даосских монахов на казенное довольствие, а всю иерархию перевел в подчинение к Министерству обрядов. В "Поучениях в помощь людям на пути к объединению", изданном под авторством Чжу Юань-чжи, буддийским и даосским монахам предлагалось заняться воспитанием населения в духе лояльности к власти. Учитывая крутой нрав императора, данное предложение можно было рассматривать как строжайший приказ. В средневековом мусульманском арабо-иранско-тюркском мире светские владыки также не слишком считаются с улемами, шариатом и бытовыми религиозными нормами – обычным делом являются весёлые пиры, на которых запрещённое исламом вино льётся рекой. Здесь вспомним, хотя бы, Тимура или Узун Хасана, правившего в Западном Иране во второй половине 15-го века. А если властители и прислушиваются к духовным лицам, то лишь из желания использовать их авторитет для укрепления собственного. В романо-германской Европе в рассматриваемый период становится очевидной лицемерность идей Реформации. Маркс, например, говоря о Лютере, утверждал, что он "освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека, "превратил попов в мирян, а мирян в попов". Так ли? На счёт первой части тезиса спору нет: от внешней религиозности Лютер и иже с ним, действительно, "освободили". А, вот, что касается религиозности внутренней, это, никак не в компетенции реформаторов. Это прерогатива Создателя, когда он конструирует душу человека. А в рассматриваемый период Создатель далеко не всегда заботится вложить в эту душу крепкую пружинку веры и закалить эту пружинку как следует. Так что известная интравертированность, внутренняя сосредоточенность протестантов имела особую природу, отличную от той религиозности, которая была свойственна христианам средневековья. Во второй половине периода – в 18-м веке, хотя культурные формы ещё сохраняют налёт религиозности, но сознание романо-германцев в значительной мере уже десакрализовано, городской буржуазии, во всяком случае. Именно поэтому идеи вождей Просвещения находят отклик. Просвещенцы, находившиеся под влияние масонства, стремяться демонтировать христианский фундамент европейской культуры, сорвать доминирующую светскую культуру с христианской почвы. Этот процесс затянется на века, а начинаеся он с борьбы с клерикализмов в философии, литературе, образовании. Просвещенцы заняты распространением секулярного позитивного, знания, которое противопоставляют сакральному религиозному. Всё, что традиционная культура утверждает и возвышает, духовники Просвещения объявляют бессмысленным, вредным, порочным, ложным. Всё что традиционная христианская культура осуждает, воспрещает, ограничивает, напротив, санкционируется, утверждается, прославляется и возвеличивается. Отсюда, в частности, идеал освобождения, идеал бунта и бунтаря, свободолюбивого и непокорного – имеется в виду непокорного богам или Богу, традиционным моральным установлениям и культурным нормам. Примечательно происхождение термина "просвещение". Антихриста масоны по традиции, воспринятой от древних манихейских сект, называют Люцифер - "несущий свет" - отсюда их "просвещение". Теоцентризму христианства просвещенцы противопоставляют антропоцентризм, который величается гуманизмом. Уже в предыдущих периодах мыслители-прогрессисты, оппозиционные традиционной религиозной культуре, выражая новые интенции сознания, стремились эмансипировать - освободить человека от опеки Неба и божественного авторитета. Теперь же просвещенцы пытаются объявить человека равным Богу, поставить его в центр мироздания. Впрочем, врядли здесь можно говорить о стремлении вознести человека на Небо, скорее, речь должна идти о попытках само Небо и небожителей спустить на грешную землю. Однако было бы ошибкой полагать, что идея низвергнуть Бога с того пьедестала, на который его вознесло сакрализованное тоталитарное сознание ранних периодов, зазвучала впервые в Европе. В средневековой Индии, например, чей культурогенез начался раньше романо-германского, антропоцентристские идеи не новы уже в 15-м веке. Крупный средневековый бенгальский гуманист Чондидаш, например, пишет такие строки: Слушай меня, о человек, брат мой! Человек – это самая высшая истина. Нет ничего выше человека. Человек – самое великое из того что существует. Законы вед и мудрость Вишну Не объясняют сущности того, Кто зовется человеком. Не менее ясно выражается и малаяльский ученый и поэт бхакти Тунчатту Рамануджан Эзуттаччхан. «Между мной и всевышним нет никакой разницы», - говорит он. Подобным образом мыслит и крупнейший индийский поэт и ересиарх Кабир. Но, если в рассматриваемых здесь древних и средневековых культурах антропоцентристские учения оставались ересями, то в романо-германской Европе они уже в 18-м веке смогли составить реальную конкуренцию католицизму, возобладали в начале в культурном слое, а позже – в 19-м веке определяли и массовое сознание. Именно антропоцентризм стал краеугольным камнем новой европейской культурной доктрины - Просвещения. Антропоцентристские идеи вызревали, вынашивались и отшлифовывались в Европе, как мы помним, задолго до наступления века Просвещения в тайных антихристианских антисистемных сектах, которым наследовало масонство. Но прежде эти идеи и их носители преследовались правительствами и были гонимы европейскими народами. Теперь же они, как уже сказано, признанные философы, порой, фавориты монархов и претендуют на открытое и явное завоевание общественного сознания. Это-то и позволило якобинцам в период Великой Французской революции упразднить христианство и выдвинуть ему на замену некий эрзац под названием «культ разума». Якобинцы, в итоге, потерпели поражение, но веротерпимость отныне была объявлена нормой. И эту норму тем более легко блюсти, если учесть, что терпеть, собственно, нечего. Сама вера становится редкой гостье в душе западного человека. Зрелость - эпоха профанированной, то есть формальной религиозности уже не отдельных слоёв, но всей массы популяции. В 19-м веке вчерашние заклятые враги – католики и протестанты мирно уживаются в одних странах, одних городах, на одних улицах и даже под одной крышей в одних семьях. Это уже не религиозный синкретизм, свойственный народным массам во многих культурах, но именно религиозная индифферентность. Конечно, выраженность антицерковных настроений в разных исторических культурах различная. В Византии, например, они значительно слабее, чем, в романо-германской Европе, где сильна этнофобия, организованная в масонские ложи, и распространены антисистемные секты. Византийская христианская культура считается, и вполне справедливо, наиболее религиозной и традиционалистской. Однако и здесь общая тенденция проявляется вполне отчётливо. Ключевая для византийского сознания 4-го – 7-го веков идея слитнораздельности церкви и царства – церковной общины и гражданско-политической общины, то есть слияния разных сущностей в единой целостности без утраты внутренней цельности и определённости, в которой находила отражения идея соединения в Христе его сущностей, уже в предыдущий период – в иконоборческую эпоху была подвергнута серьёзному испытанию. Тогда, наиболее непримиримые к иконоборческим инициативам светской власти церковные авторитеты вынуждены были искать способы защиты церкви. А самым простым было дистанцировать церковь от государства, коли последнее подпало под влияние ереси и пыталось силой своей власти её утвердить. Конечно о полном разделении, как это было в античном Риме до св. Константина речь не шла. Но Феодор Студит уж мог обратиться к императору со словами: «Тебе вверено гражданство и войско; об этом заботься, а церковь оставь». Но и царство, в свою очередь теперь тяготится сиамской связью с церковью. Формально Византия оставалась теократией. Но на практике имперская идея приобретает самостоятельность и независимость от религиозной – христианской. Более пристальный взгляд отмечает признаки этакратии, которая подменяет собой теократию. Конечно не в такой мере, как это было тысячелетие назад в античном Риме, но глубинный характер перемен схожий. Провозглашенный Юстинианом принцип двоицы – совместного управления христианским миром василевсом и патриархом, когда василевс правит телом народа, а патриарх - душой, в реальной жизни также нарушается. Церковь со времен иконоборчества подмята государством. Вселенские соборы с конца 8-го века не созываются вовсе. Соборы поместные, которые, согласно каноническому праву, должны собираться регулярно, случаются лишь изредка. Если прежде соборы обращались к императору за утверждением соборных постановлений, то теперь светская власть сама их диктует. Если в ранние периоды василевсы утверждали избранных соборами иерархов, то теперь они зачастую сами же и отбирают претендентов. И не только на патриаршею, но и на митрополичьи и епископские кафедры. Большинство клириков и монахов находятся на содержании у государства – получают ругу - довольствие. И, если прежде духовенство можно было причислить, если не к высшим, то, по крайней мере, к верхним слоям общества, то теперь сельский священник не отличается в части материального положения от георга - середняка, а большинство епископов от горожанина среднего достатка. В отношении многих культурных феноменов теперь уместнее говорить о религиозной окрашенности, нежели о глубинной религиозности. На персональном уровне также речь не идёт о том, чтобы ромеи с былым тщанием и скрупулёзностью в повседневной жизни следовали святым догматам веры, претворяя священное в мирском, а мирское в священном. Сознание большинства обмирщается. Храмам теперь многие предпочитают ипподромы. И не только в столичном Константинополе. В Спарте, например, клирики церкви, находившейся поблизости от местного ипподрома, пеняли стратигу города, что гром аплодисментов зрителей заглушает голос священника во время службы. Однако стратиг был глух к их жалобам, так как сам являлся ярым болельщиком и ценителем хороших рысаков. Храмы, как в иконоборческую эпоху, светские владыки открыто не разоряют, но в провинциях магнаты нередко притесняют священничество, отбирают земли епископата вместе с сидящими на них париками, присваивают церковные ценности. Монашество, впрочем, в Византии остаётся многочисленным и влиятельным. Рафинированные и утратившие пассионарность византийцы выбирают тихую монастырскую обитель и уединенную молитву, но мотивы монашеского пострига показательны - считается, что в миру не достижима не только святость, но и праведность. В рассматриваемый период в Византии, на северных границах появилась и распространилась по всей империи массовая ересь – богомильство – принципиально отличная от ересей ранних периодов. В отличие от таковых богомильство сохраняло лишь внешние признаки христианства. Но на деле это была именно антихристианская антисистема. Богомильская теософема была ближе, скорее, к гностицизму, чем к монофизитству или несторианству. Новая ересь стала результатом не дальновидной политики Иоанна 1 Цимисхия. Этот василевс был одним из лучших византийских полководцев, но в тонких духовных материях ориентировался слабо. Он переселил из Северной Сирии в Северную Фракию остатки павликиан, разгромленных ещё в конце 9-го века, и наивно рассчитывал, что ему удастся заставить их охранять границу с враждебными империи болгарами. Но сирийские антисистемники, напротив, завели с болгарами дружбу. Одним из результатов этого межэтнического контакта и стало богомильство. В 1078 г. богомилы под водительством Леки захватили столичную Сердику - будущую Софию, разграбили храмы и убили епископа. Несмотря на то, что иконоборцы потерпели политическое поражение, среди светских интеллектуалов усиливаются антицерковные настроения. Монашеству крепко достается, например, в эпиграммах упомянутого выше Христофора Митиленского или «Схеде о мыши» Феодора Продрома. Мышами у Продрома представлены, как раз, монахи, и имена у мышей-монахов "веселые" - Блюдолиз, Салогрыз и т.п. Впрочем, иные представители монашества, похоже, действительно, были далеки от того монашеского идеала, который в предыдущий период создал в своих произведениях Феодор Студит. Во всяком случае, архиепископа Солунского Евстафия трудно заподозрить в предвзятости. Однако образы монахов, нарисованные им в трактате «Об исправлении монашеской жизни», порой, не менее неприглядны, чем у того же Феодора Продрома. Евстафий показывает монахов невежественными, морально не стойкими, держащими в руках, вместо Священного писания, «весы, чтобы обвешивать и счеты, чтобы обсчитывать». Однако у Евстафия видим искреннее стремление вернуть утраченное благочестие, возродить былую глубокую веру и религиозность. У светских интеллектуалов другое. Здесь заметна именно стремление развенчать и принизить монашество как социально-психологический тип и как особое сословие. Нападкам светских умов подвергаются уже не только служители культа и религиозные институции, но религия как таковая. Тот же Феодор Продром не стесняется насмехаться и над самим Священным писанием. А Христофор Митиленский ёрничает уже не только над лицемерием и невежественностью монахов и священников – своих современников, но и над православными святыми - герой одной из его насмешливых эпиграмм - святой Лазарь. И ведь упомянутые авторы не сомневались, что найдут благодарных и отзывчивых читателей. Их произведения издавались, переписывались, обсуждались. Во всяком случае, в историю с подачи европейских византологов они вошли как наиболее крупные и известные литераторы, а их произведения светские исследователи почитают как лучшие образцы византийской литературы этого периода. Анонимный автор популярного сатирического диалога "Филопатрис" (Патриот), созданного по образцу диалогов Лукиана, потешается уже и над христианскими догматами. Впрочем, иные критики догматики уже и не трудятсья скрывать свои имена. Михаил Глика (Сикидит) отрицает воскресение во плоти и нетленность даров евхаристии. Сотирих Пантевгет, даром, что сам богослов, отрицает пресуществление хлеба и вина в кровь и плоть Христовы. Ученик Иоанна Итала Евстратий Никейский, а вслед за ним Нил Калабрийский отрицают самою божественность Христа. Такой смелости мысли и иконоборцы надлома могли бы позавидовать. Кстати, Нил принадлежал монашескому чину. Спустя полтысячелетия и для романо-германской Европы монахи – еретики, отрицающие ключевые догматы христианства, перестанут быть вдиковинку, а в рассматриваемый период их и вовсе объявят героями. Самый известный случай – Д. Бруно. Влиятельный в интеллигентской среде византиец Иоанн Итал отрицает уже и догмат о бессмертии души. Материя, согласно его учению, не нуждается в Боге, и сама создает свои формы. Собственно, атеистические и материалистические идеи не новость, в среде интеллектуалов они в большинстве рассматриваемых культур заметны уже в период молодости, а в предыдущий переходный период уже никого не удивляют. Но в былые времена таких, как Итал звали еретиками, изгоняли из городов, а то и казнили сразу по поимке. Теперь их величают философами и высоко ставят их интеллектуализм. Итал был не каким-нибудь подпольным ересиархом, а ипатом философии, то есть возглавлял кафедру философии Константинопольского университета. Одно время ему покровительствовал сам патриарх Евстафий Гарида. Ни Италу, ни прочим подобным отнюдь не было нужды биться не на жизнь, а на смерть, отстаивая свои идеи. Итал выступал с изложением своих взглядов на многолюдных площадях Константинополя, и никто не спешил набрасываться на него. Его речи и привлекают-то, разве что, праздных зевак, подобно выступлениям ораторов из лондонского Гайдпарка. А ведь, как мы помним, в 4-м -5-м веках для ответа на малейшие попытки ревизовать православные догматы собирались Вселенские соборы, буквально из-за одного слова символа вера кипели страсти и бушевали религиозные войны. Весьма бурно проходили и религиозные споры иконоборческой эпохи в предыдущий период. Нынче ж религиозная индифферентность - обыватель более увлечен житейскими рутинными хлопотами, нежели доктринальными вероучительными спорами. В этих условиях иные из византийских василевсов не стыдятся кощунствовать. Михаил 111, к примеру, имел репутацию распутника и пьяницы. То, что он проводил время в кутежах в компании сатиров и завзятых константинопольских гуляк для элиты зрелых культур в порядке вещей. Но он нашёл таки, чем выделиться. Во время кутежей он возлагал на собутыльников омофоры и требовал совершать священнодействие. Старшего на пиру называл “патриархом”, а прочих “митрополитами”. Его излюбленной забавой были скоморошьи процессии с приятелями по улицам столицы. Их предводитель разъезжал на белом осле в сопровождении ряженых. Завидев священника или монаха, вся толпа начинала улюлюкать и поносить его бранными словами. Сам Михаил во время попоек распевал священные песни под игру на кифарах и глумился над христианскими таинствами. Одной из его забав было наливать в драгоценные сосуды уксус и предлагать отведать ничего не подозревающему гостю, пародируя таинство причащения. Так что, молодой Петр 1 с его всешутейным собором был отнюдь не оригинален и имел августейшего предшественника. Патриархов ромейские василевсы, правда, уже не казнят, как в эпоху Иконоборчества, но низлагают, ссылают, а бывали случаи, что и подвергали физическому насилию. Например, Николая Мистика Лев V1, которому церковь воспрещала вступать в новый брак после смерти очередной жены, сослал и велел содержать в голоде и холоде, а его приемника Евфимия при низложении в 912 г. по приказу императора чуть не забили до смерти. Силой пытались свести с патриаршей кафедры Михаил V - Алексея Студита и Исаак 1 Комнин - Михаила Кируллярия. И, хотя острота конфликтов между василевсами и патриархами снижается, но именно потому, что патриархи и церковь, в целом, перестают прекословить светским владыкам, даже, когда их политика двусмысленна, а поведение вызывающе. И такая позиция не случайна. В церковь теперь приходят, преимущественно, гармоничные индивиды, ищущие за церковной оградой именно спасения собственной души, обретения мира и покоя внутреннего, но отнюдь не стремящиеся активно влиять и переделывать мир вне стен монастырей и храмов. Переделывать мир – удел пассионариев. В русской церкви таковыми в прежние эпохи как раз и были: Сергий Радонежский, благословивший Дмитрия Донского на Куликовскую битву; митрополит Макарий, не убоявшийся пенять на жестокосердие самому Ивану Грозному; патриарх Никон, не позволивший боярам овладеть церковными землями и не стеснявшийся вразумлять царя Алексея Михайловича; патриарх Гермоген, в смутную годину 17-го века славший соплеменникам письма из-за польского узилища с призывами против воцарившегося на Москве ставленника католического Запада Лжедмитрия, митрополит Досифей, вставший в оппозицию крутонравному Петр 1, также по причине вредоносного западничества последнего, митрополиты Коломенский Игнатий, Ростовский Георгий, Казанский Сильвестр, архиепископы Киевский Варлаам, Воронежский Лев, Тверской Феофилакт, сопротивлявшиеся антицерковной политике Феофана Прокоповича и прочих временщиков эпохи правления Анны Иоанновны. Наконец, вспомним, патриарха Тихона, анафемствовавшего в 1918 г. участников гражданской войны, стороною в которой была большевистская власть. И, ведь, все они дорого платили за свою принципиальность – одних казнили, другие были брошены в застенки. Иное дело нынче. Демократы конца 20-го века, по своей глубинной сути, мало чем отличаются от большевиков. Но последние были вынуждены взрывать церкви и физически истребить духовенство почти поголовно, потому что знали: пока хотя бы один православный священник выходит на амвон, ложь антихристианской и антирусской «революции» будет изобличаться в церковной проповеди. Нынешним же демреволюционерам в репрессиях против церкви нужды нет, сколь-нибудь серьезная угроза их власти от церкви не исходит. Влияние церкви на развернувшуюся в стране с конца 80-х годов борьбу правды и лжи, добра и зла, в которой последнее явно держит верх, не велико. Во всяком случае, для того, чтобы склонить чашу весов в другую сторону, его явно недостаточно. Власть видит в церкви лишь своего рода секту, замкнутую в себе, на духовную атмосферу, и процессы в стране почти не влияющую. В этом причина её лояльности к церкви. Кстати, в России феномен упадка религиозности одним из первых ещё в начале русского надлома почувствовал религиозный философ 19-го века В.С. Соловьев: "Современная религия есть вещь очень жалкая; собственно говоря, религии как господствующего начала, как центра духовного тяготения, нет совсем, а есть так называемая религиозность, как личное настроение, личный вкус". Тут, впрочем, у Соловьева сказалась та болезнь, которая до сих пор свойственна российским интеллектуалам – европоцентризм. В этом высказывании философ был прав в отношении перезрелого романо-германского Запада, но отнюдь не человечества, в целом. Наглядное подтверждение его заблуждения – современный арабо-иранский мир. Что же касается России 19-го века, его слова справедливы в отношении части культурного слоя, но в отношении массы русских они верны, скорее, как прогноз, но ещё не констатация факта. Зато теперь, спустя полтора века, когда мы находимся на пороге культурогенетической зрелости, приведённая цитата , хотя и с оговорками, но вполне адекватно описывает российскую ситуацию. Хотя называть религию жалкой вещью – чересчур, но то, что таковая не выступает «центром духовного тяготения» для большинства, тем более, господствующим началом, вряд ли можно оспорить. С другой стороны, сохранением определённого влияния традиционные религии и религиозные институты во всех исторических культурах обязаны именно светской власти. Таковая приспосабливает связанные с фундаментальными потребностями сознания религиозные запросы человека и религизную культуру как таковую для обеспечения своей легитимности и прочности. Рационализацию древних культов и верований власть использует для оформления официального государственного культа. Власть и правящий слой заинтересованы в устойчивом универсальной мировоззрении. А равно и в крепком институте, способном обеспечить эту устойчивость. Тем более что, начиная с переходного периода, отмирают многие культурные и социальные формы, обеспечивавашие духовную, культурную и политическую устойчивость и целостность этносоциальной общности. Актуальными становятся поиски официальной идеологии, и лучшей основой для таковой являются уже существующие, привычные религии. В тех культурах, где сохраняются множественные культы, производится их ревизия и формализация с целью создания универсального синкрета. С целью добиться примирения различных вероучительных систем и конфессий, осуществляется реформация верований и культов, содержанием которой является замена культов старых частных богов культами отвлечённых универсальных начал, и уменьшение влияния духовенства традиционных конфессий. Эти реформы начинаются в предыдущий период, теперь же их стремятся провести на низовом уровене. В средневековой Индии в начале 14-го века султан Дели Ала уд-дин предпринимает усилия для создания новой религии, которая объединила бы и шиваистов, и вишнуистов, и суннитов, и шиитов и представителей прочих культов, распространённых в султанате. Себя султан видел пророком этой религии. Не различать людей по религиозному признаку, равно как и по кастовому, призывают и идеологи индийского протестантизма – бхакти и многочисленных оппозиционных квазирелигиозных сект. Бесчисленным божествам индуистского пантеона бхакты противопоставляют единого Бога. Интеллектуалы этого периода – литераторы, философы, религиозные реформаторы осуждают освещённые традиционными верованиями обычаи, которые представляются теперь негуманными, в частности, самосжигание вдов. В средневековом Китае в рассматриваемый период средневекового китайского культурогенеза также начинается пора религиозного синкретизма. Конкурировавшие, а порой и враждовавшие между собой в предыдущие периоды конфуцианство, даосизм и буддизм уже с начала 13-го века вполне мирно сосуществуют. Формируется единый комплекс верований, удобный на все случаи жизни. Это характерно для низших слоев населения, но и в образованном классе сказываются новые интенции сознания. Неоконфуцианцы облекают в конфуцианскую оболочку идеи даосизма и буддизма. В древнем Китае вместо старинных личностных культов, вводятся культы отвлечённых универсальных божеств, вроде, введённых У-ди культа Верховного Единства - Тайи и культа Земли – Хоу-ту. Само Небо перестаёт быть личностным божеством, оно выражает отвлечённый принцип творческой полноты бытия и самоценности каждой личности. Конфуцианские учёные стремятся «очистить» самое ценное для общества и имперской идеологии в конфуцианстве – его этико-космогоническое учение от магических и мантических инвектив и наслоений. Универсальным феноменом является также стремление выдать за сакральную сущность самое новое государство и монархическую власть. Развивается идея божественного происхождения высшей царской или императорской власти, в этой связи разрабатываются пышные и торжественные государственные церемониалы, ритуалы отправления государственных актов, В древнем Иране в рассматриваемый период Сасанидские шахиншахи упраздняют должность верховного жреца, точнее занимают её сами. Но отнюдь не в связи с особым религиозным рвением, а именно для того, чтобы придать шахской власти оттенок сакральности и избавиться от конкуренции в лице независимой власти духовной. Приданию власти шахов хотя бы налета утраченной сакральности служит и возведение Сасанидами своей генеалогии к "древним царям Дариям", то бишь Ахеменидам и Кейанидам – властителям из легендарной династии, упоминаемой в Авесте. Попытки ресакрализации верховной власти происходит и в Риме. Принцепсы и позже императоры объявляются по смерти божественными, а при жизни им воздаются почести как божествам и посвящаются храмы. Хотя содержание подобных культов больше идеологическое, чем, собственно, религиозное. Подобное происходит и в средневековом Китае при первых императорах Минской династии. И в Европе во второй половине 17-го и 18-м веке. В частности, во Франции Людовике Х1V подобно римским принцепсам требовал от подданных воздавать себе почести как божеству. Но наиболее пошлые формы попытки людей примерять на себя божественное достоинство пробрели в античном Риме. Калигула, например, посвятил сам себе роскошный храм, к котором поставил свое изваяние в полный рост. Должность главного жреца в этом храме отправляли по очереди самые почтенные и состоятельные граждане. Хотя и сомнительно, что в душе они полагали сие за честь. А жертвы там приносились не иначе, как павлинами и фламинго, на худой конец цесарками и фазанами, притом, для каждого дня назначалась особая порода. Позже римляне по части опошления самого понятия "божественного" пошли ещё дальше. Они объявляли божествами не только самих принцепсов, но, нередко, и их жен и матерей. Причем, формально правом даровать божественный статус и соответствующие почести имел сенат. К богам причисляли с той же лёгкостью, что и выдавали награды, и воинские звания. Учитывая, что иные из августейших персон отличались откровенным распутством и имели дурную репутацию, иногда это вызывало у простых римлян лёгкий ропот. Так было, например, когда Марк Аврелий предложил сенату обожествить свою умершую жену Фаустину Младшую, которая, как поговаривали, предпочитала любовников из числа матросов и гладиаторов. В древнем Китае на фоне десакрализации сознания подданных и культуры как таковой также обращает на себя внимание доктринальная активность конфуцианских учёных, которые теперь составляют и высшую бюрократию. Направлена эта активность на поиск новых, хотя бы искусственных и формальных идеологических оснований «единства власти и народа», что весьма актуально и насущно в условиях утраты единства реального. Реформатор конфуцианства - основоположник так называемого "ханьского" или "классического" конфуцианства Дун Чжуншу, главный идеолог при императоре У-ди создает "Трактат о божественной сущности императорской власти", в котором пытается вернуть ей утраченный сакральный смысл. «Государь наставляет подданных, а государя наставляет само Небо», -утверждает Дун Чжун-шу. Конфуцианство, кстати, в рассматриваемый период становится в Китае, по сути, государственной идеологией и религией, одновременно, хотя формально оно было объявлено таковой позже, уже в 1-м веке по Р.Х. при императоре Мин-ди. СПИРИТУАЛИСТИЧЕСКИЕ РЕМИССИИ И НОВОЕ МОРАЛИЗАТОРСТВО. СОЦИАЛЬНЫЕ УТОПИИ. Опущено РОСТ СЕКУЛЯРНОГО ПРОСВЕТИТЕЛЬСТВА И ПОЗИТИВНОГО ЗНАНИЯ. ФЕНОМЕН МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Просвещение, как негативная культурная доктрина, требующая разрушения органически сложившегося традиционного уклада, феномен европейский, а вот рост социального престижа образования, развитие массового образования и интерес именно к позитивному знанию в период зрелости локального культурогенеза свойственен всем упоминаемым здесь исторических локальным культурам. Рассудок созрел к восприятию такого рода знания уже не только у рафинированного интеллигентского меньшинства, но у многих и потому образование теперь в цене как никогда. Плутарх, живший в период зрелости средиземноморского античного культурогенеза, находит в образовании даже некий религиозный смысл. “Образование единственное, что божественно и бессмертно в нас”, - замечает знаменитый историк. Властители стран и высшая знать и прежде покровительствовали ученым, литераторам и художникам, особенность же рассматриваемого периода в том, что рафинированные субъекты - представители культурного слоя теперь всё чаще сами интегрируются во властные структуры. Изощрённый интеллект и образованность едва ли не более надёжный пропуск во власть, чем родовитость и воинская доблесть. В древнем Китае, например, ученые конфуцианцы вливаются в правящий класс и, хотя конфуцианство ещё формально не объявлено официальной идеологией Ханьской империи, но именно конфуцианские авторитеты определяют нормы поведения, общественные взгляды и установки. В Византии также философы и литераторы нередко делают карьеру на государственном и церковном поприще или, можно сказать, крупные государственные и церковные деятели нередко являются известными философами и литераторами. Например, патриархи Фотий и Николай 1 Мистик, архиепископ Солуни Евстафий Солунский и архиепископ Болгарии Феофилакт Охридский, митрополит Кесарии Арефа Кесарийский и митрополит Никеи – Игнатий были способными литераторами, а такие знаменитые литераторы как Михаил Псёлл и Христофор Митиленский занимали крупные должности при дворе. А, скажем, в средневековом мусульманском мире упомянутый выше Рашид ад-дин был не только крупным политическим деятелем, но и известным историком. Случается, что и сами властители принадлежат культурной элите. В Византии к этому разряду можно причислить василевсов - Константина V11 Багрянородного и Михаила V11 Дуку. Они не только покровительствовали наукам и искусствам, но и сами не чурались занятий таковыми. Константин Багрянородный, к примеру, выказывал таланты писателя. А, скажем Алексей Комнин пробывал себя в поэзии. Во всяком случае, ему приписывается сочинение под названием «Музы». В средневековом мусульманском культурогенезе – яркий пример - эмир Самарканда Улугбек. Трон он получил по праву родства, будучи внуком Тимура, но одновременно прославился далеко за приделами Самарканда как покровитель наук, сам не чуждый научным занятиям. К искусствам и наукам тяготели просвещённые владыки Герата - Шахрух и его сын Байсункар, а позже Хусейн Байкара. В античном Риме императором становится крупный философ-стоик Марк Аврелий. Любопытно, что четыре века назад знаменитый Диоген Синопский на вопрос «когда мир благоденствует?», ответил: «когда его цари философствуют, а философы царствуют». И, вот, это время в античном Средиземноморье наступило. Но наступило ли благоденствие? Отнюдь. Ведь даже философу царю не дано сделать философами поданных. А в средневековом Китае ученые-неоконфуцианцы в данный период являются, по сути, правящим сословием. Они совмещают в себе бюрократию, буржуазию и интеллигенцию. Точнее, их, согласно нашему уговору, следует определить не интеллигенцией, а культурным классом, поскольку они имели вполне позитивное сознание и отнюдь не были настроены на разрушение традиционных норм и устоев. Напротив, конфуцианцы заняты укреплением государственности и общественной морали. Подобный культурный класс, принципиально отличный от интеллигенции, сложился и в России во второй половине 19-го века. Именно этот культурный класс - столыпины и менделеевы проводили эффективные реформы и двигали вперед российскую науку и промышленность. Другая особенность зрелых культур в том, что университеты, высшие школы и т.п. создаются теперь не только в столицах империй, но во всех крупных культурных центрах. При этом развивается не только высшая школа и не только элитное знание - в среднем классе также наблюдается рост образования и повышение его престижа. Причем, основной мотив получения образования для многих утилитарный. Знаменитый американец Б. Франклин так обосновал необходимость образования: “Если человек опорожняет кошелек себе в голову, никто не сможет отобрать у него содержимое”. Впрочем, если в среднем слое образование в цене, так как грамотный человек всегда мог достойно устроится в жизни, то в высших сословиях можно отметить уважение к образованности как таковой. Как заметил еще Диоген Синопский: образование беднякам - богатство, а богатым - украшение. Так или иначе, грамотным теперь во многих рассматриваемых локальных культурах является большинство населения, в городах, во всяком случае. Невежество становится предметом насмешек. В древней Индии, например, в конце 1-го тысячелетия до Р.Х. не только среди брахманов и кшатриев, но и в касте вайшьи, особенно, среди купцов и ремесленников грамотность становится обязательной. Подобный феномен в данный период имел место и Византии, и в средневековом Китае, и в древнем Риме. Теперь даже в деревне крестьянин стремится обучить детей грамоте, а то и отправить их на ученье в город. Дети, обучавшиеся в городе - предмет гордости сельской семьи, в провинциальных же городах мечтают отправить сына на учебу в столицу. В древнем Китае в рассматриваемый период, а именно в 124 г. до Р.Х. при императоре У-ди вводятся образовательные стандарты и унифицированная система образования. В 125 г. до Р.Х. Учреждается знаменитая Го сюэ – «Государственная академия», готовящая конфуцианских учителей и государственных чиновников, при ней существовал институт конфуцианской профессуры - боши - "ученых эрудитов". Ещё прежде, в 136 г. до Р.Х. выходит положение, согласно которому чиновник не может занять должность, если он не является "эрудитом". Звание "эрудита" разных степеней присваивается по результатам специальных экзаменов по принятому конфуцианскому канону. Издаются различные энциклопедии, каталоги, своды и комментарии для массового потребителя. Заметный рост образования наблюдается и в раннесасанидском Иране в данный период древнеиранского культурогенеза. Здесь также появляются во множестве медицинские школы, школы права и другие. В средневековом Китае уже в конце предыдущего периода в Южно-сунской империи заметно увеличивается число областных и уездных училищ, появляются провинциальные школы-академии - шуюань. В начале минской эпохи императорским указом 1375 г. массово создавались деревенские общинные начальные школы. В обоих столицах минской империи - Пекине и Нанкине имеются высшие Государственные школы - гоцзыцзянь и Высшие школы - тайсюэ. Помимо государственных ещё в Сун появляются во множестве и частные школы. Причём, если прежде готовили в основном чиновников, а в учебных программам основное место занимал конфуцианский канон, то теперь в специализированных училищах массово изучают право, медицину, математику и астрономию, изящную словесность и изобразительное искусство. Интерес к знаниям проявляют широкие массы. В сунскую эпоху широкой популярностью пользуются конфуцианские "Энциклопедия для ежедневного пользования" и "Моральная энциклопедия". В начале 15-го века издается грандиозная энциклопедия "Юн-лэ да дянь" - "Великий свод годов Юн-лэ". Исламская ойкумена в первой половине периода зрелости средневекового арабо-иранского культурогенеза завоевана монголами, но образованность в чести и здесь. Центрами образования являются медресе, создаваемые во множестве во всех крупных городах, и мусульманские иерархи сами поощряют развитие здесь естествознания. В послемонгольский период иные мусульманские правители и сами увлечены науками. Упомянутый выше эмир Самарканда Улугбек, например, руководит научным коллективом созданной им же обсерватории. Он столь самозабвенно отдавался изучению дальних планет, что не имел времени заняться своими земными обязанностями правителя, испортил отношения с консервативно настроенным суннитским духовенством, в итоге, был свергнут собственным сыном и убит. Первый министр другого владыки и знаменитого покровителя искусств Хусейна Байкары - Алишер Навои - знаменитый ученый и поэт. Правитель Герата - другой внук великого завоевателя Тимура Байсункар - филолог. Он, кстати, основал крупнейшую в ту эпоху библиотеку - Китаб-хана. Вообще, что касается позитивной науки, в данный период она уже выделилась в особую культурную систему. В романо-германском мире её роль и значение вырастает настолько, что возникает феномен сциентизма – стремление применять научную методологию ко всему и вся. Наука претендует объяснять любые вопросы, она объявляется высшей культурной ценностью и единственными критерием истины. Правда, произойдёт это уже в следующий период романо-германского культурогенеза – в 19-м веке, когда в Европе утвердиться позитивизм. Но уже теперь наука перестает быть сферой самореализации одержимых поисками научной истины энтузиастов и становится крупным социальным институтом и, в частности, инструментом идейной и политической борьбы. Она используется просвещенцами при формирования позитивистских стереотипов массового сознания, порождает и поддерживает особого рода мифы – так называемые «научные мифы» уже не в силу своей наивности, но из вполне прагматичных соображений. В Византии в рассматриваемый период в середине 9-го века, когда улеглись смуты эпохи иконоборчества и религиозной контрреформации, усилиями знаменитого византийского ученого - Льва Математика в Константинополе возрождается университет - Магнаварская высшая школа - крупнейший центр светского образования. Его восстановление благословил могущественный кесарь Варда - регент при малолетнем Михаиле 111. Позже университету покровительствуют другие василевсы. Кстати, само название Магнавара произошло от названия роскошного зала дворца, отданного теперь студентам. Старается не отставать в вопросах просвещения и византийская церковь. В Константинополе создается Патриаршая школа, возникают школы при многочисленных монастырях. Византийские миссионеры и, среди прочих, знаменитые Кирилл и Мефодий несут христианское знание и христианскую культуру в Болгарию, Моравию, на Русь. В этот же период византийские ученые активно занимаются систематизацией и каталогизацией накопленного знания, в частности античного. Появляется множество энциклопедий, справочников, лексиконов, компендиумов. Знамениты, в частности, «Геопоники», созданные по указанию Константина Багрянородного, где были собраны сведения по агрономии, садоводству, зоотехнике, животноводству и т.д. В Магнаваре преподавал и патриарх Фотий, большой знаток античности, покровитель наук и искусств, автор знаменитого "Мириобиблиона" - подробной антологии античной и ранневизантийской литературы, в которой были представлены около трехсот авторов. Но Фотий был не только гуманитарием, он написал введение к ряду естественнонаучных произведений Феофраста и других более ранних авторов. Это свидетельствует о том, что церковь отнюдь не препятствует распространению позитивного знания. Между прочим, одну из наиболее известных в Византии работ по анатомии написал монах из Фригии Милетий. Вообще, естественными науками были увлечены многие знаменитые византийские умы данного периода - математикой занимался Арефа Кесарийский, астрономией – Евстратий Никейский, Никита Хониат, Симеон Сиф. Последний является автором труда «Общий обзор начал естествознания». Естественными опытами увлечен и Иоанн Грамматик. Его называли Леканомантом – предтечей дъявола, черным магом. Он проводил свои опыты в подземной лаборатории, которую устроил в имении своего брата Арсавира. Особенно расцветают в Византии науки в 11-м веке. Философский факультет университета становится центром светской мысли. Здесь также изучают математику, геометрию, астрономию. Факультет возглавляют крупные византийские мыслители-рационалисты - Михаил Пселл и Иоанн Италл. Помимо философского в университете создаются юридический и медицинский факультеты. На медицинском факультете развивается естественнонаучное знание – анатомия, физиология, фармакология. Знамениты византийские врачи – Николай Калликл, Михаил Пантехни, Феофанн Нонн. В античной Греции также именно в рассматриваемый период энергично развивается медицина. Во всей средиземноморской ойкумене становится знаменитым имя Галена. В связи с нуждами медицины, точнее, фармакологии развивается ботаника и, шире, натуралистика. Однако, массовость и общедоступность образования с необходимостью сопровождаются понижением качества и стиля. Самим просветителям в эгалитарный век уже не обязательно быть глубокими мудрецами или рафинированными высокообразованными эрудитами. Руссо, например, повлиявший самым решительным образом на формирование общественного сознания Западной Европы в 18-м веке, не утруждал себя годами пустынничества в ожидании снисхождения великой мудрости. Не имел он и систематического светского образования, занимался то починкой часов, то показывал фокусы, то служил лакеем, то учил основам музыкальной грамоты богатых лоботрясов и переписывал ноты. Наконец, приобрел популярность рассуждениями о том, что первобытное дикарское состояние человека есть, якобы, некий утраченный идеал, и в будущем должно вернуть людям ту свободу, а заодно и равенство, каковые были им присущи в доцивилизационный период истории. Степень инфантильности его рассуждений равно о прошлом и будущем должна была бы отпугнуть человечество, ещё две тысячи лет назад узнавшее Лао-цзы и Платона. Но Платону внимал Аристотель, а Руссо - парижские булочники. Что ж, новый период - период эгалитаризма. А для того, чтобы нагляднее проиллюстрировать, что имеется в виду под словами "торжество эгалитаризма в культуре", приведем здесь один любопытный "документ эпохи" - наступления периода культурогенетической зрелости в России. Называется он "азбука хорошего тона", умещается на двух страничках и выдавался в конце 90-х годов бесплатно посетителям одного из петербургских клубов – ресторанов. Излагая в ироничной форме джентльменский набор познаний современного просвещённого молодого человека, "азбука" являет собой весьма остроумную насмешку над самой наступающей в России эпохой. Судя по всему, автор «азбуки» принадлежит новому поколению интеллигенции. Так что, подробное цитирование оправдано ещё и тем, что помимо иллюстрации сути масскульта, мы здесь обнажим её интеллектуальные приоритеты, да ещё и позабавим читателя. Анонсируется эта шутливая азбука так: "Что бы не опростоволоситься, не попасть впросак и не закомплексовать на тот случай, если Вы вдруг окажетесь в компании интеллигентных людей из "высшего общества", Вам следует вести себя следующим образом и знать следующие вещи: - Рильке и Лорка - поэты. - Кафка и Кендке - прозаики. - Слово "кофе" - мужского рода, в слове "Пикассо" ударение на второй слог, а в слове "Бальмонт" на первом. - Достоевский, Тарковский и Кобо Абэ - амбивалентны и полифоничны. Значение этих слов следует посмотреть в БЭС. Там же можно посмотреть значение слов: инфантилизм, катарсис, лесбиянка, летальный, летаргический, мазохизм, медитация, паранойя, сублимация, трансцендентализм. - Андрей Платонов работал одно время дворником. - Заратустра, который "так говорил", - это иранский пророк, который давно умер и никогда не был мусульманином. - Китайская поэзия намного тоньше и глубже японской. - Проявляя восторг, следует говорить "Сю-у-р" (это от иностранного слова "сюрреалистический", что означает "очень хороший"). - Сальвадор Дали - это сю-у-ур. - Винсент Ван Гог отрезал себе ухо, жена у него была проститутка, он был нервнобольной и застрелился. - Фрейд это психиатр, который учил, что секс всему голова. - Артур Шопенгауэр - был женоненавистником и философом,7 который учил, что воля всему голова. - Гегелю приходили в голову абсолютные идеи, когда он стоял в луже на одной ноге. - Эммануил Кант жил в Калининграде. До 70 лет он был девственником, и ЭТО случилось только в 70 лет. Он сделал это ради науки. Категорический императив это его. - Чюрленис болел шизофренией. Он синтезировал музыку и живопись. - Иисус Христос был на самом деле. - Данте - это итальянец. Он написал "Божественную комедию". Дантес - это француз, который стрелял в Пушкина. - Пушкин в Михайловском одной рукой писал шедевры Анне Керн, а другой занимался любовью с крепостной девушкой, которая родила ему не то сына, не то дочь. - Лермонтов был женоненавистник. - Вы очень любите джаз, потому что там синкопа. - Бах - великий композитор, но, к сожалению, его очень любят дилетанты. Бах и орган совсем не одно и то же. - Герман Гессе написал "Игру в бисер", Гесс - нацистский преступник. - Художник Тулуз-Лотрек был карлик, Бетховен-глухой, а лорд Байрон - хромой. - Кандинский отец абстракционизма. Кандинский - это надо видеть! - Казимир Малевич написал "Черный квадрат" еще до революции. - Хлебников поэт для поэтов. Он синтезировал музыку и поэзию, он почти никогда не умывался. Был пророком. - Омар Хайям писал рубайи. Шекспир - сонеты. Басе - хокку. Исикава Такубоку - танки. - Нирвану придумал Будда, который жил на самом деле. Нирвана - это тоже, что и сю-у-ур. - Классической и популярной музыки нет - есть только хорошая и плохая музыка. Вы любите как Рахманинова, так и "Пинк Флойд". Вам также импонирует Стравинский и Вивальди. - Антониони лучше Феллини, а Курасава лучше Антониони. - Все мы немножко гуманоиды, каждый из нас помаленьку гений, всякий чуть-чуть сумасшедший. - Свет идет с востока. Икебанэ - букет цветов, сакэ - рисовая водка. - Слово "маразм" пишется с одним "р", в отличие от слова "сюрреализм". Слово маразм уже не модно, вместо него надо говорить "Это меня не устраивает". - Айрис Мердок - представительница экзистенциализма. - Каратэ - это тот же дзен, дзен - та же йога, йога - это нирвана. Нирвана - это сю-у-ур. И т.д. и т.п. Забавно. Но, ведь, как говориться, в каждой шутке есть доля шутки. К тому же уберите отсюда иронию, и при ближайшем рассмотрении обнаружится, что знаменитая «Энциклопедия» Дидро и Д Аламбера, созданная в период зрелости романо-германского культурогенеза, по сути своей, мало чем отличается от нашей «азбуки». В эгалитарный век набор отрывочных сведений из разных областей, действительно, становится мерилом культурности. Сакральное религиозное знание, которое формировало миросознание человека и строило его нравственно, а равно и сословно-профессиональное знание, которое кормило человека и обеспечивало его гармоничную социализацию, меняются на «дурную бесконечность» всевозможной бессмысленной информации. И, если прежде это была болезнь праздной аристократии, то теперь, что такое мазохизм, медитация, паранойя или сублимация интересуются уже многие, поскольку многие желают стать "просвещёнными". Опять же стремление негативного интеллигентского сознания упростить сущее, лишить его высшего и просто высокого измерения. Или взять такое глубокомысленное высказывание Дидро: «Любое животное есть более или менее человек; всякий минерал есть более или менее растение; всякое растение есть более или менее животное. В природе нет ничего определенного». Сравните с цитированным выше – «Все мы немножко гуманоиды, каждый из нас помаленьку гений, всякий чуть-чуть сумасшедший». Разве это не выдает глубинную схожесть мирочувствования нашего насмешника и знаменитого просвещенца, отразившуюся в строе их мысли. В заключение параграфа несколько слов скажем о таком примечательном для периода зрелости феномене как мода. Мода теперь не элитарное развлечение одной лишь аристократии, ею весьма интересуется и средний класс городов, и даже низы. Мода призвана ни к чему иному, как экономить психические силы индивида, когда перед ним встает какой-либо выбор, давая ему четкий культурный образец. Ведь выбор - интеллектуальный процесс - энергозатратен. А выбирать в эпоху культурного плюрализма приходится всё чаще. И мода, как и иные формы и способы социальной унификации, свойственной рассматриваемому периоду, есть, в сущности, ни что иное, как отрицание индивидуальной свободы и принятие общих правил – конформизм. Само стремление к индивидуальной оригинальности становится жертвой моды. Этот момент раскрывается уже в этимологии данного термина - французское mode от латинского modus – «правило». Мода есть всего лишь передовой отряд общей для всех конформистов нормы. Разница в том, что мода скачет чуть впереди на орловском рысаке, или, если говорить об одежде, начиная с эпохи Людовика 14-го, на французском, а норма стоит за холмом с обозом массовой унифицированной продукции. Но полководец у них один. Это именно рефлекс экономии сил - биологический инстинкт. Притом, унификаторскую задачу моды облегчил сам Создатель, побеспокоившийся о том, что бы в комплекте человеческих инстинктов был и подражательный. Впрочем, мода существовала и прежде, но особенность данного периода состоит в том, что теперь мода, помимо того, что она становится массовой, меняется чаще. Период «полураспада» культурных образцов заметно сокращается, а желание перемен обостряется. Даже интерес к старине приобретает специфический характер - старое или, точнее, старинное зачастую интересует именно как нечто неизведанное, новое, модное. ТОРЖЕСТВО ЭГАЛИТАРИЗМА. ОСЛАБЛЕНИЕ ИЕРАРХИЧЕСКОГО ЧУВСТВА. Итак, зрелость культур – период расцвета эгалитаризма. Наступление эгалитарной эры проявляется в различных этносоциальных феноменах. В частности, утрачивается чувство иерархии. О переменах в сознании низов уже сказано, но и самосознание верхов изменилось. Те, кто прежде искал приложения своих сил и талантов на воинской и государственной службе, теперь ищут славы на ином поприще. В античном Риме, например, выходцы из высших сословий - сенаторского и всаднического теперь всё чаще предпочитают выступать не в Сенате с политическими речами, но в цирке - в конных ристалищах возницами, гладиаторами в гладиаторских боях, участвуют в соревнованиях борцов и в травле зверей, играют в театрах в комедиях и мимах, поют со сцены. А, ведь, прежде лицедейство, гладиаторство и т.п. считались ремеслом рабов и вольноотпущенников. Теперь же, когда сенат попробовал запретить представителям аристократических сословий выступать в цирке и театре, находились молодые люди, которые отказывались от своего сенаторского достоинства ради сцены и арены. Снискать любовь праздной толпы, сорвать аплодисменты публики в Колизее, им теперь представляется более ценным, чем триумф полководца после успешной битвы. Императоры могут требовать от подданных отношения к себе как к богам, но сами себя таковыми отнюдь не чувствуют. В том же Риме Калигула и Нерон инкогнито таскаются по самым дешевым кабакам и притонам. При этом Калигула любил в них петь и танцевать, а Нерон предпочитал их грабить, петь же он полагал для себя приличным в театрах, так как считал себя профессиональным кифаредом. Калигула выходил и на арену цирка гладиатором и возницей, а Нерон предпочитал драться с ночными прохожими в темных переулках. Другой император - Комод также запросто выходил на арену римского цирка как рядовой гладиатор и предавался этому занятию увлеченно и регулярно. Он даже переселился из императорского дворца в гладиаторские казармы и приказал называть себя не своим именем, а именем знаменитого в Риме в недавнем прошлом раба - гладиатора. В Византии, спустя восемь веков, отпрыски аристократических семейств также всё чаще предпочитают воинским упражнениям пиры и скачки, а обществу наставников общество мимов и танцовщиц. Первым пример подал упомянутый Михаил 111, который друзьями имел сплошь сатиров да наездников цирка, и сам участвовал в цирковых состязаниях. Однажды, он, как свидетельствуют современники, чуть не пришиб протонотария - мелкого чина, через которого другой чиновник - доместик схол передал ему сведения о вторжении арабов в Малую Азию. Император в этот момент стоял на колеснице, готовый к старту, и был взбешен, что его внимание отвлекли в столь ответственный момент. Позже василевсы Роман 11, Константин V111, Константин 1Х питали пристрастие к мимам – наиболее приниженной категории лицедеев. Но самым большим демократом прослыл Лев V1 Мудрый, который приглашал популярных у городских низов уличных актеров к себе во дворец на трапезу и обедал с ними за одним столом. Подобное видим и в современной России, каковая сегодня стоит на пороге культурогенетической зрелости. Российские политические бонзы на гладиаторов и наездников, конечно, не тянут, но также норовят непременно под телевизионные камеры спеть со сцены дуэтом с модной поп-звездой, покрасоваться в дорогой спортивной форме на стадионе, ничуть не стесняясь отвислых животов и тощей мукултуры, или засветиться на каком-нибудь тупом токшоу, демонстрируя образцовое косноязычие и скудоумие. Всё это, между прочим, проявления истерической формы психопатии, для которой свойственно неукротимое желание привлекать к себе внимание публики по поводу и без повода. Накануне выборов политики не чураются выйти к честному люду и сплясать на стадионе, а то и прямо на улице что-нибудь «народное», гопака или рок-н-ролл. Это называют демократизацией. Осталось понять каким образом демократия - буквально "власть народа" связана с тягой Нерона к дешевым злачным заведениям, Комода - к гладиаторским боям, а российских политиков к рок-н-роллу. Разберемся. Эгалитаризм суть социокультурная нивелировка, ориентированность культурного и политического процесса на массы, отказ или ослабление иерархичности, как системоформирующего принципа, сопровождающееся формальным уравниванием участников этносоциального процесса в правах и обязанностях. Эгалитаризм антитеза аристократизму. Причем, смена аристократической эпохи эгалитарной состоит отнюдь не только в ослаблении роли аристократии как этносоциальной группы. Аристократизм, в широком смысле, имеет три важных признака – чувство достоинства, чувство ответственности и чувство стиля. Так, вот, в ранних аристократических периодах локального культурогенеза этими свойствами обладало отнюдь не только сословие аристократов, представители которого, как правило, заняты на военной службе и в сфере администрирования, но и иные сословия – купечество, духовенство, ремесленники. Свой четко оформленный этнокультурный сословный стиль и чувство сословного достоинства были присущи и сословию земледельцев. Теперь же эти вещи начинают утрачивать все. Теперь нравы и вкусы становятся более универсальными и ориентированы на тех, кого в европейской культуре определили как “средний класс”. На его потребности сориентировано государственное строительство, национальное хозяйство, искусство и т.д. Тойнби, например, обозначил феномен наступления эгалитаризма, как "закон прогрессирующего упрощения". С феноменом эгалитаризма тесно связан феномен демократизма. Но демократизм категория социально-политическая, эгалитаризм же, или эгалитарность более широкое общекультурное понятие. Оно объемлет все сферы жизни и потому полнее отражает существо происходящего. В романо-германской культуре торжество эгалитаризма имело место в начале уже следующего периода, когда вслед за третьим сословием - буржуазией о своих социально-политических правах заявили низы. Английский социальный мыслитель Миль назвал этот феномен "сплочением посредственности", а его поклонник Герцен, живший в этот период в Европе, и так же лицом к лицу столкнувшийся с европейским мещанством, определил его ещё более презрительно - "паюсной икрой, сжатой из мириад мещанской мелкоты". Впрочем, это наступление "царства не Божия, а человеческого", как выразился тот же Герцен, сами европейские мыслители, в частности, Вико, приветствовали задолго до Миля и Герцена. А неизбежность и закономерность наступления "человеческого" века после века богов и героев, как мы помним, понимали ещё древние египтяне и индийцы. В России победа эгалитарной идеи произошла уже в конце периода надлома – в 60-х годах 20-го века, а символизировал её новый и весьма благосклонно воспринятый населением лозунг - «всё для блага народа», под который в ущерб экологии и в ущерб будущим поколениям в 70-ые годы резко увеличили добычу и принялись вывозить за рубеж невосполнимые природные ресурсы – газ, нефть, цветные и редкоземельные металлы, минеральные удобрения, меняя их на самый примитивный модный ширпотреб - кримпленовые пиджаки, итальянские дамские сапоги, французские духи, жевательную резинку, сигареты с фильтром и т.д. Любопытен и такой эпизод - когда в Москве решили издать энциклопедию – «Выдающиеся москвичи», то первой поместили в ней биографию не полководца, выигравшего решающую битву, от которой зависели судьбы страны и мира, не павшего геройски в этой битве воина, не космонавта, сгоревшего в плотных слоях атмосферы в спускаемом аппарате, не лётчика - испытателя, для которого каждый вылет – испытание собственной судьбы, не государственного деятеля, поднявшего страну из разрухи мудрой политикой, даже не философа или учёного, и уж, тем более, не религиозного подвижника и страстотерпца, но… популярного клоуна. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что толпы людей собирают теперь похороны опять же не писателей, старцев, авторитетных отцов церкви, прославленных полководцев и выдающихся учёных, но так называемых шоуменов - ведущих телевизионных развлекательных передач. Что ж, Россия вступает в период зрелости культурогенеза и выбирает понятных новой эпохе «национальных героев». Она называет их ВИП и, как минимум, три четверти из этих ВИП - педерасты, наркоманы и алкоголики из сферы шоубизнеса, мошенники и аферисты – коммерсанты, казнокрады и коррупционеры – чиновники и просто серые никчёмные субъекты из сферы публичной политики. Одним из проявлений эгалитарности является, как уже сказано, социально-культурная унификация. Конечно, таких степеней как в современном западном мире, где все дефекты стареющей культуры усугубляются идейной и политической победой антисистемной этнофобии, унификация нигде в истории не достигает. Но тенденция в завершающих периодах имеет место во всех исследуемых локальных культурах. Сословные различия постепенно начинают стираться и люди, по крайней мере, одного поколения следуют одной и той же моде, придерживаются схожих взглядов и убеждений, имеют одних и тех же кумиров, один и тот же эстетический идеал, используют одни и те же жаргонные слова и выражения и т.д., и т.п. В ранних периодах локального культурогенеза также имеет место известное единообразие, но внутри сословий. К тому же природа внутрисословного единообразия иная - тогда это было связано с психической недифференцированностью. Рассматриваемый же здесь феномен обусловлен вторичной унификацией психоструктуры и падением пассионарности. Ведь особенное требует для своего поддержания психической энергии, которой теперь не хватает, а унификация позволяет экономить энергию, как в индивидуальной психоструктуре, так и этносоциальной. Индивидуализм же данного периода означает не самобытность и творческую оригинальность, но всего лишь социальную атомизацию. В масштабе мультиэтничных культур также имеет место потеря этнокультурного своеобычия, оригинального этнокультурного стереотипа, другими словами унификация, но в данном случае этнокультурная. Причем связи и отношения, включая всякого рода противоречия и конфликты, внутри сложных этносоциальных систем всё реже возникают на основе собственно этнокультурных признаков, и всё чаще на основе социальных. Если процесс этнокультурной унификации заходит далеко, на базе прежних этносов могут возникать укрупненные этнические общности, в которых прежние этносы, становятся субэтносами. Этот феномен весьма нагляден, к примеру, в истории Западной Европы, где современные французская, немецкая, итальянская нации сложились именно в период зрелости романо-германского культурогенеза в результате «вторичного смешения» близкородственных этносов, населявших соответствующие страны, и превратившихся теперь в субэтносы. Кстати этот феномен - упрощение этнической структуры, понижение в результате этнокультурной унификации таксономического уровня прежних этносов до субэтнического, то есть слияние их привлек пристальное внимание европейских социологов ещё в 19-м веке. Глубинную причину сего феномена – рационализация сознания и падение этносистемной пассионарности в завершающих периодах локального культурогенеза тогда не знали, и потому существо происходящего понять не могли. Французов и немцев называли вновь образованными нациями, появилось даже представление, что феномен нации возник впервые именно в Европе в ту пору, а до того существовали лишь племена и народности – низшие категории общностей. Однако подобное имело место и, к примеру, в Римской империи в период зрелости античного средиземноморского культурогенеза, и не только на этническом, но и на суперэтническом уровне. Здесь разные области прежде были весьма непохожи. Скажем, Сирия и Северная Африка, Галлия и Испания ещё пару веков назад в этнокультурном плане разительно отличались друг от друга. Теперь же испанцы - отец и сын Сенеки, сириец Лукиан, пергамец Гален, выходцы из греко-финикийской Африки Апулей и Тертуллиан, италиец Вергилий, галл Корнелий Тацит - все римляне – люди унифицированной культуры. Тот же феномен наблюдается и в древнекитайской культуре, и в средневековом мусульманском мире. А, скажем, в средневековом Китае уже с конца предыдущего периода стала быстро стираться разница между северными китайцами - китаизированными степняками и южными китайцами, которые ассимилировали китайские и малайские лесные племена юга, и тибетские племена юго-запада. Получает широкое хождение общекитайское суперэтническое самоназвание - хань-чжэнь. В древнем Иране в рассматриваемый период - конец аршакидской и начало раннесасанидской эпох - 3-ий-4-ый века так же очевиден расцвет культуры и образования, и при этом культурная нивелировка. В частности, на персидском наречии - парсик, объявленном придворным, то есть государственным языком - дари, теперь постепенно начинают говорить не только в Фарсе, но почти во всех областях - шахрах империи - и в Месопотамии, и в Мидии, и в Парфии, и в Хорасане, и в Кермане. В Византии также наблюдается культурная унификация различных областей империи, в начальных периодах вполне самобытных в культурном отношении. Хотя Константинополь по-прежнему в привилегированном положении и роскошествует за счёт провинций, крупные провинциальные города подтягиваются до уровня столицы. Провинциальные элиты, да и не только элиты, но и средний слой в больших городах по уровню запросов, амбиций и реальному богатству, если не становятся вровень, то, во всяком случае, постепенно приближаются к столичными жителями. Эгалитарность проявляется, как уже отмечалось, в развитии унифицированного массового образования, которое находится под контролем и опекой государства. И в древнем Китае, и в Риме, и в Византии, и в средневековом Китае, и в России ещё в предыдущей период начинают появляться государственные школы с унифицированными программами. В ряде культур учителя, прежде учившие по своей инициативе и на свой риск, принимаются на содержание государством. Мотивация у такого массового унифицированного образования особая - его задача - обеспечение воспроизводства "цивилизованного человека" - носителя и потребителя «цивилизованного», то есть конвенционального образа мысли и образа жизни. Считается, что образованный по унифицированной программе, а главное воспитанный, то есть социализированный по унифицированной методе человек менее опасен цивилизованному обществу и легче в него интегрируется, нежели "не образованный", то есть, не прошедший общий для всех курс и не получивший общий для всех навык дисциплинированного высиживания уроков, зубрежки экзаменов, терпения наказаний и т.п. Причем, хотя образование становится более прагматичным и утилитарным, стоит ещё раз подчеркнуть искусственность и конвенциональность знаний и самого понятия образованности. В ранних тоталитарных периодах знающим считался человек, который знал, как распорядиться собственной душой, чтобы сохранять её умиротворенной на этом свете и спасти для вечной жизни на том, как относится к кормилице - земле и природной среде, в целом, чтобы не спровоцировать негативные процессы в ней, как жить среди людей, стяжать их уважение и самому уважать других, как быть отцом, мужем, сыном, матерью или женой, и т.п. Теперь же знающим считается тот, кто изучил, в известной мере, произвольно подобранный ряд дисциплин, знание которых в реальной жизни в отношениях с природой и обществом могут вовсе и не понадобиться. Попадая в иную культурную среду и очень «образованный» субъект может показаться другим представителям человеческого рода совершенным дикарем, и не сможет адаптироваться под тем же самым солнцем, под которым ещё недавно слыл большим грамотеем. Впрочем, нынче, когда унификация происходит уже в масштабах человечества как вида, цивилизованность приобретает транскультурный характер. НАРУШЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ ИЕРАРХИЧНОСТИ. ФЕНОМЕН БОЛЬШИХ ГОРОДОВ. О таком проявлении эгалитаризма как разрушение социальной иерархичности, проницаемости и неустойчивости сословных границ скажем дополнительно несколько слов. В России отмену принципа иерархичности ещё в начале 20-го века символизировал марксистский лозунг: каждая кухарка может управлять государством, а в конце века деиерархизация выразилась в появлении приснопамятного «правительства лаборантов», когда оказалось, что занятие важнейших государственных постов более не предполагает необходимости проходить ступени карьерной лестницы, подтверждать квалификацию и адекватность успешностью на более низких должностях, и принадлежать особой касте – номенклатуре. А в античном Риме данный феномен проявился, в частности в том, что все жители завоёванных Римом провинций, включая бывших рабов – вольноотпущенников, приобретают такие же права гражданства, как сами римляне. В ранних периодах по получении вольной бывшие рабы продолжали именоваться рабами, и только их дети, родившиеся уже свободными, назывались вольноотпущенниками. Теперь же сын вольноотпущенника мог получить уже и сенаторское достоинство. Недавние рабы - вольноотпущенники принцепсов становятся их фаворитами, назначаются на важные государственные должности и руководят империей. Выше упоминалось о всесильном вольноотпущеннике Клавдия Палланте. И ведь, при Клавдии он такой уже далеко не один. Политику Клавдия, вообще, делают бывшие рабы - Полибий - советник по ученым делам, Нарцисс - советник по делам прошений, Феликс - командующий римскими войсками в Иудее, евнух Посид и т.д. Светоний рассказывает случай, как однажды Клавдий попенял на опустение императорской казны, а императоры в Риме в этот период имели собственную казну, помимо государственной, контролировавшейся сенатом. Так, вот, обеспокоенному Клавдию объяснили, что для наполнения казны ему достаточно войти в долю с двумя бывшими рабами. Имелись в виду, как раз, Паллант и ещё один всесильный фаворит, имевший преторское и квесторское достоинства, упомянутый Нарцисс - советник по делам прошений. Учитывая богатство последнего, надо полагать мзду за умелое представление принцепсу их просьб, просители платили Нарциссу не малую. Бывшие рабы, вообще, помыкали императором, как хотели, имея в качестве конкуренток в части влияния на него лишь его жен. А, скажем, на императора Вителлия, который окружил себя актерами и цирковыми наездниками, огромным влиянием пользовался его альковый дружок - вольноотпущенник Азиатик. Став императором, Вителлий сразу же надел ему на палец золотой перстень - знак всаднического достоинства. Император Гальба своему фавориту - вольноотпущеннику Икелу также даровал всадническое достоинство, но вчерашний раб тем не удовлетворился и требовал себе высшую из всаднических должностей. Отметим также, что, если раньше дворцовые перевороты были делом аристократов, то теперь в антигосударственных заговорах наравне с ними участвуют рабы и вольноотпущенники, они не робеют даже, когда нужно умертвить императора. Августа, например, пытался убить раб-именователь Телеф. А в 69 г. уже и сам императорский трон занял простолюдин - Веспасиан внук простого солдата и сын ростовщика. Десять лет он, не мало не усомнившись в своем праве, управлял империей и заявил сенату, что наследовать ему будут его сыновья или никто. По смерти он был признан римским народом "божественным" и, действительно, положил начало плебейской династии Флавиев. В древнем Китае наступление эгалитаризма символизирует сама фигура основателя новой династии Хань Лю Бана. В 209 г. до Р.Х., когда началась всекитайская гражданская смута, знаменовавшая собой окончание надлома и переход в период зрелости, он был простым земледельцем-общинником. А уже в 202 г. объявил себя императором. "С тех пор как живет наш народ, Небо никому и никогда столь стремительно не давало власть", - Так прокомментировали позже китайские летописцы сей эпизод китайской истории - обращение мужика в императора. История с мужиком на императорском троне повторится, причем, как это нередко случается, в виде фарса, уже в конце периода зрелости древнекитайского культурогенеза. В 1-м веке, а точнее в 25-м году по Р.Х. когда Поднебесная была объята новой смутой, захватившие ханьскую столицу отряды шаньдунских повстанцев под названием "Красные брови", провозгласили императором простого пастуха. Его попытались выдать за отпрыска царского рода. Но это дело не выгорело, и вскоре трон занял действительный представитель ханьской фамилии. Это, однако, не отменило эгалитарных тенденций в эпоху династии Младшей Хань. В ней, к примеру, практиковалось привлечение на высокую службу, в том числе в императорский дворец «мужей, живущих в горных ущельях», вместо тех, кто «ослепляет пустым блеском». В Византии большим влиянием на политические дела пользуются евнухи и другие ближние слуги василевсов. Люди зачастую низкого происхождения, они нередко занимали высокие должности. В роли всесильных временщиков обычно выступали постельничие василевсов – паракимонены. Например, большим влиянием пользовались слуги Никифора 111 Борил и Герман, а слуга отца Алексея Комнина Лев Кефала смог стать крупным полководцем. Безграмотный простолюдин Роман Лакапин дослужился до архонта царского флота, а затем в 920 г. сел на трон под именем Романа 1. Позже большим политическим влиянием пользовался его незаконнорожденный сын Василий Ноф, который к тому же был рожден не от ромейки, а от "скифянки" - то есть от русской или болгарки. А Константин V11 Порфирородный позволил своему сыну и наследнику, будущему василевсу Роману 11 взять в жены дочь простого трактирщика Анастасию, принявшую имя Феофано, что значит «избранная Богом». Между прочим, это была будущая мать Анны - будущей жены русского святого равноапостольного князя Владимира Крестителя. Да и почему бы византийским простолюдинам не делать карьеру, если сам император Лев V1 утверждал, что “…О благородстве людей нужно судить не по их предкам, но по их собственным делам”. А, скажем, в османском культурогенезе начало наступления эгалитарной эпохи проявилось в том, что на государственную, в частности, воинскую службу стали принимать не только рабов из числа детей плененных христиан и прочих иноверцев, как прежде, но и самих местных турок, чего прежде не практиковалось. Другим отзвуком в политической жизни наступления эгалитаризма в данный период в ряде культур является практика апелляции правительства к гласу народа. И пусть такая апелляция бывала скорее ритуальной, но тем не менее. В древнем Китае, например, этот глас народа назывался - минь цин. Собирать население для всякого рода голосований и референдумов по вопросам государственной важности китайские мудрецы не догадались, к тому же ханьская империя – не Афины, в ней жили многие миллионы людей, так что чиновники искали выражение народного начала в традиции, обычае, фольклоре. Было даже создано целое ведомство по сбору и анализу устного народного творчества для учета народных настроений. А, скажем, в античном Риме в законодательстве имеется такое понятие, как "оскорбление величества". За оскорбление величества ссылают и даже казнят. Так, вот, величеством теперь прозывается никто иной, как "римский народ", то есть плебс. В Византии претендентам на трон василевса важно, чтобы константинопольский плебс на улицах приветствовал их воцарение, это должно было засвидетельствовать одобрение народом их персоны, что придавало их власти видимость легитимности. Между прочим, в городах одновозрастной Византии Древней Руси, в том же Новгороде, хотя князья – Рюриковичи по праву рождения и отправляли исполнительную власть, но субъектом высшей власти оставался всё же народ. Конечно не все жители, но лишь владевшие имуществом и авторитетные, но тем не менее. Они использовали институт вече и при желании могли дать нелюбому князю от ворот своего стола вполне реальный поворот. Такие политические формы и отношения считаются для Древней Руси традиционными. Но надо понимать, что складываются они именно в определенный период локального культурогенеза. В основе разрушения этносоциальных иерархий, разумеется, лежат перемены в менталитете людей данного периода. Эгалитарный, как уже отмечалось, с французского буквально означает "уравнительный", но отнюдь не равенства ищут в данный период. Напротив, ищут возможности возвыситься хотя бы на вершок над другими. "Мы все глядим в Наполеоны. Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно", - написал Пушкин в "Евгении Онегине". Но Пушкин жил в конце аристократической эпохи русского культурогенеза и под "всеми" он имел в виду, конечно, людей своего круга - дворянскую аристократию. Теперь положение меняется, теперь в наполеоны глядят не одни аристократы, а для описания новой ситуации достаточно произвести усекновение пушкинской фразы, придающее ей совсем иной смысл: "мы все глядим в наполеоны - двуногих тварей миллионы". Почти полтысячелетия назад в данный период средневекового индийского культурогенеза сикхский поэт Ангад Дев, описывая свой «железный век», подобную мысль выразил такой строчкой: «Каждый нищий метит в падишахи». Впрочем, особенность рассматриваемого периода, как уже отмечалось, в мельчании всего и вся. Чтобы надувать щеки по-наполеоновски уже нет нужды покорять мир, теперь всякий забогатевший лавочник, добросовестно вносящий налоги в казну, сам себе и Наполеон, и падишах. С другой стороны, несмотря на резкое усиление эгалитарных тенденций, этносоциальная система имеет свои страты, по которым распределены участники этносоциального процесса. Принцип и критерий формирования этих страт прост - уровень богатства. Границы меж стратами в начале периода, как водится, ещё легко проницаемым, но постепенно могут прикрываться, и тогда к концу периода переход из "нижней" в "верхнюю" вновь, затруднен. Впрочем, причины этих трудностей иные, чем прежде. В ранних периодах пассионарная аристократия зорко охраняла свои сословные границы и отгораживалась от низших сословий высоким забором. Но, начиная с надлома, старая аристократия постепенно растворяется в более широком слое новой финансовой олигархии или исчезает вовсе. Новая же знать более терпима к простолюдинам, и меряет человека не количеством колен в генеалогическом древе, а количеством денег в мошне или числом нулей в выписке из банковского счета. Однако теперь представителям социальных низов не хватает пассионарности перелезть и через этот невысокий тын. Стоящие на более низкой социальной ступени лишь завидуют стоящим на более высокой, но претендуют на собственное возвышение всё реже. Большинство же готово удовлетвориться тем, что является нормальным в их кругу, в их слое. Отсюда наблюдается ослабление этносоциальной напряженности. Мещанин всё реже мечтает оказаться во дворянстве. А, если и видит себя иной раз в этом качестве, то уж, по крайней мере, прежде чем напрягаться и жертвовать имеющимся достатком и спокойствием ради эфемерных амбиций и сомнительных привилегий, хорошо подумает. Горизонты обывателя ещё более сужаются. Кроме собственного благополучия, дома, службы, мелкокорыстного интереса и законного соития в конце трудовой недели, всё прочее постепенно перестает его волновать. Наиболее пассионарные субъекты ещё стремятся повысить свой социальный статус и войти в стан "благородных", но сокрушать для этого высшие сословия и уничтожать их привилегии уже не торопятся. Отметим также, что наступление эгалитарного века тесно связано с феноменом города, причем именно крупного города – мегаполиса. В рассматриваемый период культура всё более приобретает городской характер. В древнем Китае, к примеру, имеется полтора десятка крупных городов с население в несколько сот тысяч человек. Самый крупный среди них - столица Ханьской империи Чанъань. Именно в данный период, соответственно, средиземноморского античного и романо-германского культурогенезов население древнего Рима и Лондона перевалило за миллион. А в средневековом Китае миллионников в период зрелости уже несколько. Большой город влечёт самых разных людей. Субъекты с повышенной пассионарностью, понятно, рассчитывают найти здесь наилучшее приложение своей кипучей энергии и интеллектуальным потенциям, квазипассионарии надеются половить рыбку в мутной воде городской жизни. Но ведь они составляют меньшинство населения мегаполисов, большинство же вполне нормальные обыватели, средние во всех отношениях представители рода человеческого. Что заставляет этих людей покидать тихие городки и селения, раскинувшиеся в живописных ландшафтах, и селиться в душных, шумных, наводнённых разного рода аферистами, жуликами и проходимцами, городах, где к тому же жизнь на много дороже? Вероятно, это своеобразный ответ на усиливающуюся духовную разобщенность при распаде тоталитарного филономического сознания. Чувствуя таковую, человек в качестве компенсирующей меры стремится в толпу. Однако, желаемого эффекта это растворение в толпе дать никак не может. В итоге ощущение отчужденности и одинокости в городах лишь усиливается. “Большой город - большое одиночество”, - так говорили ещё в Античном мире. Отсюда, в частности, рост суицидов - феномен, который обращает на себя внимание уже в эпоху надлома, и который для первой половины локального культурогенеза редок. Столицы помимо обычных для всякого города торговцев и ремесленников населяют специфические социальные группы - чиновничество, интеллигенция, элита национальных меньшинств, нувориши, крупные и мелкие аферисты, а также люмпены, стекающиеся сюда со всех концов страны. Это, что называется, города контрастов - роскошь соседствует с нищетой, причём ни та, ни другая теперь совершенно не комплексуют по поводу своей вопиющей наготы. Появляется и становится заметным слой людей, которые ведут праздно-активный образ жизни, пребывая в только им понятных хлопотах. От «света» аристократического периода этот слой отличается несословным разношёрстным составом и отсутствием не только высокого, но какого-то бы ни было устойчивого стиля. Нынче в России их прозвали тусовщиками, в Риме две тысячи лет назад в данный период римского культурогенеза их называли арделионами. В целом, население столиц представляет собой особый, в той или иной мере химеризованный субэтнос и, как таковой, имеет свой особый стереотип поведения, отличный от стереотипа природной нации. Ему, в частности, присущи повышенный эгоизм, снобизм, а также космополитизм, каковой является одной из составляющих эгалитаризма. О. Шпенглер обозначил данный феномен "мировым городом": "...Три или четыре мировых города, которые всосали в себя всё содержание истории и по отношению к которым совокупный ландшафт культуры опускается до ранга провинции, только и занятой тем, чтобы питать мировые города остатками своей высшей человечности… Мировой город означает: космополитизм вместо “отчизны”, холодный фактический смысл вместо благоговения перед преданием и старшинством, научная иррелигиозность как петрефакт преставившейся религии сердца, “общество” вместо государства, естественные права вместо приобретённых. Деньги как неорганическая абстрактная величина, оторванная от всех связей со смыслом плодородной почвы, с ценностями исконного уклада жизни..." Описание мировых городов может показаться отвратительным, но сами их жители отнюдь не считают свою участь прискорбной. Напротив, они самодовольны и даже, если бедны, презирают провинциалов и деревенщину. Иные из них мечтают однажды разбогатеть на зависть всем, другие мыслят философски и полагают своим богатством отсутствие каких бы то ни было обязательств. И не только перед внешним миром¸ но, что ещё более существенно, поскольку даёт совершеннейшую свободу, перед самими собой. Помимо небывалой численности непроизводительного населения, ещё одна примета больших городов – интеллигенция. Как особая сословная группа интеллигенция выступает ещё в переходный период надлома. Но, если в начале эта группа формировалась из числа рафинированных представителей аристократии, то теперь в ней задают тон разночинцы, преимущественно, получившие образование выходцы из мелкой и крупной буржуазии. В романо-германской культуре Руссо, например, сын часовщика, выходцем из третьего сословия был и Вольтер. А, скажем, Монтескье представлял крупную буржуазию – он был наследником президента Бордосского парламента, и унаследовал указанную должность и титул барона. В средневековой Индии заметно влиявший на умы современников поэт и мыслитель Кабир – сын простого ткача и сам ткач, другой крупный маратхский поэт и идеолог движения бхакти Намдев – сын портного. В России уже к концу 19-го века интеллигенцию составляли и обедневшие выходцы из дворянского сословия, и поповичи, побросавшие семинарии, и дети местечковых евреев – шинкарей и керосинщиков, подавшиеся в столицы и подвизавшиеся в газетных репортёров, аптекарей и театральных критиков. К началу 20-го века именно они составили авангард интеллигенции, а после октября 17-го, когда собственно русский культурный класс был уничтожен или изгнан в эмиграцию, и саму интеллигентскую массу. Самый тип интеллигента, как и всё прочее в эгалитарную эпоху, подвержен эгалитарному упрощению. С падением пассионарности интеллигенция утрачивает и радикализм, она уже не столь решительно противопоставляет себя традиционному обществу, тем более что и само общество теперь отнюдь не всегда придерживается традиций. Новая интеллигенция вливается в ширящийся слой буржуа, она захвачена общим настроением, отказывается от былого чистоплюйства и также проникнута стремлением к личному благополучию, потому жмётся к крупной буржуазии и власти. Вольтер, к примеру, аплодировавший якобинцам, отправлявшим французских аристократов на гильотину, одновременно, водил тесную и вполне меркантильную дружбу с доброй половиной европейских монархов, особенно, враждебных Франции, и не гнушался их богатыми подачками. А Руссо жил на содержании у крупной парижской буржуазии и обосновывал её политические притязания. Античные греческие философы, начиная с середины 2-го века до Р.Х. подавались в богатый Рим. А в России в конце 20-го века называвшие себя интеллигентами словно грачи по осени собрались в стаю и из забедневшего Петербурга потянулись в Москву, поближе к деньгам. Между тем, эти московские деньги, вопреки уверениям новых домицианов, пахнут и ещё как - смердят и источают, самое, что ни на есть гадкое зловоние, но от этого не утрачивают свою покупательную способность. Так что, остается лишь вспомнить Семена Франка - российского философа начала 20-го века, провидчески заметившего, что из интеллигентского нигилизма, в конечном итоге, ничего иного и не может быть выведено в области морали, кроме как эгоистический аморализм. Нынче, когда в период зрелости вступает Россия, мы поражаемся стремительному обуржуазиванию интеллигенции, её близорукому западнопоклонничеству, прислужничеству у олигархов, одновременно, пресмыкательству перед властью. Особенно ярко всё это проявляется в период очередных выборных компаний, когда известные писатели, режиссеры, ученые соревнуются, кто сделает более подобострастный комплимент фаворитам политических тараканьих бегов. Причем, последним даже не обязательно прельщать их разного рода посулами. Многие и без того всегда готовы услужить власти по причине метафизического трепета перед ней. Что ж, можно по этому поводу скорбеть, но удивляться нечему. В античном Риме, например, знаменитый ритор и философ Дион Хрисостом, бывший диссидент, отправленный Домицианом в ссылку, возвращается при Траяне и произносит четыре речи "О царской власти". В них он обосновывает концепцию римского принципата, то есть автократического правления, на который ещё недавно рьяно нападал. Откровенным льстецом слыл и Марциалл. А в Западной Европе во Франции интеллигенция, только вчера при ослабевших Бурбонах подготовившая анархо-либеральную смуту под названием Великая Французская революция, раболепствует перед сильным и беспощадным со своими критиками Наполеоном, не смущаясь его диктаторскими замашками. В Византии интеллигент N1 в самом конце периода Михаил Пселл пережил семь василевсов и каждому из них был близким и доверенным советником, хотя трое из них были узурпаторы, то есть свергли предыдущих василевсов - его же бывших благодетелей. Пока они были в силе, Пселл не уставал славословить по очереди всех семерых, но после их ухода, кичась своим интеллектуальным превосходством, насмехался над их умственной ограниченностью. Пселлу поручали деликатные задания. Например, Исаак 1 Комнин, желая опорочить патриарха Кируллярия в глазах столичной публики, поручил ему написать специальный памфлет. Так, наш интеллигент не постеснялся обвинить патриарха, известного своим ригоризмом, в разврате и чревоугодии. В России в конце 20-го века сильные мира, борясь за власть и деньги, поливают друг друга в СМИ, и приготовление зловонной газетной и тележижи поручают также интеллигенции, чьей епархией являются редакции газет и телеканалов. А интеллигентом на троне можно считать римского принцепса Клавдия. Клавдий любил греческую поэзию, и сам охотно упражнялся в стихосложении, написал по совету Тита Ливия истории Рима, Этрурии и Карфагена, издал философский труд "В защиту Цицерона" и работу по филологии, отличался плодовитостью по части мемуаров. Правда, славы ему эти опусы не принесли, в виду откровенной посредственности, зато он выигрышно смотрелся на фоне своих знаменитых предшественников -Калигулы и Нерона – регулярные казни прекратил, вводил либеральные законы, был завзятым пацифистом, избегал военных походов, отличался трусливостью и хилостью здоровья, слыл подкаблучником у всех своих четверых жён и побаивался римского плебса, который, иначе, именовался народом. Однажды, когда в Риме случились перебои с продовольствием, он позволил на форуме забросать себя объедками и под громкую ругань толпы позорно бежал во дворец под защиту преторианцев. А затеявший государственный переворот нагловатый и бесшабашный Камилл, был уверен, что трусливого Клавдия можно победить и без войны, просто запугав его - он послал Клавдию письмо с угрозами и требованием добровольно сложить с себя верховную власть. Перепуганного и готового выполнить все условия Клавдия с большим трудом отговорили приближенные. В России интеллигенты к верховной власти ещё не пробирались. Но одного персонажа здесь вспомним. Трудов по филологии он, правда, не написал и даже ударения в словах ставил не верно, но также отличался мягкотелостью и малодушием. Когда его попросили сдать геополитическим конкурентам державные позиции, завоёванные кровью и потом многих поколений русских людей, он уступил полмира и три века русской истории с такой лёгкостью, словно отсыпал горсть семечек, а когда новый Камилл потребовал от него добровольно отдать и саму власть, отговаривать его оказалось некому, его никчёмность была очевидной уже и для его приближённых. Он повторил судьбу одного из наиболее ярких «птенцов гнезда Петрова» – Меньшикова, правда, с точностью до наоборот. Тот начинал с торговли пирогами вразнос, а в концу жизни при Екатерине 1 правил Россией как полновластный временщик, этот же, в начале правил великой империей, а закончил карьеру рекламой пиццы. ЭТАТИЗМ И АВТОРИТАРИЗМ. Феномены этатизма и авторитаризма, разумеется, имеют место не только в зрелых культурах. Но источники, формы и содержание данных феноменов в разные периоды локального культурогенеза имеют свои особенности В период зрелости теряют былое значение негосударственные механизмы регуляции – обычаи и традиции. Происходит увядание традиционных гражданских институтов. Само гражданское общество дезорганизовано в катаклизмах надлома. При этом внутренняя установка на праведную жизнь и следование строгим моральным нормам, имеющая основанием религиозную веру, многим уже не свойственна. В этих условиях задача социальной организации ложится на государство. Государство представляет собой, своего рода, институциональный корсет, который призван поддерживать скелет социального организма в условиях его мышечной – гражданской слабости. В частности, вырастает роль государства в регулировании всё более сложной хозяйственной практики. Наёмный характер армии, заметно увеличивающий бюджетные расходы, требует усиления фиска и чиновничьего аппарата, в целом. В ряде исторических локальных культур – в средневековых Китае, Иране, Индии ситуация усугублялась завоеванием этих регионов иноплемёнными. В подобных случаях авторитаризм и тирания едва ли не единственное надёжное средство заставить местное население мириться с властью иноплеменников. В любом слукчае монархия, олицетворяющая центральную власть, стремится поставить под свой контроль местную знать, устранить конкуренцию со стороны наиболее энергичных представителей олигархических групп. И, если в ранние периоды в борьбе с крупно-земельной родовой аристократией монархия могла опереться, прежде всего, на малоземельное военно-служилое сословие, то, начиная с предыдущего периода, она ищет согласия с усиливающимся и разрастающимся торгово-ремесленным сословием, и комплектует новое чиновничество выходцами из среднего слоя. Функции управления сосредотачиваются в столицах. На местах правят полномочные представители центрального правительства, заметно вырастет влияние бюрократии. Всё это создаёт почву для этатизма, а в случаях появления на политической сцене «сильной личности», выдающейся равно своими амбициями и способностями, и для авторитаризма. В древнем Риме, например, это был Август, в древнем Китае - основатель ханьской династии Гаоди и правивший в конце 2-го века до Р.Х. У-ди, в средневековом Китае – основатель минской династии Чжу Юаньчжан, в Византии - Василий 11. В романо-германской Европе, во Франции, например, Генрих 1V, Ришелье и Людовик X1V, позже Фридрих 11 в Пруссии и Наполеон во Франции. В древнем Китае пик этатизма имел место ещё в конце предыдущего переходного периода в первой империи, объявшей Поднебесную, при Цинь Ши хуанди. Об этом мы говорили в предыдущей главе. Циньская империя, впрочем, просуществовала не долго. Основатель новой династии Хань - Лю Бан, принявший имя Гаоди, намеренно избегал этатистских крайностей циньского правления. Он прекратил на время преследование аристократии и признал её заслуги в борьбе с циньским режимом. Были восстановлены аристократические титулы ванов и хоу, частично возвращены в пользование прежние земли, то есть право на сбор в свою пользу налогов с посаженных на них земледельцев, позволено даже чеканить свою монету. Но, в целом, Гаоди продолжил политику автократора Цинь Ши хуанди, направленную на укрепление централизованного государства и усиления власти новой столичной бюрократии в пику родовой земельной аристократии. Вся административная власть и контроль над административным аппаратом в провинциях - чжоу были сосредоточены в руках императорских инспекторов - ци-ши, непосредственно подчиненных императору. Земли, находившиеся в пользовании родовой аристократии, формально считались собственностью императора. Он имел право по своему усмотрению лишить наследственного владельца его вотчины, и Гаоди пользовался этим правом весьма активно. Постепенно он стал избавляться от представителей верхушки земельной аристократии в аппарате управления. Была ущемлена при нём и нетитулованная торгово-ростовщическая знать - её представителям ограничивался доступ к государственным должностям, крупные торговцы были обложены повышенными налогами, ограничены возможности роскошествовать - им запрещалось пользоваться колесницами, одеваться в парчу, носить оружие и т.д. Здесь, кстати, объяснение того обстоятельства, что этатистские и авторитарные режимы зачастую пользуются поддержкой массы не привилегированного населения - этатистские эпохи не редко отмечены уравнительными реформами, радикальными в той или иной мере. При императоре Лю Ци, правившем под именем Цзин-ди, его советник Чао Цо принялся проводить активную политику, направленную на ослабление ванов. Поднятый в ответ мятеж был подавлен, а идеи Чао Цо по сокращению владений местных ванов претворены в жизнь. Политику укрепления центральной власти энергично проводил и правивший в 140-87 г.г. до Р.Х. У-ди. При нём многие представители родовой аристократии были удалены от двора в свои имения. Прямое управление из императорского дворца посредством императорских контролеров – циши утверждается во всей империи. Что касается нетитулованной торгово-ростовщической знати, хотя её позиции при У-ди, в целом, укрепляются, но грозный император не церемонится и с нею. У многих за неуплату налогов были конфискованы доходные земельные владения. Усиливается государственное регулирование хозяйственной деятельности, в частности, торговли. Вновь вводится государственная монополия на отливку монеты, железо, вино, соль. Предпринимаются шаги по введению монополии и в области идей - основой государственной идеологией становится модернизированное конфуцианство, а на пропаганду неконфуцианских учений накладывается запрет. В древнем Иране, где утвердилась новая династия Сасанидов, похожая ситуация. Растёт власть и влияние бюрократии, чиновничество, заметно растущее численно, выделяется в отдельное сословие - дабиров. При Сасанидах активно идет процесс централизации власти. Ликвидируется свойственная эпохе парфянской династии Аршакидов раздробленность страны на уделы, мелкие подвассальные верховной власти царства и княжества, в которых властвовала местная родовая знать. «Вольные» города Западного Ирана - Месопотамии утрачивают привилегии и самоуправление, которые они имели в Парфянской империи. Теперь административная власть в областях-шахрах и в городах переходит к провинциальной бюрократии - шахрабам, которые подчиняются высшей столичной бюрократии в Тизбоне. Родовая аристократия - арабские историки позже в своих трудах называли их «азимы» - пытается удержать власть и привилегии, но объективные процессы постепенно берут своё – усиливаются позиции новой бюрократии и её союзников в борьбе со старой знатью - городской буржуазии и средних землевладельцев – дехкан. А в средневековом Китае ещё в предыдущий период в начале эпохи Сун на все руководящие посты в провинциях чиновники назначаются и смещаются из столицы. При этом провинциальные чиновники, включая высшее управленческое звено - уполномоченные по налогам, судопроизводству, военным делам, перевозкам и сельскому хозяйству не имели права принимать сколь-нибудь ответственные решения без сношения с центральным правительством. Для контроля над местными аппаратом назначались специальные уполномоченные - тунпани. А, чтобы чиновники не имели возможности в ущерб центральной власти устанавливать тесные связи с местными элитами, столичные ведомства регулярно перемещали их из одной провинции в другую. Монгольское завоевание Китая нарушило естественное течение событий, но в конце 14-го века в начале эпохи Мин этатистские тенденции заметно усиливаются. Пик этатизма пришелся на тридцатилетнее правление основателя послемонгольской минской династии, упоминавшегося уже Чжу Юаньчжана. При нём преследовались крупные землевладельцы эпохи монгольского владычества, высшее чиновничество и старая титулованная знать. Их казнили и ссылали в дальние провинции. В 1392 г. были упразднены уделы титулованной знати. В целях усиления зависимости провинциальных чиновников от центральной власти взамен должностных поместий им стали выплачивать жалование из казны. Были упразднены аристократические органы власти - дворцовый секретариат, "Верховная палата" - Шаншушэн. Для того чтобы избавиться от фигуры канцлера, в руках которого традиционно сосредотачивалась значительная власть, Чжу Юаньчжан в 1380 г. обвинил последнего канцлера Ху Вэйюна в заговоре и измене, и упразднил сам институт канцлерства. Создаётся новая жёсткая вертикаль власти. Шесть центральных ведомств – министерств, пять региональных Военных управлений – дучжихуйсы, Палата цензоров, Управление проверки – аньчасы, Провинциальные управления – дучжэнсы теперь замыкаются непосредственно на императора и внутридворцовый секретариат – нэйгэ. Составлявшие нэйгэ секретари - дасюэ ши готовили проекты указов и распоряжений. В провинциях и крупных городах опорой императора становились его многочисленные сыновья. Усилился контроль над ханами, так в средневековом Китае назывались купеческие корпорации, которые в конце сунской эпохи, а особенно в Юаньской империи чувствовали себя весьма вольготно, так как монголы слабо разбирались и мало вмешивались в торговлю. Теперь же власти централизованно закупают продукцию ремесленных мастерских. В городской экономике заметно вырастает удельный вес госсектора, вводится монополия государства на соль, железо, чай, вино. Была монополизирована также внешняя торговля. На нижних этажах китайского социума этатизм проявился в насаждении военных, земледельческих и торговых поселений – миньтунь, цзюньтунь, шантунь. Свободные земледельцы организованы в общины - стодворки – ли и десятидворки – цзя, в рамках которых несли наказание за неуплату налогов и бегство отчаявшихся односельчан с земли. Производиться регулярный и строгий учёт населения и его имущества в ходе переписей и обмера земель, в 1371 г. создаётся знаменитый Жёлтый реестр. Осуществляется упорядочивание налогов. В частности, вводится система двух налогов – лян шуй. Ведомство налогов - ху бу и Ведомство общественных работ – гун бу по влиянию и возможностям уступают, разве что, военному. В античном Средиземноморье в период зрелости культурогенеза народов средиземноморской ойкумены усиление авторитаризма и этатизма, сопровождающееся размыванием староримских традиций, заметно и в Римской империи Уже первые римские принцепсы в начале 1-го века по Р.Х. концентрируют власть в своих руках. Тиберий, как уже отмечалось, окончательно упраздняет Народное собрание. Принцепсы своей властью назначают магистратов, которых прежде избирали. У сената отбирается право назначать в провинции наместников из числа сенаторского сословия, которые прежде являлись, по сути, полноправными хозяевами в своих наместничествах. Теперь принцепсы посылают для управления провинциями своих чиновников – легатов. В Византии в рассматриваемый период василевсы Македонской династии прикладывают усилия к укреплению центральной власти. Лев V1 Мудрый, правивший в конце 9-го – в начале 10-го веков, проводит административную реформу - управление империи поручается логофисиям - министерствам. Количество министерств - отраслевых государственных ведомств в эту эпоху более полусотни. Каждому должностному лицу теперь полагалось не поместье, как прежде, где он был полным хозяином, а руга - денежное и натуральное довольствие, выделяемое казной, что делало его более зависимым от центральной власти. Авторитарным и весьма эффективным правителем был Василий 11. Он вступил в смертельную схватку с олигархическими группами в столице и провинциальными магнатами. Аппетиты вороватой чиновной знати разрослись до таких степеней, что казна империи, в протяжении тысячелетия превосходившей по богатству всех ближних и дальних соседей, на глазах начала худеть. Амбиции губернаторов и провинциальных магнатов порождали угрозу отложения окраин. Налоги, собираемые в провинциях, присваивались и разворовывались местными олигархиями. Василий 11 сумел победить и коррупцию бюрократии, и укротить местный сепаратизм. Казна при нём наполнилась, целостность империи не подвергалась сомнению. Хотя ему и не удалось довести до конца реформу армии, но и военно-политиченское положение империи заметно укрепилось. Укрепление институтов центральной власти видим и в крупных государствах романо-германской Европы. Во Франции, например, уже в самом начале данного периода всесильный первый министр - кардинал Ришелье переподчинил монаршей канцелярии управление провинциями, находившимися прежде под властью губернаторов. Причём, многие губернаторы – представители высшей знати вынуждены бежать за границу. Создаётся институт "интендантов юстиции, полиции и финансов" - чиновников, которые теперь и отправляют власть в провинциях от имени короля. Были упразднён также орган "дворянской демократии" - Генеральные штаты. Королевской власти отныне подчинялись суды, называвшиеся во Франции «парламентами». Тогда же было покончено и с гугенотской "автономией", был отменен Нантский эдикт, предоставлявший гугенотам некоторую политическую автономию, а в 1628 г. королевские войска взяли главный оплот гугенотов Ла-Рошель. Тем самым, страна была объединена королевской властью. Именно тогда были заложены основания того политического устройства, которое позже дало право Людовику Х1V заявить: "государство - это я". В средневековой Индии этатизм и авторитаризм также наиболее ярко проявились именно в начале рассматриваемого периода в правление делийского султана Ала уд-дина. На престол он взошел в 1296 г., убив собственного дядю и тестя - основателя тюркской династии Хильджи Джалал уд-дина. При нём проводилась политика, направленная на укрепление центральной власти и чиновничьего аппарата, установление более жёсткого контроля над тюркскими эмирами, местными индийскими раджами - правителями областей и мукта или, по-ирански, иктадарами – крупными землевладельцами. У мукта и других крупных собственников - маликов изымались земли в госфонд – халиса. Икта, как способ оплаты службы воинам заменялись денежным жалованьем, также отбирались земли у мусульманских богословов – улемов. Жёстко регламентировались хозяйственные отношения. Хотя госмонополии были редки, но султанская власть устанавливала потолок цен на все товары первой необходимости – зерно, масло, сахар, ткани. На рынках была введена специальная полиция, следившая за соблюдением ценовых ограничений. Торговые дороги были взяты под охрану. Чтобы исключить возможность заговора, в столице знати запрещалось устраивать пиры и собираться друг у друга в домах. Ограничивалось употребление вина. Знати запрещалось устраивать браки без ведома и санкции султана. Частые военные походы требовали повышения налогов. На землях халиса налоги достигали, порой, половины урожая. Был увеличен махсул – налог со служебных икта. Ужесточился налоговый контроль. Крупные землевладельцы - мукта занижали налоги путём завышения численности имевшихся у них на содержании воинских отрядов. Чтобы прекратить эту практику, производилось клеймение коней воинов. За сборщиками налогов также устанавливалось наблюдение – за сокрытие собранных налогов многие оказались в тюремном заключении. Мобилизация хозяйственных ресурсов позволила собрать и вооружить большую армию. Ала уд-дин проводил активную внешнюю политику. Делийский султанат при нём объял большую часть Северной Индии - Синд, Пенджаб, Гурджарат и Уттар Прадеша. В начале 14-го века талантливый полководец Малик Кафур – индиец, принявший ислам, покорил территории южнее султаната – Девагири, её правители оказались в вассальной зависимости от Дели. Затем были покорен Телиган, на землях которого располагалось государство Какатьев со столицей в г. Варангал. Правители этой страны признали себя данниками Дели. Чуть позже тот же Малик Кафур вторгся на земли Хойсалов и Пандья на юге Индийского полуострова. Ала уд-дин пытался навязывать своим подданным даже бытовые нормы и взять под контроль само их сознание. С этой целью при нём, как уже замечено, была предпринята попытка сконструировать новую религию, которая позволила бы нивелировать этноконфессиональную пестроту населения султаната. Нужно также иметь в виду, что авторитаризм, как правило, идёт в разрез с устоявшимися нормами. Он предполагает создание новых органов власти, которые либо подменяют, либо неизбежно конкурируют с традиционными властными институтами. В целом, авторитарные режимы находятся в весьма сложных отношениях с традицией – с одной стороны, нуждаются в легитимации ею, с другой, наталкиваются на её противодействие. Одним из актов разрыва традиции является перенос столицы. Как и в предыдущий переходный период это довольно распространённый приём. Свои столицы переносили и императоры древнего Китая, и Сасанидские шахи, и тюркские султаны средневековой иранской ойкумены, и средневековые индийские владыки, и японские сёгуны. Авторитарные режимы не могут опереться и на традиционную идеологию, поскольку таковая нигде не предполагает деспотию. Это обстоятельство преодолевается за счёт коррекции и адаптации традиционных доктрин. К примеру, в древнем Китае ревизии с этой целью подвергается наследие конкурирующих конфуцианских и легистских школ. Вообще, авторитарные режимы выглядят зачастую идеологизированными. Однако было бы ошибочным полагать, что они более идеократичны, чем традиционалистские. Авторитаризм перед всеми идеями отдаёт предпочтение сиюминутной целесообразности. Но ему приходится активно насаждать идеологию, которая служит ему оправданием. Способы такого насаждения - символизация и ритуализация. Это, впрочем, касается любой власти, не только автократичной. В каждой культуре символы и ритуалы свои, но особенностью зрелых культур является обильность, изменчивость и низкий статус искусственных символических форм, объектов, процедур и т.д., и пышность ритуалов. В большинстве рассматриваемых исторических культур власть стремится придать себе сакральный смысл. Этой цели служат официальные культы. Их задача, равно как и задача господствующей идеологии, вполне утилитарна – придать легитимность власти в историческом и религиозном отношении, обосновать её непреходящий характер, её санкционированность свыше, представить актуальную власть как проявление универсальной логики истории и мировой гармонии. Центром подобных культов и идеологий является обычно фигура монарха, наделяемая сверхъестественными способностями гармонизации сущего мира и выступающая средоточием всеобщего порядка. В древнем Китае, к примеру, ханьские императоры «всё укрывали собой подобно Небу, и всё освещали подобно Солнцу». Кстати, спорадические попытки в конце 20-го века российской олигократии сформулировать некую «национальную идеологию» и выработать её символы из той же оперы. Конечно, задачу придания власти сакрального смысла никто в наш технотронный век прямо не ставит, но паразитическая, компрадорская, а в значительной своей части, по сути, враждебная народу постсоветская элита ищет способы хоть как-то примирить население страны со своей властью, измыслить хоть какие-то основания своей легитимности. Жрецами в цивильном платье нового квазирелигиозного официального культа становятся не столько чиновники, сколько журналисты подконтрольных власти СМИ, занятые апологией режима. Осуществляется эта эрзацсакрализация бюрокртических процедур и бюрократической иерархии отчасти сознательно, отчасти бессознательно. В начале нового тясячелетия обнаружилось, что массе чиновничества и конформистски настроенному большинству российского общества, при всей риторике о демократии и причастности к западной рационалистической цивилизации, по-прежнему не чужда идея, или, точнее не вполне отрефлексированное и рационализированное ощущение сакральности высшей власти и наделённости её персонализированного пупа магической силой. С одной стороны, говорят, что глава государства – это всего лишь чиновник, нанятый избирателями на срок, с другой, любопытно наблюдать, как вполне рассудочные и трезвые, вроде бы, люди, очевидно, помимо воли, перестают чувствовать грань между ритуальным и реальным, символическим и предметным, профанным и сакральным. Это касается и тех, кто обожествляет и тех, кого обожествляют. Кстати, само понятие «национальная идеология», весьма спорное. Идеология может быть общественной или гражданской, или государственной, но не национальной. Ведь, идеология - плод рассудочного интеллекта, и адресована рассудку. Нации же, по-русски, народы объединяются на основе мировоззренческих доктрин, обращенных не столько к рассудку, сколько к сердцу, выражающих не рассудочные политические и иные интересы, но именно духовные и нравственные идеалы. Потому национальной бывает не идеология, но вера. Для периода авторитаризма и этатизма свойственен также такой феномен, как всевластие и произвол тайной полиции, распространение доносительства, казни по первому доносу, без надлежащего расследования и суда, усиление цензуры. В средневековом Китае, например, тайная полиция называлась Цзиньи-вэй – «Парчовые халаты». Всесилие этого ведомства пугало даже самих императоров, которым оно было непосредственно подчинено. Но они не смогли придумать ничего лучше, чем создать в противовес Цзиньи-вэй ещё две карательные службы - Дунгуан в 1420 г. и Сигуан – в 1477 г. Ещё в 1386 г. был издан указ, поощрявший слежку и доносительство. Резко усилился полицейский контроль на дорогах. Репрессии осуществлялись компаниями – осуждались сразу по нескольку десятков тысяч человек. Свирепствовала цензура. Даже произведения, признанные классикой многие века назад, подвергались инспекции на предмет лояльности, из них удалялись отдельные главы и фрагменты. В частности, подобной редактуре по личному указанию императора подвергся знаменитый трактат «Мэн-цзы» В античном Риме доносительство также достигло невиданных степеней. В конце правление Тиберия, при Калигуле и Нероне без казни не проходило дня. Те, кому везло больше, оказались в ссылке. Преследовали и казнили не только за дело, но и за слово. Обычным стало сжигание литературных и исторических произведений. В средневековой Индии полицейский террор имел место при упомянутом Ала уд-дине. Люди боялись говорить громко на улицах и откровенничать даже с близкими знакомыми. Тюрьмы были переполнены, особенно строго каралась задолженность по налогам. Широко практиковались публичные экзекуции. Обретают могущество в рассматриваемый период тайные службы и в европейских странах, в частности, во Франции. Однако в целом авторитарные и этатистские режимы зрелости выгодно отличаются от подобных режимов предыдущего периода надлома. Правители стремятся укрепить центральную власть, но чаще уже не только и даже не столько силой оружия, сколько политическими методами, тонким расчетливым компромиссом. Как и культура в целом, авторитаризм и этатизм зрелости более прагматичны и более рациональны Характерный пример в романо-германской истории - Ришелье. А, скажем, в античном Риме автократор Октавиан Август, в отличие от того же Суллы – героя надлома, преследует лишь самых близких и верных соратников и приверженцев своих непосредственных врагов из числа бывших триумвиров и сенатской партии, со всеми же прочими он предпочитает использовать политику хорошо отмеренного кнута и пряника. Между олигократией и монархией также находится компромисс. После смут надлома многие активные субъекты по трезвому размышлению приходят к мысли, что некий политический вектор в системе быть должен, и охотно поддерживают автократию при условии, что таковая отвечает их личным интересам. В Риме это был принципат, в древнем Китае – императоры новой Ханьской династии, в средневековом - Сунской и Минской, в Византии - василевсы Исаврийской (Сирийской) и затем Македонской династий, за которыми закрепляется титул "василевсов всех ромеев". В романо-германском культурогенезе наступает эпоха абсолютизма или абсолютистских монархий. Чтобы раскрыть содержание данного феномена ещё раз вспомним о фигуре французского первого министра - кардинала Ришелье, правившего Францией в первой половине 17-го века, как раз, в начале периода зрелости романо-германского культурогенеза. Ришелье понимал, что старая родовая земельная аристократия отживает свой век, и у монархии в новых условиях должна быть более надёжная и более широкая социальная база, чем у сословной дворянской монархии предыдущего периода. Таковой базой, по его мнению, должны были стать новое чиновничество и широкие слои усиливающейся буржуазии. При этом самого короля, слабовольного и инфантильного Людовика Х111 Ришелье, если не презирал, то, по крайней мере, относился к нему вполне снисходительно. Он отлично понимал, что дело не в личности короля, а в сильной центральной власти, способной поддерживать равновесие в отношениях между разными сословиями и социальными группами. Коли мы упомянули о Ришелье, заметим, что для периода зрелости, вообще, характерен феномен всесильных временщиков при слабовольных или недалеких монархах. И это лишнее подтверждение того, что усиливается не столько фигура монарха, сколько институт центрально власти. В Византии, например, таким временщиком при Льве V1 был Стилиан Заутца, который добился титула василеопатора - "отца василевса". За Михаила V Калафата правил всесильный временщик Константин, при Михаиле 1V особым влиянием пользовался Иоанн Орфанотроф, при Исааке 11 Ангеле - Феодор Кастамонит. А, скажем, император Иоанн 1 Цимисхий не был обделен ни умом, ни волей, но он был занят войнами на дальних рубежах, в столице же правил Иоанн Ноф, числившийся паракимоненом - постельничим василевса. Цимисхий вынужден был считаться с влиянием постельничего, и относился к нему с ненавистью. И не зря - вскоре он умер, как полагали, отравленный Нофом. Заметим также, что в усилении централизованного государства, особенно, заинтересовано деловое сословие. Центральная власть ослабляет произвол местной знати и обеспечивает ясные правила коммерции. Также в усилении центральной власти заинтересовано новое чиновничество, в руках которого и находятся государственные институты. Глубинный же источник этатизма и авторитаризма в период зрелости – изменение структуры сознания, а также уровня этносистемной энергии и характера её распределения. Этатизм связан с рационализацией сознания, авторитаризм - с заметным снижением этносистемной пассионарности. Когда в этносоциальной системе уже не остаётся энергии для нескольких центров власти, таковая без сопротивления со стороны конкурентов концентрируется в одном институциональном центре. Притом, вовсе не обязательно чтобы этим центром был институт монархии. Здесь важен не тип властного института, но концентрация власти таковым. К примеру, в средневековой Японии это был сложившийся в 13-м веке институт сёгуната, в рамках которого власть принадлежала сёгуну и подконтрольному ему военному правительству - бакуфу. ЭГАЛИТАРНО-ЛИБЕРАЛЬНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ. КОМПРОМИСС СТОЛИЦ И ПРОВИНЦИЙ. Этатизм и авторитаризм являются, повторюсь, вполне закономерными после смут надлома. Они имеют основания в сознании людей – снижение пассионарности, утрата личностного начала, связанный с этим конформизм. Однако в большей мере они продиктованы политической конъюнктурой, нежели глубинными переменами ментальности людей. Первое наглядно и обращает на себя внимание, второе подспудно определяет исторические процессы. Фундаментальная же особенность рассматриваемого периода - эгалитаризм – следствие, опять же, рационализации сознания и выравнивающей диссипации пассионарности. С падением таковой, с уменьшением числа пассионариев и переменой самого модуса пассионарности, как уже замечено, становится возможным утверждение единого центра власти. Но, с другой стороны, власть в зрелых культурах, как правило, не основана на тех глубинных, корневых для данной культуры идеалах и ценностях, вокруг которых, в принципе, возможна консолидация общества. Для зрелых культур не свойственна идеократия. Идеи, будь то религиозные или светские, в значительно меньшей мере определяют строй и образ зрелых культур. Идеократия предполагает наличие идеального образа мира, к которому стремятся пассионарии и который увлекает народные массы. Но зрелые культуры слишком трезвы, чтобы верить в возможность достижения идеала, а зачастую и слишком сыты и самодовольны, чтобы в нём нуждаться. Во всяком случае, они слишком рациональны и бесстрастны, чтобы искать таковой идеал в ущерб уже достигнутому благополучию. К тому же идеал идеократических культур, помимо прочего, характеризуется всеобщностью – это идеал общенациональный. «Органом», который воспринимает подобные универсальные ценности, является тот пласт сознания, который мы назвали «коллективным бессознательным в индивидуальном бессознательном». Но у людей зрелых культур, как было замечено в начале главы, этот пласт заметено истончается. Впрочем, сказать, что зрелым культурам вовсе чужда идеология, конечно, нельзя. Но отличие от идеократических культур и эпох в том, что здесь не реальность подчиняется идее и выстраивается на базе идеологии, но напротив, идеология не редко служат оправданию реальности и подгоняется под реальность. В идеократических культурах предыдущих периодов правящий слой ощущает свою функцию как служение, и служение именно идее – приближению к идеальному образу бытия. В зрелых же культурах господствующему классу любые идеи, кроме идеи сохранения своих привилегий, представляются, если не излишними, то, во всяком случае, второстепенными и служебными. Здесь полагают, что для процветания довольно опоры на здравый смысл, понимаемый весьма узко. Потому власть здесь, если и обращается к традиционным ценностям и нормам традиционной культуры, то, как правило, по инерции и по необходимости обосновывать свою легитимность в сознании масс, поскольку массовому сознанию инерционность как раз и свойственна. Как правило, власть выражает отнюдь не подлинное единство, но лишь компромисс интересов различных социальных групп. Этатизм периода зрелости носит поверхностный, формальный характер. Этатистские проявления причудливо переплетаются с либералистскими. Эгалитарно-либеральные тенденции впервые проявились ещё в эпоху надлома, в частности - деаристократизация - отъем привилегий у родовой аристократии и сближение среднего класса с патрициатом городов и земельными собственниками. Теперь эгалитарно-либеральные тенденции приобретают ещё более выраженный характер. Среди прочего, возникает идея уравнивания в гражданских правах различных сословий. И, хотя на деле происходит это только в романо-германской Европе в Новейший период, но во всех рассматриваемых исторических локальных культурах можно говорить, по крайней мере, о дальнейшем "сокращении дистанции". В частности, изменяется положение рабов, вольноотпущенников, неприкасаемых и других крупных социальных групп, прежде жёстко ограниченных в гражданских правах. В древнеиндийском, древнекитайском, античном средиземноморском, средневековом китайском культурогенезах именно в рассматриваемый период становится расхожим представление, что всякий человек рождается свободным. В средневековом Китае в конце эпохи Сун рабство и на практике почти изживается. Правда, в период монгольского правления в 13-м-14-м веках институт рабства восстанавливается, но сразу же после изгнания монгол в конце 14-го века вновь постепенно отмирает. Правительство империи Мин, как уже отмечалось, даже выкупает частных рабов за счет казны. Что же, мысль о равенстве людей сама по себе замечательная, но было бы заблуждением полагать, что теперь пекутся именно о рабах и прочих бесправных и обездоленных. Эпоха зрелости стремится обосновать независимость индивида от довлеющего ему государства, утвердить политическое равенство среднего слоя с аристократией, изменить основы существующей этносоциальной иерархии, не отражающей новое распределение пассионарности в этносоциальной системе. В итоге, после усмирения родовой знати происходит смягчение этатизма, постепенно формируется система с более равномерным распределением власти и собственности, устанавливается равновесие между государством и гражданским обществом, новацией и традицией. В средневековом Китае, к примеру, после периода жёсткого авторитаризма в начале Минской эпохи вновь утверждаются юридически неоформленные китайские политические традиции, в соответствие с которыми император делит власть с высшим чиновничеством, а его самовластие ограничено неписанными нормами. В романо-германской Европе эти обстоятельства были закреплены законами и определены как «правовое государство». В других исторических локальных культурах новые отношения в меньшей мере были основаны на формальном законе и в большей на традиции и неписаной норме, но суть их была той же. Именно подобным образом события развиваются в древнем Китае. Первый император ханьской династии Гао-ди в начале своего правления при наведении порядка после смут рубежа 3-го-2-го веков до Р.Х. проводит жёсткую политику государственного регулирования. Но постепенно происходит смягчение этатистских строгостей при сохранении эгалитарных тенденций. Уже сам Гао-ди узаконил куплю-продажу земли и частное рабовладение. А после его смерти были сняты и большинство ограничений с новой нетитулованной, то есть торгово-ростовщической знати, которая разбогатела ещё в период Цинь Ши хуанди. Хотя старая знать оттесняется с ведущих позиций, оснований для реальной самодержавной монархии, подобной той, какая имела место в начальных периодах локального культурогенеза, теперь, когда сознание людей лишено естественной тоталитарности, нет, во всяком случае, их меньше, чем когда-либо. Монархи зачастую лишь царствуют, а правят столичные олигархические группировки, состоящие из всесильной новой бюрократии, остатков прежней родовой аристократии и окрепшей новой торгово-финансовой знати. Новая олигократия отличается корпоративной солидарностью и изощренностью в дворцовых интригах. Как прежде монархам было опасно ущемлять интересы военно-служилой знати, так теперь им редко сходит с рук ущемление интересов олигократии. В Византии, например, Исаака 1 Комнина, вздумавшего сокращать ругу чиновникам, заставили отречься от престола, а Романа 1V Диогена, попытавшегося поприжать магнатов, и вовсе убили. При вступлении на трон сильной личности влияние знати может ослабевать, усиливается монархический, точнее, автократический элемент власти. Становится возможной тирания. Но люди не вечны, и с уходом с политической сцены подобного персонажа объективные процессы берут своё. В средневековой Индии, к примеру, уже сын и наследник султана Дели - автократора Ала уд-дина – Кутб уд-дин Мубарак–шах прекратил этатистские реформы, начатые отцом, отменил многие его строгости, вернул конфискованные земли мукта и другим собственникам - маликам. Но наиболее полно приметы зрелой культуры проявились в правление Фируз-шаха - с 1351 по 1388 г. Фируз-шах снизил налоги – размер хараджа мелких земледельцев – раийатов и махсула мукта, ограничил, в той мере в какой смог, незаконные поборы, и произвол чиновников, отменил хидмет – дополнительную дань с мукта в виде дорогих подарков, многие икта из служебных земель превратились, по сути, в частные владения, притом свободные от налогов в казну – инам, то есть дар. Необлагаемые участки имелись и у общинной верхушки – средних землевладельцев - хута, мукаддамов, чаудхри. Прерогативы диван-и везарета, то есть госвласти в части регулирования хозяйственной практики сузились, зато казна обильно финансирует строительство каналов для поливного земледелия. Крупные землевладельцы в правление Фируз-шаха процветают, но и средний слой не в накладе – растёт торговля и ремесло. Эта эпоха осталась в памяти индийцев как «золотое время». Однако платой за вольницу эмиров, приближённых, придворных вельмож и наместников в областях, становившихся за счёт неконтролируемой коррупции крупными землевладельцами и наживавших огромные состояния, стал распад султаната. После смерти Фируз–шаха начались междоусобицы, амбициозные наместники стремились основать собственные династии. Уже в начале 90-х годов от Дели отпали территории в среднем течении Ганга – Джаунпур и Гуджарат. А в 1398 г. в Индию вторгся Тимур. Дать ему отпор было некому, мукта и их дружинники за годы сытой и привольной жизни привыкли сибаритствовать, а не воевать. Султан Насир уд-дин Махмуд-шах после ожидаемого поражения своих войск в сражении на р. Джамне под покровом ночи бежал из Дели в Гуджарат, а жителям столицы оставалось лишь выслать посольство навстречу Железному Хромцу с мольбами о пощаде. Великий завоеватель не был кровожадным, но он его войско желало получить награду за свои победы, и Дели был отдан на разграбление. Весь 15-ый век прошёл в междоусобицах, и лишь в начале 16-го века новому автократору, основателю династии Великих Моголов Бабуру удалось вновь объединить страну. Ослабление авторитаризма, отступление от жёсткого госконтроля во всех сферах постепенно происходит и в средневековом Китае после смерти Чжу Юаньчжана, и в античном Риме после Августа. В Риме Тиберий даже признает принцип "свободы слова". Когда приближенные и сенат вскоре после провозглашения его принцепсом предложили ему привлечь к суду сочинителей оскорбительных стишков про него, он заявил, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык. Позже, правда, когда постаревший Тиберий, боясь потерять власть, развернул террор против всех и вся, этот лозунг подзабыли, острословов казнили за пустяшный анекдот или строку в памфлете. Но, саму идею свобод, формально, никто не оспаривал. Государственные чиновники высокого ранга - бюрократия перестает жестко противостоять торгово-финансовому сословию. Они вместе составляют новую олигократию и образуют конкурирующие за власть и деньги олигархические группировки. Империями, по сути, правят именно они. Другими словами, происходит срастание власти и капитала – высшей бюрократии и торгово-финансовой верхушки. В романо-германской Европе в результате возник уклад, который в марксизме определён как государственно-монополистический капитализм. Свойственно подобное срастание власти и капитала отнюдь не только Западной Европе в известную эпоху, но любому локальному культурогенезу. В древнем Китае, например, подобное сращивание начинается ещё при Цинь Ши хуанди. Правда, в период после смуты конца 3-го века до Р.Х. этот процесс замедляется. Но затем постепенно всё возвращается на круги своя. В 123 г. до Р.Х. были окончательно отменены ограничения для торгово-ростовщической буржуазии по занятию государственных должностей, то есть закреплялась их свободная купля-продажа. Известны, например имена, крупных промышленников - Кун Цзиня, державшего в Наньяне железоделательные цеха, и Дунго Сянь-яна, владевшего в Шаньдуне солеваренными промыслами. Они занимали при У-ди крупные государственные посты. К началу 1-го века до Р.Х. во главе нескольких десятков имперских управлений, ведавших монопольным выплавкой железа, вываркой соли, изготовлением вина стоят уже именно представители торгово-ростовщической знати, крупные дельцы. В античном Риме в данный период - 1-ый-2-ой век по Р. Х. также торгово-финансовое сословие всадников энергично проникает во властные структуры. Финансовые магнаты занимают крупные государственные посты, заведуют государственными рудниками и шахтами, сбором налогов с императорских сальтусов - поместий и т. п. В свою очередь сенаторское сословие, традиционно стоящее у руля государства, активно занимается коммерцией. Коммерция и управление государством - два поля приложения сил энергичных и амбициозных людей, а властолюбие и алчность - два модуса пассионарности, они закономерно дополняют друг друга, соответственно, в индивидуальной психике и в социальной практике. Хотя столичной бюрократии продолжает казаться насущной централизация, но пассионарности у центра для сосредоточения всей полноты власти и жесткого контроля провинций уже не хватает. Постепенно происходит компромиссное распределение полномочий и активов между центральной и местной властью. На низовом уровне оформляются новые гражданские демократические институты, вновь усиливается роль местного самоуправления. В древнем Китае, например, ещё при Гао-ди вводится институт сань лао - "трех старейшин". В каждом селе избирался старейшина, который отправлял власть одновременно от имени гражданского населения и государства. Из числа таких старейшин группы сёл выбирался один, считавшийся представителем народа. Из этих представителей избирался один, который отправлял власть в уезде вместе с назначенными из центра чиновниками. В античном Риме прежде дискриминированные провинции приобретают те же права, что и Италия. Провинции ещё не против, чтобы ими управляли из центра, но хотят, чтобы это делалось в их же интересах. Сами олигархические группировки всё в большей мере состоят теперь из выходцев из провинций. Италийские, а затем провинциальные муниципии, в которые превращались бывшие античные полисы, при включении их в состав централизованной империи римлян, сохраняли многие традиционные полисные институты самоуправления. Они пользовались определенной автономией от центрального правительства во внутренних делах, решали свои внутренние проблемы на собрании граждан и избирали органы самоуправления, по-прежнему имели приписанную к городу муниципальную землю. То есть здесь также характерно сочетание централизации с местным самоуправлением. Происходит усиление влияния провинциалов и в столицах, в государственном аппарате. Столичная знать предыдущего призыва растрачивает на новом витке популяционного системогенеза свою пассионарность, и государство, как институт, начинает испытывать дефицит энергичных деятелей. В этих условиях естественна инкорпорация в ряды новой олигократии очередной порции энергичных провинциалов. Выше уже упоминалось о шаньдуньце Дунго Сянь-яне и Кунь-Цзине из Наньяна, занимавших при У-ди в период зрелости древнекитайского культурогенеза важнейшие государственные посты в ханьской империи. Подобное имеет место и в античной Римской империи. Провинциальная аристократия получает при Клавдии права избираться в сенат и достоинство патрициев. При Траяне выходцы из провинций составляют уже треть от общего числа сенаторов. При Марке Аврелии их уже более половины. Причём, в начале выходцы из прежде ущемлённых в правах римских провинций занимают ведущие позиции в сфере культуры, затем выдвигаются в сенат и, наконец, занимают трон. Траян, например, происходил из Испании. А ещё спустя время уже и сам выбор императора перестает быть прерогативой сената и, вообще, римлян. Императоров провозглашают стоящие в провинциях легионы, в которых служат, преимущественно, местные жители. Первым, появившимся подобным порядком императором стал ещё в конце 1-го века Веспасиан, кстати, как уже отмечалось выше, выходец из простонародья. Подобное в данный период имеет место и в Византии - большое влияние приобретают провинциальные элиты. Алексей 1 Комнин, например, опирается именно на них, их ставленником он, в сущности, и является. Кстати, утверждение на троне династии Комниных обычно связывают с победой в Византии военной аристократии над столичной бюрократией. Но, посадившие на трон Комниных являли собой не столько военную аристократию, сколько местную торгово-финансовую элиту, снаряжавшую войско Комниных. Своеобразно развивались события в Передней Азии. Древнеиранский культурогенез, как уже отмечалось выше, стартовал в результате пассионарного толчка конца 9-го - начала 8-го века до Р.Х. одновременно с культурогенезом народов средиземноморской ойкумены, объединившихся позже в Римскую империю. Но северо-восточную область иранской ойкумены, пограничную с кочевым суперэтносом Центральной Азии затронул пассионарный толчок 3-го века до Р.Х. В итоге пассионарные "провинциалы" иранского мира - парфяне образовали новое доминантное военно-служилое сословие, контролировавшее Иран до 20-х годов 3-го века, что затормозило естественные эгалитарные процессы, а диссипация, то есть, рассеяние пассионарности несколько затормозило этногенетическое старение иранцев. Но в 20-х годах 3-го века, воспользовавшись ослаблением уже не столь пассионарных парфян в беспрерывных войнах с Римом, власть в Иране вновь захватили прежде подвассальные парфянам правители Парсы. В этот период парфянское государство переживало кризис, связанный с надломом собственно парфянского этногенеза. В стане правящей династии не было лада, к тому же неудачными оказались последние войны с Римом. Парфянская империя стала распадаться на части, центральная власть заметно ослабела. Все это никак не могло устраивать усиливший деловой класс Месопотамии и других развитых в хозяйственном отношении областей, желавшую расширять торговлю, для чего требовался крепкий порядок в стране и военные успехи за её границами. Сложившуюся ситуацию удачно использовали персы. В начале отец Арташира Папак - мелкий феодал и жрец взял в свои руки власть в Парсе, бывшей одной из областей – шахров парфянского царства, и вышел из подчинения парфянского шахиншаха. А затем уже Арташир подчинил Месопотамию - экономическое сердце Ирана, в союзе с месопотамскими удельными правителями при поддержке богатой месопотамской буржуазии нанес поражение Артабану и занял расположенную на берегах Диджлы (Тигра) столицу Парфянской империи Тизбон (Ктезифон). Формально речь шла всего лишь о смене династии - северян парфян сменили южане персы. Но персы были более этногенетически зрелы. После своей победы они лишили привилегий сложившуюся за четыре века властвования парфян парфянскую военную аристократию и, тем самым, окончательно подвели итог под аристократическим периодом древнеиранской истории. Наступившую Сасанидскую эпоху в древнем Иране можно называть буржуазным периодом. В 3-м-4-м веках здесь происходят процессы характерные для периода культурогенетической зрелости. Быстро растут города, интенсивно развиваются товарно-денежные отношения, происходит резкое расслоение внутри общин – на нафов и дехкан - нечто среднее между кулаками и помещиками в России, и рам - простонародье. ФОРМАЛИЗАЦИЯ СОЦИАЛЬНЫХ СВЯЗЕЙ. ИДЕЯ "ПРАВОВОГО ГОСУДАРСТВА" В связи с описанными выше переменами в сознании, а также в связи с этатистскими проявлениями и ростом влияния бюрократии государство многими перестает восприниматься как способ самоорганизации нации, инструмент решения общенациональных задач. На него смотрят, как на некую внешнюю по отношению к нации, к гражданскому обществу силу, со своими собственными интересами и задачами. Происходит дальнейшее разрушение и утрата тоталитарной целостности и единства этносоциальной системы, проявляющаяся во взаимоотчуждении государства, гражданского общества индивида, эмансипация индивида от государства. В частности общегосударственное дело – охрана границ и оборона от внешних врагов в данный период многих уже не прельщает. Даже римляне, которые всегда почитали воинскую службу высокой честью и через это стали владыками половины мира, теперь предпочитают многотрудной службе и посмертной воинской славе сытую частную жизнь. Известен случай, когда Августу приходится наказывать торговца из всаднического сословия, который устроил сыновьям, достигшим возраста военной службы, "самострел" - отрубил им большие пальцы рук. Август вынужден был также дозволить всадникам, достигшим тридцати пяти лет и не желающим далее служить, "возвращать коня государству", то есть уходить в отставку. А от мягкотелого Клавдия и вовсе добились введения так называемой неуставной службы, которую можно было проходить... заочно. Армию теперь, вообще, многие недолюбливают. Из-за общей рафинированности и повышенной чувствительности людей рассматриваемого периода война кажется делом мужланов, а грубая военная сила пугает. Культурному слою всё больше свойственен пацифизм. К тому же защитой страны занимаются всегда раздражающие придворных холуев и казнокрадов патриотически настроенные пассионарии. Правители и столичная бюрократия также недолюбливают военных и ревниво относятся к успехам талантливых полководцев, видя в них потенциальных соперников в политической борьбе. Нередко способные полководцы отстраняются от командования армией и на их место назначаются лояльные правителям и угодные бюрократии вельможи, порой далёкие от военного дела. В Византии, к примеру, уже крупнейший хронист конца предыдущего периода Феофан Исповедник не считает полководческие таланты императоров-иконоборцев особым достоинством. По мнению Феофана, военный гений вовсе не обязателен для идеального государя. Подобное имело место и в древнем Китае. Здесь в ханьскую эпоху начинаются публичные дискуссии о нужности военных походов против "варваров", то есть кочевников. Конфуцианские ученые предлагают приобщать "варваров" к цивилизации средствами просвещения. К чему этот пацифизм привёл – известно. Кочевники уничтожили ханьскую империю и похоронили саму стареющую древнекитайскую культуру. Подобные пацифистские настроения начинают усиливаться и в романо-германской Европе. В 20-м веке здесь входит в моду назначать министрами обороны гражданских лиц, иногда даже женщин. Это, впрочем, феномен более позднего периода западноевропейского культурогенеза. Всюду теперь внимательно и скрупулезно подсчитывают, сколько и чего армия съела в прямом и переносном смысле. Её ещё хвалят за победы в чужедальних странах, поскольку это открывает новые рынки, и за успешную оборону своих земель, но поражений её полководцам уже не прощают. Так было с Александром Севером в Риме, Наполеоном 1 или Карлом Х11 в Западной Европе. Вторая функция государства - подавление беспокойных индивидов - пассионариев, субпассионариев и квазипассионариев. Выше отмечалось, что в начале периода зрелости последние весьма активны и причиняют немало хлопот. Но гармоничной части народов их безобразия скоро надоедают. Консерваторы играют роль стабилизатора системы. Может возникнуть иллюзия возрождения традиционализма. Однако говорить следует, скорее, не о традиционализме, но о конформизме. Несмотря на кажущееся сходство этих двух понятий, их содержание во многих смыслах противоположно. Традиционализм – это не только уважение к прошлому, это стремление строить настоящее и смотреть в будущее, оставаясь на прочном фундаменте, прежде всего, нравственном, созданном поколениями предков. Это стремление к органической связи прошлого, настоящего и будущего, и свойственно оно ранним периодам локального культурогенеза. Конформизм же или, иначе, консерватизм во главу угла ставит лишь настоящее, и отвергает всё, что может нарушить тот статус кво, который устраивает, если не всех, то, по крайней мере, большинство энергичных и благополучных. Традиционализм признает пассионариев как лидеров и чтит как героев, а субпассионариев и квазипассионариев жестко подавляет, конформизм же не приемлет и гонит, и тех, и других, и третьих. И именно конформизм, но не традиционализм – примета периода зрелости. Поскольку на совесть и иные религиозные сверхрациональные императивы рассчитывать уже не приходится, конформисты, как уже отмечалось, разрабатывают строгие и рациональные правила игры и, пользуясь своим большинством, с помощью государства, выражающего теперь интересы большинства социально адаптированных, принуждают всех следовать этим правилам. Англичане, например, и саму терминологию новой этики позаимствовали из спортивной игры. Отсюда, в частности, пошло выражение "удар ниже пояса". В первую очередь приходится детально регламентировать имущественные отношения - всё, что касается собственности. Поскольку именно приобретением собственности теперь большинство активных субъектов и увлечено. В начале складывается тип полицейского государства, но, постепенно, по мере падения пассионарности и отпадения нужды в жёстком контроле со стороны государства за особо неуправляемыми индивидами, формируется нечто подобное тому, что на Западе называют "правовое государство". С этим связан расцвет права. Для формализации отношений между индивидом, гражданским обществом и государством нужны правоведы. В древнем Китае, как уже отмечалось, ещё в предыдущий период расцветает школа легистов-законников. В древней Индии также в рассматриваемый период предпринимаются попытки кодификации обычного права, получают широкое хождение "Сборники законов" - дхармашастры и дхармасутры. Это, впрочем, не совсем своды законов, скорее брахманские наставления. А вот для античных римлян законотворчество было делом первостепенным. В Римской империи в период зрелости появляется множество школ правоведения и интенсивно формируется знаменитое Римское право, каким его восприняла Византия, и позже Европа. Квинт Муций Сцеволла ещё в предыдущей период древнеримского культурогенеза пишет 18 книг "Гражданского права" и "Дефиниции". В правление Адриана по его распоряжению Сальвий Юлиан систематизирует правовые акты, накопленные за истекшее со времен труда Сцеволлы полтора столетия. Работа Юлиана издается как официальный документ под названием "Вечный эдикт". Появляются конкурирующие юридические школы, исповедующие разные концептуальные подходы к различным правовым проблемам. Знамениты, например, школы прокулианцев и сабинианцев. В древнем Иране также заметно совершенствуется право и создаются школы правоведов. Именно их выпускники позже напишут "Матагдан-е хазар датастан" - "Книгу тысячи решений" - свод законодательных актов. Кстати, в Киевской Руси именно в рассматриваемый период древнерусского культурогенеза при Ярославе Мудром русские правоведы разрабатывают на основе византийских образцов знаменитую "Русскую Правду" и применяется весьма изощренное хозяйственное право. В самой Византии ещё в переходный период комиссией из высококлассных юристов во главе с Трибонианом на базе наследия римской юриспруденции создан "Свод гражданского права". В рассматриваемый здесь период византийская юриспруденция достигает расцвета. Особенно, тщательно разрабатывается хозяйственное - вещное право. Большой популярностью пользуются сборники законодательных актов "Василики" и "Прохирон", а также сборники судебных решений, вынесенных по реальным делам авторитетными судьями, например, "Практика" Евстафия Ромея. Как уже упоминалось, в константинопольском университете в этот период открывается юридический факультет, высшие юридические школы существуют и в других крупнейших центрах империи. Спрос на правоведов связан с заметным увеличением количества имущественных исков. Что и не мудрено - хозяйственная практика, как и институциональные формы в рассматриваемый период весьма многообразны. В той же Византии помимо частной, общинной, монастырской и государственной - императорской собственности на землю, знали такие формы владения, как харистикий, арифмос, экскуссия, доменат, икос, гоникон, прония. И все эти отношения требовали законодательного регулирования. В средневековом Китае в сунский период ещё пользуются правовыми документами эпохи Тан, но рядом появляются во множестве сборники императорских указов - чи. На рубеже 14-го и 15-го веков в период восстановления китайской государственности после монгольского владычества также интенсивно идет законотворческий процесс. Составляется свод законов новой империи Мин "Да Мин люй", появляется свод императорских указов "Юй чжи да гао" - «Высочайше составленные великие распоряжения», ещё один заметный правовой документ -"Цзу Сюнь лу" - "Заветы Царственного предка". В средневековой Индии в крупнейшем на ту пору Делийском султанате в конце 14-го века создаётся «Фикх-и Фируз-шахи» - свод законов, регулирующих земельные отношения, порядок купли-продажи земли, налогообложение, и т.д. В Европе в этой период, по примеру ещё знаменитого голландца Гуго Гроция, которому степень доктора права была присуждена в возрасте 15 лет, социальные мыслители совмещают в одном лице уже не философа и художника, или философа и ученого, но чаще философа и юриста. Крупнейшие мыслители эпохи реставрации и Славной революции в Англии Джон Локк и позже лидер вигов Эдмунд Берк также именно юристы. Юристами являлись и видные деятели Просвещения Монтескье и Чезаре Беккария. В основном правоведы данного периода заняты обоснованием права частной собственности, частной жизни, вообще, и поиском компромиссов между частным и общегосударственным интересом. В древнем Китае, например, либеральные идеи содержатся в даосском представление о роли императора в социальном процессе. "Идеальный император", читай - имперская бюрократия, согласно этим представлениям, должна править, не нарушая "естественного" хода событий и позволяя всему сущему беспрепятственно реализовываться в полной мере. Бюрократия, естественно, от подобной логики не в восторге, но идея понятна. В романо-германской Европе пошли дальше. Здесь возникает и широко пропагандируется "теория общественного договора". Обычно эту теорию связывают с именем Руссо, но разработана она ещё в середине 17-го века в Англии английскими кальвинистами, называемыми в Англии пуританами. А именно левым крылом пуритан - индепендентами, наиболее знаменитыми из которых были Эдмунд Спенсер, шотландец Жорж Бьюкенен и упомянутый уже выше Джон Понет - автор "Краткого трактата о политической власти". Согласно их учению государство и королевская власть отнюдь не от Бога, но учреждены людьми и ими же могут быть упразднены. Власть короля существует на основании договора, заключенного с ним населением. Суть такого договора в том, что целью и высшей ценностью для королевской власти должно быть благосостояние населения. Если же данное о требование не соблюдается, подданные могут разорвать договор и дать королю отставку. Во Франции в конце 17-го века - в начале 18-го подобные идеи проповедует протестант -гугенот Пьер Жюрье. У него это называлось теорией "народного суверенитета". Впрочем, если уже говорить о "первооткрывателях", то за первенство в части формулирования теории "общественного договора" может поспорить древнекитайский философ Мо Ди - основоположник моизма, живший в период надлома древнекитайского культурогенеза на рубеже 5-го-4-го до Р.Х. веков, и являвшийся, по преданию, крупным сановником в царстве Сун. Ему приписывается авторство трактата "Мо-цзы", в котором и изложены основные идеи моизма. Мо Ди развивал идею человеческого, а не божественного происхождения царской власти - как результата избрания соплеменниками наиболее достойного из свих рядов. Правители и чиновники, считал Мо Ди, должны занимать свои должности на условиях договора с теми, кем они будут править. Примечательно, что моизм имел признаки антисистемы. Его теоретические посылы содержали уравнительные идеи, а на практике моисты создали тайную организацию - секту, в которой рядовые члены обязаны были беспрекословно подчинятся тайным руководителям. Однако, в романо-германской Европе в 17-м веке монархия многими ещё воспринималась как объединяющая нацию форма государственности. Отчуждение государства и гражданского общества ещё не достигло нужных степеней. Актуальна данная эгалитарная идея, острие которого направлено против национальной аристократии и церкви, стала в конце 18-го века. В наиболее удобоваримой для европейского буржуа форме её изложил Руссо в знаменитом сочинении, которое так и называлось: «Общественный договор». Ложность же идеи "общественного договора", как обычно, в абсолютизации конвенционального принципа и механическом приложении ко всем народам и всем временам. В действительности, государства, как правило, создаются в начальные периоды популяционного системогенеза, и не на основе рационального договора и взаимоучета меркантильных интересов, а на основе общности духовных идеалов, подсознательного ощущения своей этнокультурной особенности, которые и призвано охранять национальное государство. Однако так было прежде, теперь же по-другому. Знаменитый английский поэт и мыслитель Дж. Мильтон, живший на рубеже рассматриваемого периода западноевропейского культурогенеза, признает, что естественная человеческая добродетель перестала быть основой общества, и именно поэтому на её место должен встать общественный договор, оформленный как правовой акт. Позже Бентам выдвигает идею, что вмешательство государства необходимо только в тех случаях, когда гражданское общество не может регулировать отношения внутри себя само. Эта идея будут положена в основу политической доктрины либерализма. Певцы эгалитаризма - просветители энергично внедряют эгалитарно-утилитарные идеи в обществоведение - социологию и политологию. Права гражданина начинаю противопоставлять гражданскому долгу и гражданской ответственности. РОСТ ПОТРЕБИТЕЛЬСТВА. УСЛОЖНЕНИЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ФОРМ. ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РАСЦВЕТ. ИСТОЧНИКИ ЛИДЕРСТВА ЗАПАДА В НОВОЕ ВРЕМЯ. Зрелость культур – эпоха потребительства. Люди вдруг обнаруживают многое, без чего они легко обходились прежде, но без чего им теперь, кажется, легче умереть, чем жить. Этот потребительский раж стимулирует производство и торговлю. Зрелость – период расцвета материальной культуры, подъема хозяйства, роста благосостояния. На вопрос, некогда заданный Диогену: когда наступает материальное благоденствие, ответить следовало бы так: когда человеческая природа истощится для более осмысленных занятий, нежели наживать. В период зрелости культур такое «счастливое» истощение как раз и происходит. Повсюду заметно вырастает площадь обрабатываемой земли, совершенствуются приёмы агрокультуры. Растут объёмы ремесленного производства. Появляются новые виды ремесла, укрупняются мастерские. Крупное товарное хозяйство постепенно вытесняет мелкотоварное. Имеет место тонкая специализация товарного производства и в ремесле, и в сельском хозяйстве. Быстро увеличивается население городов. В частных хозяйствах древних и средневековых культур, ориентированных на рынок, в этот период трудятся до тысячи работников. Причём, развиваются одновременно и частный, и государственный секторы экономики. В Византии в рассматриваемый период – 9-ый-11-века, в средневековом Китае в минскую эпоху, в древнем Иране при Сасанидах имеет место наивысший подъем экономики, городов, торговли, новый расцвет культуры. В древнем Риме наступает знаменитый «золотой век» Римской империи - конец 1-го-2-ой век после Р.Х. - эпоха династии Антонинов. Наполняется казна, стремительно растут ростовщические и торговые капиталы, вырастает общее благосостояния населения. В древнем Китае в ханьский период при патронаже государства развиваются и улучшаются ирригационные системы, увеличивается площадь орошаемых земель, возводятся новые крупные дамбы. В этих благоприятных экономических условиях и при ещё не исчерпанной до конца пассионарности население ханьской империи увеличивается до 60 млн. человек. В средневековая Индия также строятся сотни километров оросительных каналов, развивая поливное земледелие. Именно в этот период регион переживает экономический расцвет. Торговля приобретает невиданные масштабы, причём, рынки развиваются не только в центре, в столицах и крупных портах, но и на периферии. Происходит концентрация производительных средств, в частности, финансовых ресурсов, расцветает ростовщичество, международная кооперация и активный международный товарообмен. Торговля начинает принимать не просто международный, но мировой характер. В древнем Китае в рассматриваемый период в конце 1-го тысячелетия до Р.Х. возникает идея Великого шелкового пути на Запад – в «Великую страну Цинь», как называли древние китайцы Рим. Это был первый эксперимент в истории человечества действительно мировой, а не региональной торговли, в которую были вовлечены десятки стран Евразии. Тогда Великий шелковый путь начинался в ханьской столице Чанъани и шел через Ганьсу в Среднюю, а затем Переднюю Азию, и через неё в средиземноморскую ойкумену. По нему помимо шелка везли железо, цветные и драгметаллы, в частности, серебро с рудников Западной Европы, предметы ремесла, продукты питания, "трудовые ресурсы" - рабов и т.д. Преимущества транзитной территории в международной торговле в полной мере используют и древние иранцы. Внешняя политика Сасанидов, равно и Аршакидов до них, направлена именно на контроль за Великим шёлковым путём. Войны парфян и персов, равно на западе и на востоке - с Кушанским царством, включавшем нынешние Афганистан и Пакистан, а затем с эфталитами ведутся именно за контроль над торговыми путями. В рамках обширной Римской империи не только упразднены торговые и экономические границы, существовавшие прежде между десятками самостоятельных государств, вошедших теперь в состав единой государственно-политической целостности, но налаживаются связи с дальними соседями, вплоть до Поднебесной. Торговцы объединяются в транснациональные торговые компании - коллегии и корпорации. Именно в этот период в римском градостроительстве вводится практика, когда первые этажи многоэтажных домов центральных улиц сплошь заняты лавками. В Риме строится первый настоящий супермаркет - громадный Траянов рынок - пять этажей торговых помещений, где можно купить самые разные товары. Объемы международной торговли возрастают в разы. По всей античной средиземноморской ойкумене строятся капитальные торговые дороги. Средиземное море бороздят корабли грузоподъемностью в сотни тонн, принадлежащие отдельным торговцам или торговым коллегиям. В период зрелости византийского культурогенеза, несмотря на все трудности, связанные с экспансией арабов и позже сельджуков, Константинополь, Фессалоника, Никеи, Эфес, Коринф, Фивы, Трапезунд превращаются в центры интенсивной мировой торговли. Население этих торговых городов достигает нескольких сотен тысяч. Проводимые там ярмарки приобретают славу далеко за пределами империи. Одна из таких ярмарок в Фессалонике красочно описана в знаменитом в Византии анонимном "Тимарионе". Сюда приезжают со своими товарами купцы из Египта, Испании, Италии, Финикии, Крыма. В свою очередь византийские купцы проникают в самые отдаленные уголки мира, вплоть до Китая на Востоке и Руси на Севере. В средневековом Китае в рассматриваемый период также наблюдается расцвет ремесла и торговли. Причём, имеет место региональная специализация. Разные провинции специализируются на производстве железа, фарфора, керамики, бумаги, шёлка, лаков, посуды. В 15 веке в Цзуньхуа построены железоплавильные печи, которые обслуживали две с половиной тысячи работников. Китайцы ищут выхода на иноземные рынки. В начале 15-го века снаряжаются одна за другой семь крупных морских экспедиций в Индию, на мусульманский Ближний Восток, в Африку. В этих экспедициях принимают участие по 50-60 больших 3-х и 4-х мачтовые кораблей по 50 м. в длину, бравшие на борт десятки тонн груза и по 600 человек. Их сопровождает множество вспомогательных мелких судов. Руководил экспедициями Чжэн Хэ. Задача, которую ставило перед ним имперское правительство - установление торговых связей, нахождение новых рынков и, по возможности, установление контроля Поднебесной над ними. Средневековая островная Япония по уровню развития уступает Китаю. Но и здесь наблюдается рост экономики. Заметно вырастают площади орошаемых угодий, и обрабатываемой земли в целом. В 14 веке – 940 тыс. тё, в 16-м уже – 1600 тыс. тё. Население по сравнению с предыдущим периодом вырастает почти вдвое и в 16-м веке достигает 17 млн. человек. В средневековой Индии выращивают два десятка сортов риса, столько же винограда и множество других культур, включая технические. Шерстяные ткани Кашмира были знамениты уже тогда, но с кашмирцами могли посоревноваться ткачи из многих других областей. Не менее искусны индийцы в обработке шёлка, льна, хлопка. Средневековаые индийские государства, имеющие выход к океану - Гуджарат, Бахманидский султанат, Виджаянагар, Орисса, Бенгалия также активно развивают торговый флот и используют морскую торговлю. Государства оказывают поддержку частной торговле. Европейские торговцы и дипломаты так поразились богатству торговых индийских городов, что идеей фикс мореплавателей, королей и торговых корпораций Европы стали происки безопасного морского пути в Индию. А русским о сказочных богатствах далёкой страны рассказал тверской купец Афанасий Никитин, прибывший сюда в 1469 г. Во всех рассматриваемых исторических культурах в период зрелости изощряется кредитно-финансовая система и сфера банковских услуг. Бурно развиваются частные и казенные банки, система кредита и залога. Банки учетной ставкой регулируют хозяйственную жизнь. Биржа, банк, банкрот, кредит, процент, дивиденд, вексель, чек - эти слова становятся ключевыми в хозяйственной лексике, а понятия – в хозяйственной практике. И в Античном мире, и в Византии, и в средневековом Китае широкое распространение получают среди торговцев векселя и "кредитные карты" - купец уже не имеет нужды возить с собой кучу наличности - он хранит свои деньги в банке родного города, а во время поездок за товаром в иные местности использует специальный документ, выданный ему своим менялой-банкиром, имеющим во многих местностях соответствующий договор с местными кредитными учреждениями. В средневековом Китае, к примеру, широкое хождение получают ассигнации, а для чеканки монеты государство держит более трехсот монетных дворов. В период зрелости, как уже замечено, в большинстве локальных культур расцветает ростовщичество. Ростовщический капитал растет на потребительском буме как на дрожжах. Конечно, нигде и никогда прежде ростовщичество, финансовые спекуляции не достигали такого масштаба, как в современном мире. Сегодня правила игры на финансовых и товарных рынках диктует обосновавшийся в США и Западной Европе интернациональный пул крупных ростовщиков, создавший, своего рода, надстройку – сверхкапитал, паразитирующий на реальной экономике национальных государств. Но и в рассматриваемых исторических локальных культурах ростовщичество приобретает невиданные прежде масштабы. В ханьском Китае, например, состояния ростовщиков в 1-м веке до Р.Х. превышают состояние среднего китайца в десятки тысяч раз, что прежде было невероятным. В виду свойственного государствам данного периода дефицита бюджета к услугам частных ростовщиков прибегает даже имперское правительство. Известен случай, имевший место в 154 г. до Р. Х. во время кризиса, связанного с мятежом провинциальных ванов против центральной власти в Чанъани при императоре Лю Ци, царствовавшем под именем Цзин-ди. Тогда, пользуясь трудностями властей, один из чанъаньских банкиров-ростовщиков Уянь Ши дал имперскому правительству большую ссуду под очень высокий процент и, вернув долг через год, стал самым богатым частным лицом в Поднебесной. Впрочем, правительства испытывают дефицит бюджета отнюдь не только во время войн и в связи со смутами, но также в связи с коррупцией, казнокрадством, ростом расходов на содержание громадного бюрократического аппарата, крупными хозяйственными проектами, необходимостью в той или иной форме и мере содержать увеличивающихся в числе субпассионариев, составляющих армию социальных аутсайдеров, а также в связи с войнами за новые рынки. Ростовщики получают двойную выгоду от войн - во-первых, эти самые новые рынки, а во-вторых, проценты от своих займов правительству, каковые не редко взимает натурой - прибыльными рудниками, землей и т.п. В романо-германском мире финансовый капитал уже к началу 19-го века приобрел могущество, позволяющее ему контролировать мировую экономику и, в значительной мере, политику, именно на кредитовании европейских правительств во время войн. Причем, как правило, банкиры финансировали все воюющие стороны, и имели со всех, и с проигравших, и с победителей. В частности, знаменитый клан Ротшильдов основание своему огромному состоянию заложил в период наполеоновских войн. Ротшильды финансировали завоевательные походы Наполеона, и они же отказали ему в кредитах, когда перестали нуждаться в его услугах. Осознав в конце жизни, что его судьбу решили не армии союзников, но кучка банкиров, которым он перестал быть полезен, великий завоеватель с горечью заметил: «У денег нет отчизны, а у финансистов – патриотизма и чести; их единственная цель – это чистоган». Но и победившая Англия ещё сорок (!) лет после окончания наполеоновских войн выплачивала долги, сделанные ради побед. На погашение долга уходила значительная часть средств, получаемых казной от нещадной эксплуатаций Индии и Китая. Примечательно, что и победы в двух мировых войнах не пошли Англии впрок. После Второй Мировой из могущественной колониальной империи она окончательно превратилась в рядовое национальное государство на задворках Европы. И кому же платила непосильный оброк Великая Британия? После наполеоновских войн - собственным же еврейским ростовщикам – Ротшильдам и прочим. А после обоих мировых - тем же ростовщикам, только уже американским. Уже к завершению наполеоновской эпохи лондонские Ротшильды стали крупнейшими магнатами Европы, а капитал парижских Ротшильдов превосходил капитал всех прочих французских банков вместе взятых. О величине их богатств говорит хотя бы то, что им доставало средств финансировать нескончаемую череду «революций» 19-го – начала 20-го веков не только по всей Европе, но и в России, и в Азии. А, ведь, в ту же пору они подчинили своему влиянию Северную и Южную Америки. В 20-м веке в обеих мировых войнах, потрясших планету, банкиры повторили тот же нехитрый трюк. Все участники этих войн, кроме США, выходили из них разорёнными. Это и позволило группе частных банков, назвавшихся ФРС США - Федеральная Резервная Система, добиться того, что эмитируемый ими, ничем не обеспеченный доллар стал мировой резервной валютой и главным платёжным средством мировой торговли, а едва ли не все государства мира - данниками ростовщического кагала. В зрелых культурах имеет место расцвет прикладной науки и техники. Прежде открывали законы природы, теперь открывают замысловатые человеческие потребности, чтобы, найдя способы удовлетворения таковых, с выгодой продать новые товары и услуги. Знаменитый технологический скачок в данный период романо-германского культурогенеза, известный как НТР, имел специфическую причину, о которой скажем чуть погодя. Но в период зрелости и в других, рассматриваемых здесь культурах развиваются новые технологии. В древнем Риме, например, осваивают новые строительные материалы - обожжённый кирпич и бетон, новую строительную технику, технологии выдувки стекла, выделки тканей, обработки металла, камня и мрамора, сооружают сложные виадуки – водоводы и водяные мельницы, и т.д., и т.п. Строительные технологии, достигли такого уровня, что римские архитекторы способны перекрыть куполом громадное здание Пантеона Всех Богов. Повторить подобное удалось только в совсем недавние времена. Высокого уровня достигает строительное и инженерное дело в Византии. Византийские постройки по масштабам и сложности конструкции зачастую превосходили римские. Средневековые индийцы в этот период освоили технологию производства бумаги, внедрили ткацкий станок – каргах и прядильное колесо - чаркха, стали активно использовать кирпич при строительстве. В Западной Европе рост экономики и благосостояния населения имеет место, несмотря даже на частые междоусобные войны. Французская казна, к примеру, полна как никогда. Людовик Х1V может позволить себе всю вторую половину своего царствования вести непрерывные войны сначала за Бельгию и пограничные с Испанией области, а затем за испанскую корону для своего внука Филиппа Анжуйского. Но и его основные противники - Голландская республика и Англия достаточно богаты, чтобы соперничать с французами. Англия в 18-м веке, умело используя почти даровые ресурсы колоний, становится лидером промышленной революции в Европе. Крупнейший теоретик классического капитализма - Адам Смит в 1776 г. издает свой знаменитый труд "Исследование о природе и причинах богатства народов", положивший начало “капиталистической политэкономии”. А в 1817 г. лондонский банкир и миллионер Дэвид Риккардо публикует знаменитые "Начала политической экономии и податного обложения". Начиная с 17-го века, то есть в эпоху Нового Времени Западная Европа и её колонии в Северной Америке заметно превзошли все иные локальные цивилизации в части развития материальной культуры. Что дало повод говорить об отсталости неевропейских культур. Утверждалось, что даже феодальные отношения, не говоря уже о капиталистических, в азиатских культурах развивались медленнее, чем на Западе. Между тем, до начала Нового времени Китай в экономическом отношении опережал Европу по всем параметрам – уровню технической и технологической оснащённости, производительности труда и специализации в ремесле, уровню развития денежного обращения и монетизации экономики. Вплоть до 16-го века валовый продукт Поднебесной превосходил таковой всех стран Западной Европы вместе взятых. Причины же последующего отставания Востока исследователи пытались искать в специфике - этнической, политической и т.д. европейской и азиатских культур. Но подлинные причины тут в ином. В отличие от этносферы, где развитие идёт циклами популяционных системогенезов, развитие техносферы происходит именно поступательно, хотя и с откатами назад в промежутках между затуханием одних локальных культурогенезов и началом новых. В итоге к середине 2-го тысячелетия по Р.Х. усилиями всех предшествующих и актуальных высокоразвитых культур накопилась критическая масса позитивного знания о физических процессах, что неизбежно должно было привести к качественном технологическому прорыву. Но средневековые азиатские культуры, исследуемые в данной книге – китайская, индийская, арабо-иранская в 17-м веке вступали уже в завершающие периоды своего системогенеза, их этногенетический возраст перевалил через тысячелетний рубеж. Их пассионарности не хватало уже не только для крупных свершений, хотя бы и не связанных с риском для жизни и крайним напряжением сил, но даже для соответствующей мотивации. Поэтому плоды накопленного человечеством к тому моменту научно-технического знания они активно не использовали. Романо-германский же культурогенез стартовал на три века позже, в начале 17-го века романо-германские народы стояли на пороге культурогенетической зрелости, когда мысли обращены на обогащение и преуспеяние, а психоэнергетический потенциал ещё не исчерпан. Критическая масса накопленных научно-технических знаний пришлась тут как нельзя кстати. Тем более что и связи между евразийскими культурами были уже налаженными и прочными, имелась возможность присваивать достижения соседей. Европейцы, к примеру, позаимствовали у византийцев, арабов и китайцев приёмы выплавки металла и варки бумаги, порох, пушки, личное огнестрельное оружие, литерную наборную печать, компас, механические часы, шёлк, и многое, многое другое. А, скажем, идея паровой машины была предложена ещё Героном Александрийским в 1-м веке по Р.Х. Уже тогда пар пытались использовать и древние китайцы. Существует представление, что развитие фабричного индустриального капитализма в Европе и НТР помимо особого капиталистического таланта европейцев - их врождённого протестантского духа, воспетого Вебером, обусловлены огромным притоком ресурсов из колоний. Это действительно так. Однако нужно помнить, что эксплуатация колоний в 18-м - 19-в веках отнюдь не было для романо-германской Европы первым опытом подобного рода. Впервые золото и ресурсы хлынули сюда в результате неравноправного обмена, а затем и прямого грабежа Византии. Византия в протяжении тысячелетия накапливала богатства, имея самые развитые хозяйственные формы на планете. Бюджет Византии в золотом выражении измерялся десятками и сотнями тонн этого драгоценного металла. Объёмы золота, вывезенного европейцами, во много раз превышали то, что имела сама Европа, и стимулировали развитие здесь торговли и денежных отношений. Кроме того, в 12-м -13-м веках европейцы во время Крестовых походов хорошо поживились на Ближнем Востоке, отнятом перед этим у Византии арабами. Однако тогда в полной мере византийскими богатствами воспользовались лишь итальянские города – Флоренция, Венеция, Генуя. Тогда как Германия, Англия, Франция в части развития хозяйства заметно отставали. И производительность труда, и валовой продукт росли здесь очень медленно. На удвоение подушевого продукта понадобилось почти шесть веков. И у этого обстоятельства имеются свои причины. Южная и Центральная Италия, как уже отмечалось, оказалась на периферии пассионарного толчка рубежа 8-го-9-го веков, запустившего романо-германский культурогенез, и здесь имело место наслоение одновозрастных византийского и древне германского культурогенезов, и новоевропейского романо-германского. Причем, если Северная Италия жила уже в соответствие с ритмами последнего, то упомянутые города – республики с Западной Европой связывала, преимущественно, католическая религия. Но в части нравов, мирочувствования, жизненных мотиваций их население больше походило на население византийских городов. Сознанию флорентинцев, венецианцев и генуэзцев были свойственны многие признаки этногенетически зрелого сознания византийцев, поэтому опыт и богатство Византии былит с лёгкостью усвоены и присвоены. Основная же часть романо-германской Европы развить существенно своё хозяйство за счёт ресурсов Византии и Ближнего Востока не смогла, а в 14-м веке Европу и вовсе настиг кризис, связанный с эпидемией чумы, частыми междоусобными войнами европейских пассионариев и неудачами на Ближнем Востоке. Этот кризис сказался и на итальянских городах-государствах. Он был преодолён только в 15-м веке, что послужило экономической основой Возрождения, каковое также было в значительной и даже в определяющей мере результатом влияния Византии. Но уже в 16-м веке, с окончательным падением пассионарности населения, итальянские города утрачивают свои лидирующие позиции, центр хозяйственной жизни Европы перемещается на север. После Великий географических открытий – Америки и морского пути в Индию в обход Османской империи Европа получила второй шанс – золото и дешёвые ресурсы хлынули из Южной Америки и Южной Азии через Испанию и Португалию. Но капитализм быстрее всего развивался не в Испании и Португалии, а в Северо-Западной Европе - в Голландии. Испанские и португальские конкистадоры и гранды быстро проматывали богатую добычу, а в результате гонений на евреев золото вместе с еврейскими ростовщиками отбыло на юг Франции и Германии, и в Голландию. Испания утратила ведущие позиции равно в экономике и в политике, а вся Европа вместо того, чтобы процветать на чужом добре, надолго погрузилась в смуту Реформации. Заметим также, что у той же Византии в пору её расцвета – до конца 11 века золота было не многим меньше, чем у Европы в результате ограбления Южной Америки, но фабричный капитализм в Византии не возник. Так почему же третье ограбление мира европейцами в 18-м -19-м веках возымело такой необычайный эффект и позволило Европе стать самым хозяйственно развитым регионом на планете. Всё дело в том, что сознание людей зрелых культур по-другому расставляет их жизненные приоритеты. Только рассудочное сознание зрелости, помноженное на старую страсть наживать, оставшуюся теперь среди прочих человеческих страстей вне конкуренции, смогло с максимальной выгодой использовать накопленные всеми культурами мира хозяйственные, научные и технические достижения, а равно даровые ресурсы колоний. Это-то и привело к научной и промышленной революциям, которые позволили Западу занять лидирующие позиции в мире. Однако отнюдь не навсегда, как казалось до недавних пор европейцам, но лишь на время. Как только завершилась латентная фаза новейших азиатских популяционных системогенезов, запущенных пассионарным толчком рубежа 18-го-19-го веков, о чём мы говорили в первой главе, стало понятно, что азиатские народы ничуть не менее восприимчивы к научному и техническому прогрессу, чем народы Запада. Первыми «выстрелили» японцы, о причинах мы также упомянули в первой главе, а сегодня очевидно, что не только Восточная Азия, но и Южная, и Передняя очень даже отзывчивы к техническому процессу. При этом преимущество культурогенетической молодости, то есть пассионарности азиатов уже в 21 веке не оставляет Западу никаких шансов в предстоящей конкурентной борьбе. ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ХОЗЯЙСТВА В ПЕРИОД ЗРЕЛОСТИ Хозяйственные формы, свойственные укладам ранних тоталитарных периодов с многоуровневой условной земельной собственностью, универсальной зависимостью, внеэкономическим принуждением изживают себя. Различные типы зависимости существуют, впрочем, и теперь, особенно в деревне, где снижение пассионарности приводит к неспособности многих к самостоятельному хозяйствованию. Здесь продолжается разорение мелких собственников и формирование слоя арендаторов. Но участники хозяйственного процесса тяготятся тесными отношениями, патронимические формы отношений отмирают, и ренту землевладелец, будь то частник или фиск, все чаще предпочитает брать деньгами, которые плательщик выручает от продажи продукта на рынке. Общинные связи также слабеют. Мелкие крестьянские дворы, впрочем, объединяются в соседскую общину. Но объём взаимных обязательств в такой общине заметно меньше, чем в предыдущие периоды. В целом же мелкокрестьянское хозяйство, широко распространённое в предыдущий период, в новых условиях с трудом выдерживает конкуренцию. Успешным мелким хозяевам удаётся перейти в более высокий разряд – средних землевладельцев, аутсайдеры же пополняют ряды арендаторов или городского плебса. Окончательно отмирают в большинстве культур и вотчинные формы, в которых был развит натуральный сектор. На смену им приходит крупное и среднее товарное хозяйство. Кстати романо-германская Европа в этом отношении вряд ли была самой прогрессивной. Здесь притом, что в городах развивается капитализм, на земле на протяжении всего 18-го века рядом со свободным земледелием сохраняется и личное закрепощение крестьян. Квазифеодальные порядки упраздняются в Германии - в Австрии и Пруссии только в начале 19-го века, да и то, в результате подчинения её "прогрессивной" Францией. В Австрийских владениях был введен знаменитый либерально-буржуазный Кодекс Наполеона, в Пруссии при Фридрихе-Вильгельме 111 реформы прошли также под присмотром наполеоновских инспекторов. Лишь к концу периода зрелости романо-германского культурогенеза, то есть в начале 19-го века капитализм в европейском сельском хозяйстве побеждает окончательно. Более того, на время в Европе возобладала обратная тенденция - натурализация рентных отношений. Подобное происходило в Южной Европе – Италии, Испании, Южной Германии. А в странах Центральной и Восточной Европы – в Восточной остэльбской Германии, Чехии, Польше, Венгрии, а также в Дании в рассматриваемый период и вовсе от натуральной и денежной ренты на некоторое время возвращаются к барщине. Данный феномен называют иногда «вторым изданием крепостничества». Однако здесь нужно различать способы и цели хозяйствования. Если способы, действительно, внешне напоминают феодальные, то цели, именно капиталистические. Ведь, землевладельческие классы перечисленных стран мыслили и поступали отнюдь не как средневековые феодалы, но именно как рыночники – капиталисты. Их действия связаны с конкретными хозяйственными обстоятельствами – рыночной конъюнктурой, а именно с расширением хлебного рынка Западной и Северной Европы. Крестьяне здесь на время барщины превращались, по сути, в фабричных рабочих, только «фабрикой» было поле. Непосредственная эксплуатация крестьянского труда на крупных «фабриках зерна» позволяла получать и отправлять на западноевропейский рынок больше товарного хлеба. И хотя земледелец лишён частично гражданских прав и находится в личной зависимости от землевладельца, это уже не феодальные, а именно квазифеодальные формы. О возвращении к патронимическим отношениям речь отнюдь не идет. Хозяева крупных поместий эксплуатируют именно анонимов, подобно тому, как фабрикант эксплуатирует рабочих. Подобное имело место в античном Риме. Правда, римские коммерческие землевладельцы - латифундисты имели иной, нежели землевладельцы романо-германской Европе производительный ресурс – рабов и пользовались их подневольным трудом. Происходит, своего рода, ремиссия производительного рабского труда в сельском хозяйстве, который в предыдущий период начинал отмирать. Но, в отличие от рабовладельческих вотчинных хозяйств ранних периодов, производство в латифундиях товарное и имеет тонкую специализацию. Впрочем, рядом с латифундиями существовало и было весьма развито частное мелкое и среднее хозяйство, также ориентированное на рынок. Был широко распространен колонат и другие формы аренды земли у крупных и средних землевладельцев и фиска лично свободными арендаторами. Так что рабский производительный труд на земле отнюдь не преобладал над иными формами. И объяснить падение Римской империи кризисом рабовладения никак не получается, тем более что увядала не империя, а именно античная средиземноморская культура. Пожалуй, в институциональном отношении, хозяйство СССР в середине 20-го века было развито куда слабее, нежели в античном Риме. В СССР в 30-ые – 50-ые годы в деревне имел место, по сути, барщинный уклад - корпоративным барином выступала организованная в корпорацию советская бюрократия, но колхозники – те, кому не хватало решимости и сноровки сбежать из закабаленной, работающей «за палочки» деревни в город на четверть века превратились, по сути, в крепостных. В древнем Китае также рядом с мелким частно-общинным землевладением существуют крупные частные хозяйства. Древнекитайские олигархические семьи назывались «сильные дома». Их земельные владения достигают невиданных прежде размеров «от области до области». Возникают они, прежде всего, за счёт приватизации земель госфонда, и в меньшей мере в результате скупки земли разорившихся мелких землевладельцев. Производство в этих хозяйствах, как и в крупных ремесленных мастерских в городах, ориентировано на рынок. Обрабатывают эти земли, как и в других рассматриваемых локальных культурах в данный период, преимущественно, лично свободные арендаторы, большинство из которых наследственные. Также использовался труд полусвободных клиентов - буцюй и «гостей» - кэ различных степеней зависимости - аналог византийских и римских колонов. Они также выступали, в сущности, арендаторами – дянькэ. При этом в крупных хозяйствах имеются и рабы. Но на земле рабский труд используется редко. В основном рабы, как и всюду, задействованы как домашняя прислуга, на особо тяжёлых работах и в ремесленных мастерских. При Лю Бане практика обращения в рабство вместе с провинившимся и его семьи рабства стала сходить на нет, а институт наследственного рабства почти увял. Но уже при У-ди с развитием товарного хозяйства, когда потребность в рабочей силе уже не могла удовлетворяться только за счет разорившихся земледельцев, готовых продавать свою рабсилу, эта практика вновь была восстановлена. Древнекитайские рабы - тун выполняли ту же функцию, что западноевропейские пролетарии Нового времени, и в части своей роли в процессе производства, от них не отличались. С другой стороны, государственные рабы в древнем Китае были аналогом зеков в России в 20-м веке, работающих на "стройках социализма". Интенсивно развиваются товарно-денежные отношения и в древнем Иране в пору зрелости древнеиранского культурогенеза. Здесь, как и всюду в этот период укрепляется частнособственнический сектор. Правда, этот процесс тормозит то обстоятельство, что в руках Сасанидов оказываются крупные земельные владения, конфискованные у сопротивлявшихся им парфянских земельных аристократов. Сасаниды щедро одаривают землей новый служилый класс, и это продлевает жизнь феодальным отношениям. В целом же тенденции здесь те же, что и всюду в рассматриваемый период. В Византии институциональные формы на земле также весьма разнообразны. Помимо прочего это связано с тем, что на территории империи ещё в предыдущий период поселились племена, стоявшие на более низком уровне развития, чем греки или сирийцы. Рядом со свободными земледельцами- георгами, объединенными в общины - митрокомии, существуют наследственные арендаторы на государственных землях - полноправные подданные - парики. Они делятся на демосиариев – плательщиков земельной подати – димосия, обязанных государству налогами - каноном и барщиной - ангарий, и стратиотов, обязанных военной службой. Немало париков арендуют землю у крупных частных землевладельцев. Разорившиеся мелкие землевладельцы, сдавшие свои участки богатым соседям, называются апоры. Землю общинников теперь можно покупать, а не только арендовать. Разбогатевшие общинники, скупившие земли у своих менее удачливых соседей и ставшие средними и крупными землевладельцами - динаты широко используют труд свободных сельских пролетариев - батраков-мистиев. Как и всюду в рассматриваемый период происходит концентрация земли в руках крупных землевладельцев. Отчасти за счёт разоряющихся мелких собственников, отчасти за счёт земель госфонда. Обрабатывают землю в крупных хозяйствах полусвободные – полузависимые колоны. При этом землевладелец, будь то откупщик - прониар или императорский фиск всё реже взимает ренту отработкой, предпочитая брать деньгами или, на крайний случай, продукцией. Например, наиболее распространенный налог с земледельцев - синона, который прежде платили натурой, теперь взимается деньгами. И лишь в византийских провинциях, граничащих с романо-германской Европой, задетых пассионарным толчком 8-го века по Р.Х. складываются патронально-клиентские отношения, подобные феодальным в Европе. Формы владения крупными участками земли в Византии также различны. Поместья динатов, скупивших или арендовавших участки у своих менее удачливых соседей, называются икос. Можно было получить на срок право сбора налогов с париков, обрабатывавших государственную землю - прония. В случае если число париков, с которых собирал налоги прониар, было ограничено определённым их количеством, это называлось арифмос. Получение держателем государственной земли податной привилегии называлось экскуссией. В средневековом Иране, а иранская ойкумена в рассматриваемый период ещё охватывала и Среднюю Азию, а также в средневековой Индии феодальные отношения сохраняются дольше. Здесь процессы в институциональной сфере, присущие зрелым культурам, заметно тормозит вторжение кочевников – монгол и тюрок. Тимур, к примеру, в Иране отбирал у местных крупных собственников частные владения, если они не демонстрировали ему свою лояльность. Конфискованные земли раздавались сторонникам завоевателя из числа местной иранской и кочевой тюркской знати на правах союргала, то есть временного пожалования при условии несения военной службы. Однако союргальные земли в 15- веке постепенно превращается в наследственные, а затем и вовсе в необусловленную службой, по сути, частную собственность. И число таких союргалов постоянно росло за счёт земель госфонда и конфискаций владений противников Тимуридов и сменивших их новых завоевателей из туркменских племенных объединений Кара Коюнлу и Ак Коюнлу. При этом союргальные земли сохраняли налоговый иммунитет – моафи. Это лишало казну значительного дохода. Наследник могущественного Узун Хасана – правителя Ак Коюнлу, покорившего Западный Иран во второй половине 15-го века, Йакуб попытался лишить моафи владельцев союргалов. Но натолкнулся на серьёзное сопротивления. А после его смерти в 1490 г. реформы были прекращены. Через несколько лет новую попытку предпринял султан Ахмед. Он действовал решительно – наиболее активные противники реформ были казнены, но скоро кочевые феодалы подняли восстание, и в решающем сражении султан – реформатор был убит. Феодальные формы, не характерные для зрелых культур ещё долго преобладали в хозяйственной практике Ирана, а существенно ограничить практику моафи смог лишь шах Аббас 1 Сефевид уже в следующий период иранского культурогенеза. Подобное происходило в и средневековом Китае, пока он находился под властью монгол. Но уже вскоре после их изгнания зрелое сознание берёт своё - большая часть земли находится в частных руках. Аристократы с начала 15-го века обзаводятся усадебными полями, приватизируют значительную часть казенной земли - чжуан тянь. Появляются и императорские усадьбы хуан чжуан, земля которых не считается казённой. Разрешается свободная скупка земли, власти лишь требуют регистрации сделок. Крупные и средние землевладельцы эксплуатируют преимущественно труд арендаторов. Со второй половины 15-го века значительное число мелких частных собственников перестает быть самостоятельными субъектами хозяйственного процесса и либо попадают в зависимость от крупных землевладельцев - арендаторы в услужении - дяньпу, либо вовсе покидают землю и уходят в города, которые в результате растут, как на дрожжах. Причем, концентрация земли постоянно растет. Правительство признаёт владельческие права «сильных домов» и поощряет поднимающих новь. Новоосвоенные земли, как правило, являются частной собственностью. Государственные фонды составляют теперь не более одной восьмой части всей обрабатываемой земли. И это, несмотря на регулярные конфискации у политически неблагонадежных, и притом, что многие должностные земли и часть держаний знати отобраны в казну взамен денежного жалованья. На сохраняющихся казенных землях, как водится, устраиваются военные и гражданские поселения безземельных крестьян - цзюньтунь и миньтунь. Часть отдавалась знати, чиновникам и учебным заведениям. После упадка в период монгольского владычества, вновь быстро развиваются денежные отношения. В конце 14-го века в империи чеканят монету уже 325 монетных дворов. С середины 15-го века значительная часть налогов отправляется из провинций в столицу деньгами или даже векселями богатых купцов. В конце 15-го века ремесленники получают право откупаться серебром от повинностей В средневековой Японии также с конца 13-го века вотчинное самурайское хозяйство приходит в упадок. Вассалы военного правительства - бакуфу закладывают землю ростовщикам. Правительство запрещало - в 1279 и даже аннулировало - в 1297 г. эти сделки. Однако система замкнутых вотчин сёэн – корё изживает себя. Вместо неё создаются крупные компактные владения, с большей ориентацией на рынок. Землю здесь обрабатывают полузависимые арендаторы. Происходит активный раздел казённого земельного фонда между сильными домами, другими словами, приватизация. Хотя налоги по-прежнему определены в натуральной форме, растёт число поместий - сёэн, которые вносят в казну налог деньгами. Мелкие земледельцы для уплаты налога также всё чаще продают продукцию на рынке. Как и всюду ведение частного хозяйства оказывается по плечу далеко не всем, значительная часть мелких хозяев переходят в разряд арендаторов у крупных землевладельцев. Размывание мелкокрестьянского хозяйства повсюду сокращает число податных дворов. Правительства стремится поддерживать мелких и средних свободных земледельцев, справедливо видя в них опору строю и общественной морали. В древнем Китае, к примеру, основатель ханьской династии Гао-ди провозглашает земледелие основой хозяйства и особо почетным занятием. Римские императоры династии Юлиев-Клавдиев - Август и Тиберий, основатель династии Флавиев Веспасиан, а позже императоры династии Антонинов широко практикуют наделение землей ветеранов и поддержку их хозяйств. Византийские императоры Македонской династии издают серию новелл, то есть законов, о земле, препятствующих обезземеливанию крестьян, скупке земли крупными землевладельцами - динатами у отдельных крестьян и крестьянских общин. Участки разоряющихся, не выдерживающих конкуренции стратиотов объявляются неотчуждаемыми. А Василий 11 даже пытается вернуть им, отобрав у динатов - кулаков и помещиков, уже проданные земли. Однако, зрелость - не время мелких земледельцев, и, вообще, не сельских землевладельцев, но городских торговцев и ростовщиков. Уже весьма рафинированный, склонный к специализации интеллект периода зрелости мало подходит для сельскохозяйственного труда. Но самая большая проблема в сельском хозяйстве, которая выявляется в период зрелости - для тяжелого каждодневного сельскохозяйственного труда многим уже не достает жизненной энергии. В романо-германской Европе процент населения живущего в сельской местности и занятого сельскохозяйственным трудом начинает неуклонно сокращаться. И там выходят из положения за счет применения техники и более эффективных сельскохозяйственных технологий. А в античном Риме за недостатком свободных граждан, способных и желающих трудиться в сельском хозяйстве, на землю сажают вольноотпущенников и целые варварские племена из числа завоёванных империей. Тем не менее, довольно большая часть земли остается во владении государства. Если прежде за право сесть на свободную казённую землю бились различные социальные группы римского общества, то теперь государство вынуждено беспокоиться о том, кто бы взялся возделывать растущие пустоши. Подобная проблема обнаруживается в данный период и в средневековом Китае, и в Византии. В Византии правительство охотно селит на невозделанные земли даже традиционных врагов - арабов, половцев, печенегов, гузов. Но и при этом остается много пустошей. То же самое происходило и в древнем Китае. Здесь мелким земледельцам во 2-м-1-м веках до Р.Х., то есть в период зрелости древнекитайского культурогенеза также уже не достает пассионарности для тяжелого сельскохозяйственного труда, и они массово бегут в город. А ведь налоговый пресс в этот период не так уж и велик, и уже, во всяком случае, ниже, чем прежде. Поземельный налог, например, порой снижался до 1/30 урожая. Военная повинность в связи с формированием профессиональной армии также была не так обременительна, как прежде. А на государственных стройках государство старалось использовать не свободных земледельцев, а осужденных - рабов. Правда, как водится, в данный период в Китае имелись денежные налоги - подушный и прочие, а для уплаты таковых приходилось изворачиваться, добывая деньги, что не каждый умел. Те, кто был способен и хотел работать и жить на земле, но не мог "крутиться" в рыночных условиях шли в арендаторы-испольщики к более успешным односельчанам или городским землевладельцам. В городах в рассматриваемый период так же повсюду распространена частная собственность на ремесленные мастерские. При этом ширится слой наемных работников, лишенных собственности. Их нанимают, как частные хозяева, так и в казенные цеха. В средневековом Китае цеховые объединения - хан и туань создают частные хозяева крупных мастерских – даху. Появляются во множестве крупные тргово-посреднические конторы – якуай, яхан, ядянь. Казна также строит склады и новые лавки с целью сдачи их торговцам в аренду, всюду имеются казённые или, иначе, императорские лавки. В Византии в ремесленных цехах-эргастериях их владельцы эксплуатируют наемный труд свободных городских мистиев-пролетариев. Большая часть эргастерий объединены в корпорации. Верхушка корпораций тесно связана с высшей государственной бюрократией и реально влияет на государственную политику. Обычно, исследователи Византии отмечают тесную зависимость корпораций от государства. Порой даже упадок Византии в последующий период - с конца 12-го века связывают с чересчур жестким госконтролем. Однако госконтроль в это период и в последующие века и в ремесле, и в торговле, как раз, напротив, ослабевает. Происходят реформы, которые нынче назвали бы либеральными - государство отказывается от своих прерогатив, казённая собственность приватизируется. Так что на отношения корпораций и государства можно взглянуть и по-другому: как раз, торгово-промышленные корпорации использовали государство в целях своего развития. В романо-германской Европе это позже называлось протекционизм. Государство защищало корпорации, как от иноземных конкурентов, так и от внекорпоративной конкуренции внутри империи. Госзаказы были выгодны корпорациям, тем более что под них получали сырье с государственных рудников и копей по твердым ценам. Равно как и контроль над нормой прибыли выгоден именно крупным стабильным хозяйствующим субъектам. Недаром, в современной западной экономической системе имеет место, хотя и косвенный, но весьма жесткий контроль тех сил, которые контролируют рынки, за нормой прибыли. Что же касается упадка Византии с начала следующего за зрелостью периода культурогенетического климакса - с конца 12-го века, то в эту эпоху государство, то бишь имперская бюрократия, как раз, ослабило протекционизм по отношению к национальному капиталу и создала льготные условия для иностранного, а именно европейского капитала. Однако и это была причина не собственно упадка хозяйства Византии, но лишь ускорения такового. Причина же в том, что народы византийского суперэтноса, в том числе системообразующий - греки, закономерно утрачивали этносистемную пассионарность - жизненную энергию. При этом, со всех сторон их подпирали более молодые пассионарные и агрессивные народы, с севера - романо-германцы, с юга - сельджуки, а затем османы. Причём, раньше всего упадок обнаружился в военной сфере, так как на войне пассионарность нужна как нигде. Отнюдь не превосходство противника в технике обусловило поражения византийского флота на море и армии на суше. В технике-то, как раз, византийцы могли дать фору кому угодно. Но их поражения были следствием превосходства противника в храбрости и мужестве - силе духа. Для каждодневного же производительного труда пассионарности нужно поменьше, потому в экономическом отношении упадок Византии был менее ощутим и растянулся на три века.. Реальная проблема рассматриваемого периода в хозяйственной сфере - капитал всё чаще предпочитает своей естественной изначальной производительной функции - инвестициям - вульгарную спекуляцию. Обладатели капитала всё чаще не склонны ждать пока их деньги обернутся в производственном цикле и ищут более быстрые пути обогащения. Процветает ростовщичество. Если же ростовщики ещё и принадлежат к отряду этнохимер и не сдерживаемы патриотическими чувствами и элементарной совестью, которую культивирует традиционная мораль, дело доходит до бунтов ограбленных ростовщиками низов. В период зрелости актуальна проблема инфляции и девальвации денег. Хотя глубокие кризисы финансовой системы, какие имеют место в период надлома, менее свойственны, но в Риме, например, в рассматриваемый период вдвое уменьшается содержание серебра в самой ходовой монете той поры - денарии, соответственно, курс денария упал двое. А в средневековом Китае инфляция бумажных денег привела к тому, что за 1 гуань ассигнациями в конце 15-го века давали в полтораста раз меньше вэней (медная монета весом около 4-х грамм), чем в начале того же века. В Византии также покупательная способность денег - количество зерна, которое можно купить на одну номисму, постоянно падает. Причин инфляции несколько и всюду они одни и те же - коррупция, массовое казнокрадство, непомерные расходы казны, в частности, на содержание бюрократии и торговые войны, покрытие дефицита бюджета за счет дополнительной эмиссии, финансовые спекуляции крупных ростовщиков-аферистов, наконец, объективный недостаток инвестиций в условиях динамичной хозяйственной практики. В целом, период зрелости, повторюсь, относительно стабилен. В благоприятных для не лишенного жизненной энергии обывателя условиях ещё может расти население. Но рассвет обманчив. Происходит постепенная утрата пассионарности, по образному выражению Л.Н. Гумилева: "вода остыла и замерзает". Стареет и природное этническое тело наций. К концу периода уже заметно охлаждение членов стареющей популяции к теме продолжения рода и снижение самой биологической репродуктивной функции, в итоге численность зрелого этноса перестает расти. Лишь в деревне семьи ещё большие, отчасти по инерции традиции, отчасти потому что в деревне рожают не просто наследников, но именно работников. В городах же дети кажутся обременительным излишеством, количество их в семье ограничивается одним-двумя. Несмотря на то, что высокий материальный уровень жизни, казалось бы, должен был стимулировать рождаемость. В заключение ещё раз подчеркнём - социально-экономический уклад зрелых Византии, средневекового Китая, средневековой Индии, Передней Азии принципиально отличается от того уклада, который складывался в Средние века в романо-германской Европе и, который принято называть феодализмом. Это связано с тем, что европейский культурогенез начался на три века позже азиатских. И если упомянутые культуры Азии в 13-м веке вступали в пору зрелости, то у романо-германцы в 13-м веке только вступали в пору культурогенетической молодости. Византийская же зрелость начинается уже в 9-м веке. А, с другой стороны, уклад упомянутых средневековых культур Азии и Византии имеет те же сущностные особенности и признаки, которые мы видим в зрелых культурах Поздней Древности - в Античном Риме, древних Китае, Индии, Иране. Квазифеодальные формы, как уже отмечалось, в ряду прочих в многоукладном хозяйстве имеют место, но говорить о тоталитарных патронимических отношениях между землевладельцем и земледельцем, каковые имели место в средневековой Европе, не приходится. Арендодателя и арендатора связывают лишь имущественные отношения, свойственные капиталистическому укладу. Это была именно экономическая эксплуатация первыми вторых через ренту. Причем, больше распространена именно частная собственность на землю. Субинфеодации, когда один феодал передавал часть своих владений другому - своему вассалу, в этот период сохраняются лишь в средневековой Японии и некоторых областях завоёванного тюркскими кочевниками средневекового мусульманского мира и средневековой Индии. В большинстве же культур подобная практика отмирает, земли могло жаловать только государство. Равно как отмирает и институт вассалитета. Правда, в средневековой Индии в, частности, в крупнейшем Делийском султанате крупные землевладельцы должны были содержать за счёт доходов со своей земли вооружённые дружины на случай войны султана с соседями. Но это связано, как уже отмечалось, с завоеванием этих областей кочевыми тюрками. В других культурах у крупнейших собственников и вельмож были прикормленные свиты, использовавшиеся в своих интересах, в Византии, к примеру, они назывались этерии. Но характер имущественных отношений здесь совершенной иной, равно как и тип психоэмоциональной связей. Вассал или клиент ранних периодов считал делом чести службу своему сеньору или патрону, и готов был умереть на этой службе. Тогда, как для клиентов периода зрелости служба будь то у патрона или государства - вопрос выгоды - высокой платы или карьеры. Умирать за такого патрона или вместе с ним теперь не модно. Японские самураи тут скорее исключение, чем правило. Да и они всё менее охотно жертвуют своей жизнью. Самурай всё реже - суровый воин и всё чаще сибарит – землевладелец. Кстати в России, сегодня у олигархов также есть вооружённая свита, но никому не приходит в голову объявлять их феодалами. Что и правильно. ОСНОВНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ И КОМПРОМИССЫ ЗРЕЛОСТИ В период зрелости родовая аристократия вместе с пассионарностью в значительной мере утрачивает и былые сословные привилегии. В тоже время наиболее энергичные представители служилого класса и третьего сословия уже обременены собственностью и не стремятся к радикальным переменам, тем более к радикальному переделу общественного богатства. "Сплочение собственности против революции" - так в начале данного периода романо-германского культурогенеза, определил задачи и содержание своей эпохи тогдашний известный английский политик Г. Ласки. Это была эпоха реставрации после революции середины 17-го века. Лозунг Ласки, могли бы с полным основанием повторить и в иных локальных культурах. Однако это не означает, что процесс перераспределения собственности прекращается. Но осуществляется таковое, преимущественно, мирными экономическими средствами. Хотя и из этого правила есть исключения – например, средневековая Япония, где зачастую силовые - военные методы дополняют экономические. В целом, перераспределение собственности происходит более равномерно во времени и без крупных катаклизмов. «Революции», впрочем, ещё могут случаться. Но обычно они лишь подводят итоги процессам предыдущего переходного периода, не задевают глубинных основ жизни и не порождают принципиально нового хозяйственного и социального уклада. Примером является Славная революция в Англии, когда в 1688 г. банкиры и купцы, преимущественно, еврейские профинансировали свержение с престола Якова 11. Его место под именем Вильгельма 111 занял Вильгельм Оранский, согласившийся подтвердить за новой буржуазией те привилегии, которые прежде распространялись лишь на аристократию. Одно из социальных противоречий зрелости, требующее разрешения – противоречие между теми, кто уже стал, так называемым, средним классом, то есть обеспечил себе более-менее приемлемый по меркам эпохи уровень материального благосостояния, и теми, кто к этому только ещё стремился. В античной Римской империи примером являются смуты 68-69 годов, когда активная часть населения провинций, пользуясь олигархическими междоусобицами в Вечном городе, добивались уравнивания в правах с италийцами. Поскольку именно такой статус был важнейшим условием достижения приемлемого материального благосостояния. Одновременно наделяются правами римских граждан вольноотпущенники. В данный период средневекового мусульманского культурогенеза имеет место крупное движение низших и средних слоев в Западном Хорасане и Мавераннахре против крупных собственников и знати, известное, как движение сарбадаров. Это название происходило от лозунга "Сар ба дар" - буквально "пусть голова на воротах висит", подчёркивавшего бесстрашие его участников, их готовность ради достижения своих целей умереть на виселице. В средневековой Индии, для которой в силу жёсткой и весьма устойчивой кастовой структуры и проповедуемого равно индуизмом и буддизмом пацифизма, открытый социальный протест низов характерен, меньше, чем для любой иной культуры, известно крупное вооружённое выступление мелких землеледельцев в начале 15-го века в Пенджабе под руководством Саренга. Для подавления этого восстания властям Пенджаба понадобилось военное подкрепление их Дели. В Византии в начале рассматриваемого периода - во второй половине 9-го века случается крупное анархо-социалистическое выступление в Малой Азии. Радикальность и остроту ему придаёт то обстоятельство, что во главе его встаёт антисистемная секта павликиан. Они провозглашают в малоазийской крепости Тефрика на востоке фемы Армениак республику и ведут войну с правительственными войсками. Но уже скоро, а именно в 872 г. под ударами имперской армии Тефрика пала. В 932 г. случается анархо-социалистический бунт в малоазийском феме Опсикий под руководством Василия по прозвищу "Медная рука". Восставшие захватили одну из небольших крепостей и оттуда занимались грабежами богатых поместий. Довольно быстро крепость была взята, а вождя бунтовщиков препроводили в Константинополь, где сожгли на костре. В романо-германской Европе социальный протест также используют антисистемники – масоны и ростовщический еврейский капитал в целях разрушения традиционной, основанной на христианских ценностях культуры, христианской церкви и уничтожения национального культурного слоя романо-германских народов. Кровавые революции, потрясшие Европу в конце 18-го – в первой половине 19-го веков, отдали богатства и политические институты европейских стран в руки банкиров, но отнюдь не улучшили положение трудовых слоёв. Скорее, напротив. Понявшие бессмысленность самоуничтожения европейские рабочие организовываются в профсоюзы и начинают планомерную борьбу за такой уровень оплаты своего труда, который позволил бы им занять место в среднем классе. Более чем через столетие борьбы им удаётся добиться своей цели. Но скорее за счёт технического прогресса, который в разы повышает производительность труда и общий уровень материального богатства, чем за счёт сознательной уступчивости и готовности верхов поделиться. А, скажем, в средневековом Китае в рассматриваемый период появляются доукаохуэй - крестьянские общества борьбы "за справедливые меры" – своего рода, деревенские профсоюзы. Однако научно-техническая революция здесь не произошла, и результаты борьбы китайских профсоюзов на много скромнее. Другая причина социальных потрясений в рассматриваемый период - недовольство населения и, особенно, средних городских слоёв налоговым гнетом, что связано с ростом государственных расходов и аппетитов бюрократии. К примеру, в Византии, именно на этом сыграли противники Михаила V из числа знати, поднявшие в апреле 1042 г. население Константинополя на восстание, приведшее к низложению василевса. Формальным поводом к этому восстанию послужила попытка Михаила отправить в ссылку императрицу Зою. Но реальной причиной было недовольство городского среднего класса высокими и несправедливо распределёнными налогами. Не случайно, восставшие сжигали налоговые документы. Им удалось захватить часть императорского дворца, сам незадачливый василевс, не так давно занявший трон, бежал в Студийский монастырь, но там был пойман и, как в ту пору было принято, ослеплен. В 1042 г. вспыхивает также восстание на Кипре под руководством Феофила Эротика. В средневекой Индии в Дели восстание подобное константинопольскому 1042 г. случилось в начале 14-го века. В 1301 г. тюркские эмиры решили заменить авторитарного султана Ала уд-дина более удобной для них фигурой. Эмиров активно поддержало торго-ремесленное населении Дели, недовольное ужесточением налогового гнёта. Правда, в этом случае верные султану войска смогли подавить восстание. Наиболее же масштабные катаклизмы рассматриваемого периода, в которые могут быть вовлечены большие группы населения, носят этноструктурный характер и связаны с дальнейшим падением пассионарности и глубинными переменами в сознании. Снижение пассионарности в суперэтнической системе обуславливает ослабление центростремительных сил, отчего центробежные проявляются более четко и явно. Одновременно происходит ослабление универсалистских интенций сознания и его вторичная партикуляризация. Возникают настроения, которые принято называть пробуждением национального самосознания малых народов или, с обратным типом предвзятости, – обострение сепаратизма и местного национализма. Проявляются же центробежные интенции как стремление провинциальных олигархий освободиться от опеки и притязаний центральной власти. В той же Византии подобное имеет место в негреческих провинциях империи. Так, в Болгарии, уже имевшей трехвековой опыт самостоятельной государственности, в 1040-1041 г.г. вспыхивает восстание под водительством Петра Деляна, которое охватило также фему Никополь на юге Эпира. Новое восстание под руководством Георгия Войтеха случилось в 1072 г. А, спустя век в 1186-1187 г.г. восстания под руководством Петра и Асеня привели к отделению Болгарии от империи и образованию Второго Болгарского царства Случаются также выступления местного населения против Константинополя в юго-восточной пограничной Киликии и на северо-востоке империи – в Армении. В средневекового мусульманского мире - в Западном Хорасане и Мавераннахре социальные мотивы в выступлениях низов также переплетались с национальными. Здесь вспыхивает восстание против монгольской династии Хулагуидов и, шире, против монголо-тюркских завоевателей, ставших после покорения Ирана новыми феодалами. Восстание подняли сторонники жившего в Себзеваре дервиша, то есть монаха – шейха Халифе, создавшего учение, эклектично сочетавшее в себе шиизм и древнеиранский зороастризм. Они называли себя в начале муридами, а позже сарбадарами. Используя патриотические настроения иранцев, движение сарбадаров заручилось поддержкой широких масс. Сам духовный наставник и вождь восставших Халифе был убит в 1335 г., его приемником стал шейх Хасан Джури. Восстание охватило весь Западный Хорасан и в течение двух лет 1337-1338 г.г. сарбадарам удалось установить здесь свою власть. Проводились массовые экспроприации имущества не только тюркской и монгольской, но и, местной иранской знати. Однако уже скоро из среды наиболее пассионарных участников движения выделился новый господствующий слой, владеющий крупной собственностью - бузурган-е сарбадар. А сам глава сарбадаров Веджих ад-дин Масуд принял титул султана. Государство сарбадаров просуществовало около полувека, и было уничтожено новым грозным завоевателем Азии Тимуром. В древнем Китае восстание низов из-за высоких налогов и практики обращения в рабство за различные правонарушения имело место в 99-м-98-м годах в провинциях Хэбэе, Хэнани, Аньхое, Шаньдуне. А в средневековом китайском культурогенезе подобного рода восстание имело место в 1449 г. в провинции Фуцзянь. В историю оно вошло, как восстание Мао-ци - по имени его предводителя. Восставали в этот период и низы провинции Чжэнцянь. Но, в целом, накал социальной борьбы в период зрелости снижается. Люди периода зрелости поглощены мелкими повседневными проблемами. Если и проявляют социально-политическую активность, то, преимущественно, на местном уровне. В России, например, приходится уговаривать избирателя прийти на участок проголосовать и понижать процентную планку проголосовавших для признания выборов легитимными. А две тысячи лет назад в данный период римского культурогенеза Тиберий и вовсе, недолго думая, упразднил знаменитое Народное собрание. Причем, в веками гордившейся своим республиканизмом стране этот исторический акт прошёл почти незамеченным и не вызвал сколь-нибудь заметных выступлений плебса, который считал Народное собрание «своим». Нынче в России, объяви власть об упразднении так называемых демократических выборов, большинство населения также вряд ли сильно огорчится, а многие и вовсе ухом не поведут. Массы в эгалитарный век желают не столько участия в политическом процессе, сколько учета их жизненных интересов со стороны власть имущих. Формальная же демократия нужна претендующим на власть олигархическим группировкам для легитимизации своей власти. Зрелость - период, если не гражданского мира, то, во всяком случае, стремления к устойчивому перемирию, когда верхи осознанно проводят политику снятия острых противоречий путем поиска компромиссов. Здесь учли опыт надлома и, в целом, согласны с римским принцепсом Тиберием, заметившим, что хороший хозяин стрижет своих овец, но отнюдь не сдирает с них шкуру. В Византии, например, норма подоходного обложения городского населения в этот период всего 8,33 %. Примерно столько же было и в Римской империи в пору зрелости античного средиземноморского культурогенеза. В средневековом Китае, в средневековой Индии, в мусульманском мире при всём многообразии институциональных форм налог с мелких сельских хозяев и арендаторов также составляет, примерно, одну десятую от производимого продукта. Государство старается поддерживать мелких собственников и показательно покровительствует среднему классу. В древнем Китае в этот период возникает представление, зафиксированное в трактате «Гуань-цзы», что народ не должен быть ни слишком богат, ни слишком беден, потому что чересчур богатых нельзя заставить служить, а совсем бедные не имеют стыда. Примерно, также смотрят на вещи и в современной Западной Европе. То обстоятельство, что в России к этому ещё не пришли означает лишь то, что Россия стоит ещё только на пороге культурогенетической зрелости. Этот постоянный поиск социального компромисса, свойственный зрелым культурам, с одной стороны, и интенсивный труд многих ради личного обогащения, с другой, обуславливают повсюду рост благосостояния. Однако из данного правила случаются и исключения, когда внутри природной этносоциальной системы возобладают этносоциальные антисистемы. Внешне они могут иметь самый разный вид, и на первый взгляд отнести их к одному разряду сложно, но их объединяет негативный разрушительный импульс. В Европе антисистема, организованная в масонские ложи и банкирские клубы сумела в ходе череды антитрадиционалистских революций уничтожить христианские основы европейской культуры и отнять власть у национальных аристократий. Но здесь новые верхи и непривилегированные массы примирил общий интерес - в начале прямое ограбление, а позже более изощрённые методы эксплуатации стран Третьего мира. За счёт выкачивания ресурсов этих стран и за счёт достижений НТР населению европейских стран обеспечен высокий уровень потребления. В России также именно антисистема в конце 20-го века возглавила либеральную революцию, которая длится до сих пор и сопровождается ужасающими потерями. Но общего интереса у новой российской компрадорской элиты и масс населения нет, поэтому последние даже в условиях НТР обречены на лишения и вымирание. В заключение параграфа отметим ещё одно, характерное для данного периода противоречие, которое следовало бы определить, скорее, не как социальное, но как социльно-психологическое. Это противоречие резко обозначается в предыдущий переходный период, и является одним из важнейших факторов и модуляторов крупных социальных катаклизмом надлома – религиозных и гражданских войн, и того феномена, который принято называть революциями. В рассматриваемый период вряд ли можно говорить, что это противоречие утрачивает актуальность и остроту, но открытые и радикальные формы его манифестации встречаются реже. Это противоречие между властью и культурным слоем – той его частью, которая не вовлечена в удовлетворительной мере и с приемлимым статусом в публичные социально-политические и культурные процессы. Было бы не верно считать, что противоборствующие лагеря здесь образуют бюрократия, чиновничество, с одной стороны, и то, что называют гражданским обществом, с другой. Внутри чиновничьего класса есть не мало таких субъектов, которые находятся во внутренней, духовно-интеллектуальной оппозиции к власти. С другой стороны, среди активных представителей гражданского общества немало конформистов, которые в этом конфликте занимают, скорее, сторону власти. Иногда один и тот же человек в течении жизни оказывается то в одном, то в другом лагере. В подложке данного противоречия - стремление активных рефлектирующих индивидов к максимальной актуализации своих потенций, в частности, на ниве общественной деятельности, и стремление власти ограничить таковую актуализацию в виду той опасности, которую она для власти и наличной политической системы даже гипотетически может представлять. Значение этого неизбывного, принципиального и, порой, драматичного противостояния в социально-экономических конфликтах снижается, но на политические и культурные процессы оно оказывает заметное влияние. В частности, это влияние можно заметить в искусстве, философии, этике, каковые являются полем борьбы упомянутых сил – власти и оппозиционной культурной элиты, а предметом этой борьбы оказывается сознание современников и потомков. ОЛИГАРХИЧЕСКИЕ УСОБИЦЫ. НОВЫЙ ТИП ПОЛИТИКА. Итак, этносоциальные бури, в которые вовлекаются большие массы людей и, которые приводят к глубоким изменениям в укладе жизни, в период зрелости несколько утихают. Зато не угасают распри между олигархическими группами в столицах, и между столичными и провинциальными элитами - за монарший престол, за влияние, в широком смысле, за контроль над казной и т.п. Красочной иллюстрацией данного обстоятельства является история Византии. На рубеже 10-го-11-го вскоре после вступлении на престол Василия 11 вспыхивает мятеж малоазийской знати и крупных негоциантов против Константинополя и притязаний нового василевса навести порядок в стране. Мятежники, в частности, были недовольны тем, что власть решительно препятствует широкой скупке ими крестьянской земли, уклонению от налогов и разворовыванию казны. Но Василий 11 оказался политиком сильным, ему удалось подавить мятеж, и его царствие прошло относительно спокойно. Зато позже дворцовые перевороты идут чередой. Не многим василевсам удавалось умереть своей смертью. Никифора 11 его политические противники убили прямо в его спальне, Михаила 111 закололи во время пира в одном из его загородных дворцов, Иоанна 1 Цимисхия отравили. Отравлен был и претендовавший на трон мятежник Варда Фока, ему поднесли воду с ядом прямо во время сражения с правительственными войсками. В сороковые годы 11-го века после смерти Константина Y111 в Византии начинается затяжной политический кризис, связанный с олигархическими усобицами и длившийся, по сути, сорок лет до 1081 г. В этот период случилось семь государственных переворотов. Трон занимают люди малоспособные к государственной деятельности, и царствование их кончается скоро и бесславно. Романа 111 Аргира утопили в бане, Михаил 1Y умер, не выдержав напряжения дворцовой борьбы, Михаила Y Калафата ослепили, Михаила Y1 Стратиотика также свергли в результате переворота, Исаака Комнина, возглавившего выступление против Михаила Y1 постригли в монахи. В средневековой Индии борьба кланов - тюркских между собой и с местными - индийскими начинается сразу после разрушения Тимуром сложившихся политических систем, и длится весь 15-ый век до завоевания Индии Бабуром. В этот период крупного государственно-политического образования, подобного Делийскому султанату в 14-м веке, в Северной Индии не возникает, а время правления султанов ограничивается обычно несколькими годами, и умирают они, как правило, насильственной смертью. В средневековом Китае столкновения олигархических групп характерны для начала минской эпохи. В 1398 г. сразу после смерти основателя династии Мин Чжу Юаньчжана были предприняты попытки контрреформ – провинциальная знать пыталась в борьбе со столичной знатью вернуть былые привилегии. В результате трехлетней междоусобицы, посаженный столичной бюрократией на престол внук Чжу Юаньчжана Чжу Юньвэнь был свергнут одним из провинциальных властителей Чжу Ди. Но надежд он не оправдал и продолжил политику укрепления центральной власти. В итоге, в 1426 г. новому императору пришлось вновь столкнуться с противодействием провинциальных олигархий. Однако в этот раз правительству удалось подавить мятеж под руководством Хань-ваня. В середине века олигархические усобицы возникли в связи с пленением ойратами императора Чжу Цичжэня (Ин-цзуна) в битве при Туму в 1449 г. Отстранив законного наследника, престол тогда занял очередной провинциальный властитель Чжу Цичжэнь. Но в 1456 г., вернувшийся из плена Чжу Цичжэнь вернул трон себе. И, как водится, каждый раза при насильственной смене власти происходят гонения, конфискации собственности и имущества побеждённых. В древнем Китае, где в 3-м веке до Р.Х. начинается политическая централизация, провинциальная титулованная знать - ваны и хоу также не желает уступать позиции без боя. После смерти Гао-ди родовая аристократия вновь поднимает голову. Старая аристократия стремится отстоять свои права, ограничить власть монархии, то есть столичной бюрократии. Осмелевшие ваны бывших независимых царств самостоятельно вступают в сношения с соседями, в частности, с южно-китайскими юэскими царствами, не входившими в ханьскую империю, и заключают договор с кочевниками сюнну. Решительная попытка вернуть свои привилегии и поставить императора под свой контроль была предпринята в 154 г. до Р.Х. при императоре Лю Ци, правившем под именем Цзин-ди. Его советник Чао Цо принялся проводить активную политику, направленную на ослабление удельных правителей - ванов. Выступление титулованной знати получило в истории название "мятеж семи ванов". Его возглавил Лю Пи, племянник основателя ханьской династии Лю Бана. В его владениях были большие залежи меди и он, воспользовавшись, опрометчивой отменой Лю Баном монополии на отливку монеты, стал отливать такое ее количество, что его деньги стали ходить по всей империи. Чао Цо, под предлогом нарушения Лю Пи этикета, требовавшего ежегодной явки ко двору с изъявлением покорности, предложил отторгнуть часть его земель. Но мятежники располагали немалыми силами, и император вынужден был согласиться на требование выдать им голову Чао Цо. Через несколько месяцев, впрочем, мятеж был подавлен. В средневековой Японии в 1333 г. императору Годайго удаётся свергнуть сёгунат, упразднить бакуфку и ликвидировать институт регентов эксимператоров – монахов. Но уже в 1335 Аситкага Такаудзи победил императорские войска и учредил второй сёгунат - Асикага или, иначе, Муромати. Военное правительство обосновалось в Киото, здесь сёгун провозгласил нового императора Комё. Но Годайго с приближёнными и верными ему вассалами бежал в горы и основал в местечке Ёсино «северный двор». Двоецарствие продлилось до 1392 г., когда войска сёгуна разгромили войска императора. Однако ещё большую проблему для сёгунов представляют крупные землевладельцы и военные губернаторы – сюго. Борьба с ними центральной власти проходит с переменным успехом. Временами правительство оказывается под контролем магнатов Сиба, Хосокава Хатакэяма, временами, как в начале 15-го века при сёгуне Ёсимицу, власть сёгуната укрепляется. Однако в 1441 г. после убийства сёгуна Асикага Ёсинори институт сёгуната вновь ослаблен. Наконец, в результате гражданской войны 1467-1477 сёгунат окончательно утрачивает контроль над страной и начинается период феодальной раздробленности. В античном Риме в рассматриваемый период принцепсам также не приходилось расслабляться. Тёмные убийства, начиная с племянника Августа Германика и сына Тиберия Нерона Друза, становятся обычным делом. После Августа за период чуть больше полвека в Риме убито шесть императоров из семи. В романо-германской Европе внутриолигархические усобицы в конце периода привели к краху одно из крупнейших в ту пору европейских государств – Польшу, а ещё прежде ослабили и, чуть было, не погубили могучую некогда Швецию. Если для чего и хватает в данный период энергии, так это питать тщеславные амбиции и неуемную алчность. А, скажем, во Франции, отражением внутриолигархической борьбы в начале рассматриваемого периода была так называемая Фронда. В крупных империях острая борьба в данный период разворачивается также между сложившейся в период усиления центральной власти чиновной и финансовой столичной олигархией, и энергичными провинциалами, делавшими карьеру в армии. В античном Риме во 2-м веке начинается противоборство сената и амбициозных полководцев, стоявших во главе легионов. Они искали власти в Риме по требованию своих легионеров, чьим ремеслом стала война и грабеж побежденных. Но на социально-экономическом укладе и политической структуре эти смуты, в отличие от внешне похожих войн предыдущей периода, сказывались не значительно. В средневековой Японии острые противоречия возникают между массой самураев и дворцовой знатью. В Византии подобного рода борьбу византинисты называют борьбой «бюрократов и полководцев». Подобное имеет место и в иных рассматриваемых здесь культурах, где постоянная внешняя опасность обуславливает высокую роль и влияние армии. Скажем, в средневековой Японии, усиление влияния военного сословия в начале данного периода связано с опасениями монгольского вторжения. В Византии острая угроза исходила от турок-сельджуков. После болезненного поражения в 1071 г. под Манцикертом, когда империя потеряла большие территории, на троне в 1081 г. оказывается представитель провинциальной служилой землевладельческой знати – Алексей 1 Комнин, основатель новой династии василевсов – полководцев. При нём количество чиновников было несколько сокращено, а былая роль бюрократии ослаблена. Делалось это под предлогом борьбы с чиновничьим засильем и коррупцией. Но эти проблемы решены не были, зато при Комниных был ослаблен государственный контроль над торговлей и ремеслом, что в итоге привело к захвату выгодных отраслей итальянцами и ослаблению византийской экономики. Учитывая, что уровень этносистемной пассионарности в данный период уже далеко не столь высок, как прежде, лишних энергетических ресурсов у народов уже нет, как нет и особого желания биться с врагом, рискуя жизнью, олигархические междоусобицы могут дорого стоить. И если Японию надёжно защищал природный буфер – море, то той же Византии пришлось худо. Турки-сельджуки после сокрушительного поражения нанесенного ромеям под Манцикертом, завладели почти всей Малой Азией и Арменией. В этот же период норманны захватывают Эпир, Македонию, Фессалию и Южную Италию. Печенеги перешли Дунай и в 1051 г. чуть было не взяли Константинополь. Они угрожали империи, пока в 1091 г. их не разгромили другие кочевники – половцы. В античном Риме центральная власть в империи в результате усобиц 60-х годов 1-го века настолько ослабла, что вновь заволновались провинции. В 68-м году вспыхивает восстание в Галлии, в 69-м - восстание батавов под руководством Цивилиса, самое длительное восстание имеет место в Иудее, оно началось в 66-м и длилось до 73-го года. У римлян тогда даже объявились соперники за гегемонию в восточном средиземноморье - иудеи. Еврейский историк Иосиф Флавий, современник и участник событий открывал свой исторический труд "Иудейская война" следующими словами: "Римское государство изнемогало от внутренних неурядиц…. Иудеи же, стремясь к созданию нового положения вещей, воспользовались тогдашними беспорядками для восстания; они были так богаты боевыми силами и денежными средствами, что надеялись даже завладеть частью Востока, которую те вследствие многочисленных смут считали для себя чуть ли не потерянной". Впрочем, денежные средства иудеям в этот раз не помогли, римляне постепенно навели порядок в империи. В современной России, вступающей в период зрелости, в конце 20-го века также развернулась острая борьба олигархических групп. Особенность этой борьбы в том, что победа в ней той или иной враждующей стороны мало сказывается на положении масс. Особенность зрелости также в том, что тип государственного мужа теперь почти исчезает. Его сменяет тип политика. Причём, несмотря на все превратности и опасности, профессия политика привлекает многих энергичных субъектов. Честолюбие подбадривает соискателей, а перед выигравшим борьбу за место во власти открываются широкие возможности для обогащения путём коррупции. Политики периода зрелости мало интересуются идеями, их волнует влияние, положение и деньги. Для иллюстрации данного феномена хорошо подходят два знаменитых персонажа французской политики времен Наполеона – Талейран и Фуше. О них скажем два слова. Шарль-Морис Талейран-Перигор был сыном герцога. Хромой от рождения, карьеру он решил сделать в церкви, и к началу кризиса монархии он уже епископ. Но, запахло революцией и Талейран понимает, что оставаться в лоне церкви бесперспективно, он начинает подумывать о смене сутаны на светское платье. Вскоре он становится членом созванного Людовиком XV1 Национального собрания и, чтобы завоевать доверие собравшихся там прогрессистов, наш епископ предлагает… продавать имущество церкви. Революция углубляется и Талейран понимает, что пора становится республиканцем, для этого нужно решительно отмежеваться уже не только от церкви, но и от монархии. Он вновь заявляет о себе, проведя грандиозную шутовскую мессу на Марсовом поле, во время которой шутовского короля понуждают присягнуть республике. После этого Талейран обретает доверие республиканцев, и его отправляют в Лондон с дипломатической миссией. Однако в Лондоне настроения Талейрана меняются. Какие он там проводил с англичанами переговоры и о чём не ясно, но дома якобинцы уже считают его предателем революции. Талейран хорошо представляет себе свист падающей гильотины и бежит в Америку. Но, вот, уже сами якобинцы сложили головы под гильотиной, и власть перешла к Директории. Талейран тут как тут. Как крупному дипломату-республиканцу и, одновременно, врагу побежденных якобинцев, ему удаётся занять пост министра иностранных дел Республики. Однако, век Директории не долог и, среди прочих, одним из первых это успел почуять опытный Талейран. Он предлагает свои услуги генералу Бонапарту и вскоре, когда другие лидеры Директории вынуждены спасаться в эмиграции, Талейран становится министром у Наполеона 1. Теперь он снова монархист, но приверженец новой династии. Однако всё больше становится заметным авантюризм Наполеона, и Талейран уходит в отставку. Но ещё раньше он начинает вести двойную или, возможно, тройную и четвертную игру. В частности, как считают некоторые историки, становится агентом Петербурга при Наполеоне. А когда неугомонный император отправляется на свою погибель в Россию, Талейран спешит вступить в тайные переговоры со старой династией - Бурбонами. И весьма своевременно - вскоре поверженный русскими Наполеон сослан на остров, в столице воцаряется Людовик ХV111. Глава правительства при нём – Талейран. Но Наполеону удается вернуться, армия на его стороне, многие политики также оставляют Бурбонов и переходят в его лагерь. Талейрана Наполеон зовет сам. Но в этот раз прозорливый хромец отказывается и начинает сотрудничать с союзниками - врагами Франции. Политический нюх его и в этот раз не подвел - когда через сто дней Наполеона теперь уже навсегда запирают в ссылке, а в Париж возвращается Людовик, Талейран вновь министр. Можно было бы сказать, что подобная политическая «гибкость» – это некий феномен, особый случай, но биография современника Талейрана Жозефа Фуше доказывает, что мы здесь имеем дело именно с новым типом политика. Фуше был из простых. До революции он служил учителем в монастыре и своей скромностью и набожностью походил на прочих его обитателей. Выделяться не имело смысла, поскольку не сулило никаких особых перспектив. Но вот пришла революция, и скромный учитель становится депутатом Конвента. Там он, естественно, примыкает к жирондистам, ведь они в большинстве. Фуше ещё не столь искушен и не может видеть партию на три хода вперед, потому на заседаниях Конвента он держится в тени. Однако верх начинают брать радикальные революционеры, и Фуше при голосовании об участи короля вместе с другими крайними высказывается за казнь. Теперь из рядовых республиканцев он переходит в разряд руководителей. Он столь рьяно выслеживает, преследует и казнит врагов революции, что сам Робеспьер начинает ревновать, и подумывает уложить вёрткую шею Фуше под нож гильотины. Но наступает время Директории, Робеспьер сам на эшафоте, а Фуше в доверенных лицах одного из влиятельных «директоров» - П.Ж. Барраса. Занимается своим старым ремеслом – выслеживает врагов новой власти. Делает он это не менее усердно, чем при якобинцах, только теперь выслеживает самих якобинцев, и вскоре он, по рекомендации Барраса - министр полиции. Генерала Бонапарта Фуше оценил вовремя, возможно об амбициях молодого корсиканца министру полиции рассказала жена генерала – его осведомительница, возможно, он сравнялся по части искушенности и цинизма с самим Талейраном. Во всяком случае, Баррас скоро оказался в бегах, а Фуше - новый министр полиции у императора Наполеона 1. Вчерашний республиканец и погубитель короля теперь он монархист да к тому же граф. Впрочем, титул графа не кажется ему пределом мечтаний, ведь его соперник Талейран был герцогом. И число разоблаченных графом Фуше врагов империи растёт такими темпами, что Наполеон с удовольствием жалует ему титул герцога. Скоро герцог Фуше заматерел настолько, что может решиться на переговоры с англичанами за спиной императора. Это стоило ему поста и нескольких лет прозябания, но когда Наполеон после первой ссылки возвращается в Париж, ему нужны умные и опытные люди, и Фуше вновь министр. Однако, Фуше не просто умный, но и расчетливый, он пишет отчеты сразу в два адреса – Наполеону и Людовику. Это становится известным императору, но как в свое время Робеспьер, Наполеон не успевает наказать Фуше за двойную игру. Свой новый и теперь уже окончательный акт об отречении он передает в руки … Фуше. А, вскоре новый министр полиции Людовика 18-го – герцог милостью Наполеона Фуше уже составляет списки своих бывших коллег и соратников – республиканистов и бонапартистов - врагов династии Бурбонов, которые он, как честный министр, будет отлавливать и казнить. Теперь посмотрим на политический олимп современной России. Сколько там позавчерашних «крепких» коммунистов, вчерашних вдохновенных демократов и сегодняшних государственников – центристов, скачущих из одной партии власти в другую с лёгкостью и сноровкой субреток. Завтра подует ветерок, не удивимся, если станут национал-патриотами, а там, глядишь, и завзятыми монархистами. Только, вот, Талейран был блестящим дипломатом, сумел отстоять на Венском конгрессе перед победителями-союзниками старые границы поверженной наполеоновской Франции, а Фуше так блестяще организовал французскую полицию, что она стала образцом для всей Европы. Российские политические хамелеоны новой волны, увы, талантами не блещут и напоминают упомянутых французов лишь своей выдающейся беспринципностью . ХАРАКТЕР ВОЙН В ПЕРИОД ЗРЕЛОСТИ. ТОРГОВЫЕ ВОЙНЫ Войны, конечно, не являются приметой какого-то отдельного этапа локального культурогенеза, но их побудительные мотивы и характер в каждый период свои. В начальные периоды нарождающиеся этносы вынуждены с оружием отстаивать свою этнокультурную особенность, но уже скоро повышенная пассионарность обуславливает их экспансивность, стремление к расширению занимаемого географического пространства, освоению новых миров. Как следствие начинаются войны, связанные с выявлением суперэтнической этноструктурной доминанты – народа, который политически объединит данную культурную ойкумену. В период молодости возможны войны лишённые глубокого прагматического смысла, связанные с желанием пассионариев реализовать свои амбиции и проявить свою удаль. Надлому присущи религиозные и гражданские войны, сопровождающие распад крупных империй. Ослабленные усобицами страны подвергаются нападения ближних и дальних соседей и вынуждены вести оборонительные войны. В период же зрелости, когда пассионарность уже заметно снижается, характерны войны, связанные с желанием удержать завоеванное в предыдущие периоды. Приходится защищать и собственные исконные земли. Однако и инициативные войны не редкость. Если оборонительная война складывается удачно, стареющая культура может переходить в наступление, и возникает иллюзия её агрессивности и экспансивности, иногда возвращаются утраченные в период смут надлома территории. Но главная причина инициативных войн в другом. Как уже замечено выше, утрата избыточной пассионарности, вызывавшей в ранние периоды внутрисистемное напряжение и яростные междоусобицы, приводит к упрощению этносистемной структуры, к политической стабилизации, укреплению центральной власти и государства как института. А это, наряду с экономическим подъемом, позволяет вернуться к активной международной политике, тем более что таковой требует усиливающийся деловой класс. Предпринимателям и торговцам нужны новые возможности обогащения. Олигархии и амбициозные вожди, видя хозяйственные успехи и технические достижения, начинают питать иллюзии в отношении военной мощи и могут развязывать наступательные войны. В одних случаях эти войны сопровождаются захватом территорий, в других - лишь распространяют политическое и экономическое влияние победителей. Но, в любом случае эти войны носят сугубо прагматический, экономический характер. Здесь в качестве иллюстрации возьмем древний Китай. Древнекитайские императоры возобновляют в период зрелости древнекитайского культурогенеза борьбу за контроль над торговыми путями на Запад. Правда, результат похода против гуннов первого ханьского императора Лю Бана, правившего под именем Гао-ди в 200-м г. до Р.Х. оказался плачевным – кочевники во главе со своим шаньюем Маодунем заманили Гао-ди с авангардом его армии в ловушку в горах Байдэн и окружили. До последней капли крови люди зрелых культур биться не склонны, честь также теперь не главный мотив, так что не случайно, казавшийся всемогущим властитель Поднебесной принял условия противника, согласился отдать за Маодуня свою дочь и платить символическую дань. Впрочем, за столь умеренную плату Гао-ди купил мир с гуннами на целых сорок лет. А при императоре Лю Чэ, правившем под именем У-ди, гунны в начале были вытеснены из Ордоса, а затем в результате энергичных действий китайских полководцев Вэй Цина и Хо Цюй-бина отброшены от северных границ империи. Ещё в начале своего правления в 138 г. до Р.Х. У-ди отправляет своего дипломата и знаменитого путешественника - китайского "первопроходца" Чжан Цяня в Среднюю Азию для заключения военного пакта с кушанами, по-китайски "юэчжи", против своего главного врага сюнну. Чжан Цянь, возвратившийся после тринадцатилетних странствий, изобиловавших различными "приключениями", в частности, десять лет он провел в плену у гуннов, сообщил о богатствах увиденных им стран – Ферганы – по-китайски, Давань и Бактрии – по-китайски, Дася, и их сношениях с Индией, аршакидским Ираном и Римом. Эти сведения заинтересовали китайских деловых людей. У-ди посылает одно за другим посольства в Фергану, он решает захватить торговые пути на Запад. Начинается колонизаторская активность ханьцев на западных и северо-западных границах. В последней четверти 2-го века до Р.Х. в результате походов Хо Цюй-бина завоевана и колонизирована территория современной провинции Ганьсу. На границе восточно-туркестанской пустыни закладывается г. Дуньхуан. Это были первые мероприятия по прокладке знаменитого Великого Шелкового пути. Для того, чтобы вытеснить из Восточного Туркестана контролировавших тамошние города-государства центрально-азиатских кочевников сюнну, У-ди решает реформировать свое конное войско, оснастить его высокорослыми конями, которых китайцы называли "небесными" и которых, по сведениям Чжан Цяня, разводили в Фергане. С этой целью в 104 г. до Р.Х. ханьцы снаряжают военную экспедицию в Фергану под командованием Ли Гуан-ли. Эта предприятие потерпело неудачу – из-за недостатка провианта экспедиции пришлось повернуть назад с полпути. Но через два года Ли Гуан-ли удалось достичь Ферганы и осадить её столицу - Эрши. В обмен на снятие осады китайцы получили небесных коней. Переоснастив армию, они в начале оттесняют кочевников от своих северных границ, а затем переходят к активной военной политике. На рубеже 2-го – 1-го веков до Р.Х. ряд городов Восточного Туркестана оказались под контролем империи. Ханьцы вышли к границам Средней Азии, взяв под контроль Великий Шелковый путь. В это же время древние китайцы активно пытаются искать торговые пути на юг. Ещё Цинь Ши хуанди завоевал земли Юэ, которые, впрочем, отпали от империи в период последующей внутренней смуты. При У-ди вновь удается захватить Юэ Дунхай, а затем Наньюэ и Миньюэ. Правда, южными путями в Индию и Бактрию китайцы овладеть не смогли, зато было завоевано древне-корейское государство Чосон, по-китайски Чао-сянь - война с ним также носила типичный характер войны за новые рынки сбыта. Через Чао-сянь началась торговля с южнокорейскими государствами. Зрелостью древнеиранского культурогенеза можно считать первые века сасанидской эпохи. Сасанидский Иран продолжает традицию Аршакидов по части войн с Римом за доминирование на Ближнем Востоке и в западной части Передней Азии. Воюет с кушанами, а затем эфталитами на Востоке, стремясь обеспечить контроль над Великим Шёлковым путём. В первых трёх войнах с Римом в 40-х-50-х годах 3-го века персы отвоевали Армению, многие города Сирии и Адиабену. В этих войнах был убит римский император Гордиан, и пленен император Валериан. В середине 3-го века Арташир и Шапур 1 совершили успешные походы и на Восток - в Хорасан. Шапур 1 основывает там город Нишапур - то бишь “Новый царский город". Сасаниды учреждают на завоеванных на востоке ойкумены землях новую провинцию "Сакастан, Туркестан и Инд" и претендуют на сюзеренитет над Согдом, Чачем в междуречье Амударьи и Сардарьи, и Кушанским царством, земли которого лежат к востоку от Хорасана. Шапур 11 с помощью кочевников хионитов в конце 60-х годов 4-го века сокрушает Кушанское царство в Восточном Тохаристане – Бактрии, и в составе империи появляется область Кушаншахр. Римская империя в период зрелости античного римского культурогенеза – 1-ый - 3-ий века по Р.Х. также продолжает прирастать новыми провинциями. Рим уже в начале рассматриваемого периода завоевал Дакию и укрепился на левом берегу Дуная и в Северном Причерноморье, нанес ряд тактических поражений Парфянской империи и распространил на время свое влияние в Армении и Северной Месопотамии. А византийцы в этой период при Никифоре 11 Фоке отвоевали у арабов, потерянные в период надлома большую часть Сирии, часть Малой Азии, Верхнюю Месопотамию, острова Кипр и Крит. Иоанн 1 Цимисхий и Василий 11 Болгаробойца в 1018 г. вновь завоевали Болгарию. Василий 11 также поставил в зависимость от империи Грузию, Армению и Сербию. В конце 11-го века Алексей 1 и Иоанн 11 Комнины отвоевывают назад захваченные, было, турками-сельджуками территории Малой Азии, изгоняют с Балкан норманнов, вытесняют за Дунай печенегов. Наконец, Мануилу 1 Комнину в начале своего царствования удается вернуть Далмацию и временно подчинить Византии Сербию и Венгрию. Во всех этих войнах Византия не выходила за пределы исконных границ империи и лишь восстанавливала утраченный некогда суверенитет на окраинах. Но учитывая, что созданное в пределах империи Болгарское царство, например, имело уже трехвековой опыт независимости, войны Иоанна 1 и Василия 11 за её покорение вполне можно считать наступательными. Средневековые китайцы в минский период в 15-м веке стараются покончить с монгольской угрозой и вернуть контроль над центрально-азиатским участком Шелкового пути. Им удается подчинить Манчжурию. Ещё более успешны действия китайцев на Юге при императоре Чжу Ди. Завоёванное было вьетнамское Аннамское королевство, правда, пришлось покинуть, но зато окончательно подчинено Наньчжоу - территория нынешней провинций Юнь-нань и Гуйчжоу. Захватывают китайцы и некоторые области Бирмы, над которой Поднебесная устанавливает свой вассалитет. На востоке империя Мин стремится распространить свое влияние на корейское королевство Чосон, а в южных морях утверждает свое влияние на Суматре. В средневековом мусульманском мире многие войны связаны с вторжением с Востока в мусульманскую ойкумену пассионарных кочевых монголо-тюркских племён, но войны Тимура служат именно целям торговым. Во всяком случае, малоазийская компания Тимура против турок-османов, среди прочего, преследовала цель завязать более интенсивную прямую торговлю между Средней Азией и Западной Европой. В письмах, посланных Тимуром французскому королю Карлу V1 Валуа и английскому Генриху V111 после разгрома при Анкаре османского султана Баязида 1 в 1402 г., выражалось именно это пожелание. Кроме того, многие войны в самой иранско-тюркской ойкумене, в частности, в Средней Азии ведутся именно за контроль над транзитными торговыми путями с Востока на Запад. И даже сарбадары при Веджих ад-дин Масуде активно воюют с соседями, в частности, совершают поход на Герат - столицу Восточного Хорасана, где правила аристократическая иранская династия Куртов с, целью захвата богатств и установления своего контроля над торговлей. Европейцам в данный период, ещё в первой половине его – в 1683 г. руками пассионарных западных русских - подданных польского короля, удается одержать победу под Веной на турками-османами и остановить их экспансию на Юге Европы. Более Европе никто не угрожает, разве что Россия возвращает себе исконные Южно-русские и Западно-русские земли. Так что европейские державы могут заняться выяснением отношений между собой. В 18-м веке не прекращались внутриевропейские династические войны. Монархи желали удовлетворить свои амбиции, набирающая силу буржуазия поддерживала их в расчете на новые рынки, а ростовщики – в расчёте на новые прибыли и привилегии. Людовик X1V, например, проводит три войны. В 1701 г. начинается и длится тринадцать лет война за испанское наследство, а в 1740-м – восьмилетняя война за австрийское наследство. В этот же период в Европе идет общеевропейская семилетняя война 1756-1763 г.г. А в конце периода одна за другой шесть коалиций почти двадцать лет воюют против не в меру амбициозного Наполеона. Одновременно Европа обеспокоена усилением России и между усобицами объединяется для борьбы с нею. Крупные западноевропейские колониальные империи - Английская и Французская также возникли именно в период зрелости романо-германского культурогенеза. Европейцы завоевывают Индию, Африку, Азию. Их успех здесь связан с ёще более низкой, чем у них самих пассионарностью автохтонных народов, чей популяционный системогенез начался на три века раньше, и явным превосходством в технике. Хотя называть созданные ими политические конструкции империями, подобно, Римской, Византийской или Российской не верно, это совершенно разные феномены. Агрессивные войны в зрелых рафинированных культурах требуют для себя пристойного идеологического обоснования. Ханьцы обосновывали свои наступательные войны на Севере и Западе необходимостью приобщения варваров – кочевников к цивилизации. Спустя два тысячелетия европейцы уже в самом Китае, а также в Африке, в Индии, на Ближнем Востоке также прикрывают свои коммерческие интересы цивилизаторством и везут в обозах католических миссионеров. Более развитым культурам свойственно навязывание своих культурных представлений побеждённым с единственной мыслью - принятие таковых должно облегчить их эксплуатацию. А скажем, американцы в 18-м веке начали с объявления себя "Новым Израилем", избранным божественным проведением для строительства Царства Божьего и царства свободы на земле, а закончили высеванием на рисовых полях Вьетнама вместо свободы напалма и шариковых бомб. Военная экспансия зрелых культур в рассматриваемый период возможна ещё и потому, что в связи с экономическим ростом и повышением благосостояния растет население. Возникает слой молодых людей, которые, не имея возможности унаследовать имущество, землю и хозяйство отцов, вынуждены скитаться в поисках лучшей доли. Из их среды честолюбивые полководцы могут набрать наёмное войско. Вообще, пассионарии из низов теперь могут сделать на ниве военной службы приличную карьеру. Причем, амбициозных пассионариев поставляет провинция. В Римской империи после вырождения собственно римской династии Юлиев-Клавдиев к власти приходят именно провинциалы. Например, император Марк Ульпий Траян - основатель династии Антонинов, являлся уроженцем Испании. Талантливый полководцы и удачливые политики Византии - Никифор 11 Фока, Василий 11 Болгаробойца, Алексей 1 Комнин - выходцы из провинций. А император французов Наполеон 1 происходил, как известно, из обедневших корсиканских дворян Боунопарте. Большинство его генералов и маршалов и вовсе имели «простое» происхождение. Пассионарность в данной период имеет, как уже отмечалось, иной модус, чем в ранние периоды. Её носители реже благородные герои - бескорыстные спасители Отечества и веры, защитники справедливости и истины. Они честолюбцы, одержимые славой, готовые удовлетворить свое болезненное тщеславие ценой несчастий своего народа. Они рассчитывают и стремятся попасть не в рай, но в историю. Тот же Наполеон уже не был таким бескорыстным патриотом, как Жанна д Арк, Ля Гир или Понтон де Сентрейл в 15-м веке, когда Франция, подверглась нападению англичан. Уже не он служил Франции, но Францию служила средством для реализации его честолюбивых амбиций, а полем для этого была вся Европа да ещё Ближний восток. За свои победы молодой корсиканец потребовал от Франции ни много, ни мало императорства. И вполне возможно с Аркольского моста 24-х летнего капитана артиллерии Бонапарта никто не сталкивал - он спрыгнул сам, уступая честь погибнуть другим. Ведь честолюбцы рассматриваемого периода могут пойти сознательно на риск, но не на смерть - к чему им победа, если лавры пожинают другие. ОБОРОНИТЕЛЬНЫЕ ВОЙНЫ И ИСТОЧНИКИ МИРОЛЮБИЯ ЗРЕЛОСТИ. Падение пассионарности в данный период, особенно к концу его сказывается решительным образом и на характере комплектования армии и на внешней политике государств. Народные ополчения уже давно не актуальны, на всеобщую воинскую повинность или рекрутский набор здесь реагируют без энтузиазма. Многие при первой возможности стараются уклониться, если есть возможность, откупиться от воинской повинности. Войска комплектуются, по большей части, вольнонаёмными профессионалами, и они берут не геройством и самоотверженностью ради высших идеалов, а выучкой и профессиональным отношением к делу. В античном Риме профессиональную армию пытался создать ещё Марий. Легионеры служили в начале 16, затем, 20, позже 25 лет за довольно приличную плату. После окончания службы многие ветераны покупали на скопленные средства или получали безвозмездно землю и становились землевладельцами. Другие удовольствовались ролью клиентов. В любом случае легионеры и после выхода в отставку оставались мощной социально-политической силой и предъявляли свои требования имперским властям. Но уже в конце 1-го века по Р.Х. у Рима возникают первые трудности с комплектованием армии даже на этих, казалось бы, весьма выгодных условиях. Хотя количество безработных пролетариев в городах резко возросло, но они уже отнюдь не стремятся, как прежде, ради сытного стола, приличных подъемных и 30 югеров земли после выслуги потеть на бесконечных учениях и фортификационных работах, тем более, рисковать жизнью в сражениях с германскими варварами или лихой и беспощадной парфянской кавалерией. Траян сталкивается с тем, что уже не только из римлян, но и из италиков набрать легионы не возможно. С этой поры римские легионы начинают наполняться выходцами из дальних провинций, ради полного римского гражданства ещё готовыми повоевать под римскими орлами. Историки называют данный феномен варваризацией римской армии. Но и приток провинциалов не решает проблему кардинально – чувствуется общее падение жизненных сил. Уже осторожный и расчетливый Тиберий отказался от захвата земель за Рейном. Наследовавшие ему принцепсы из династии Юлиев-Клавдиев и вовсе не помышляют расширять границы империи. При Траяне стало ясно, что у Рима нет сил для завоевания Парфии и экспансии на Востоке. И, ведь, численность армии за счет привлечения провинциалов была высока как никогда, и в части технического оснащения римляне не знали равных. Но легионеры стали менее выносливы, отнюдь не горели желанием умирать во благо империи и помышляли больше о том, как бы выслужить срок на тихой заставе и получить причитающееся вознаграждение. К тому же меркантильная заинтересованность - не лучший стимул мужества. Потому, когда профессиональные армии сталкиваются с противником хоть и хуже вооруженным и не столь блестяще организованным, но более пассионарным, они терпят поражения. Например, техническое превосходство ханьцев не обеспечило им больших побед над кочевниками, а техническое превосходство американцев не спасло их во Вьетнаме, где им противостояли пассионарные вьетнамцы, сражавшиеся с одним «калашниковым» в руках. Не спасёт, в конечном итоге, превосходство в технике американцев и в разворачивающемся противостоянии с арабами и иранцами на Ближнем Востоке, не говоря уже о гибельности для Америки грядущего и неизбежного противостояния с молодым и пассионарным Китаем. Римские государственные мужи, повторюсь, понимали происходящее. В итоге, в политике Рима происходит существенная перемена - он переходит от наступления на варваров к стратегической обороне. Вдоль границ начинают строиться укрепления. Военно-строительные работы разворачиваются во всех пограничных провинциях. Теперь Рим готов лишь к локальным коротким войнам и не претендует более расширять границы империи. В древнем Китае также происходит реформирование армии. Земледельцы по-прежнему несут воинскую повинность, но их функции вспомогательные, а ставка делается на профессионалов, оснащенных по самому последнему слову техники. Основу войска теперь составляет закованная в броню тяжелая конница. Легкая пехота, вооруженная самострелами, также состоит, преимущественно, из хорошо обученных профессиональных воинов. В этот же период появляется и артиллерия - метательные орудия, стрелявшие каменными ядрами. Но, несмотря на превосходящую всех противников техническую вооруженность, ханьский Китай во второй половине данного периода - с начала 1-го века до Р.Х., сразу после смерти У-ди переходит к обороне. Сытая, не желающая никаких лишних проблем и опасающаяся роста популярности военных столичная бюрократия требует проведения "миролюбивой", то бишь пассивной политики по отношению к соседям. Идеи военной экспансии не находят при дворе отклика. До конца 1-го века до Р.Х., то есть до падения Старшей династии Хань был совершён лишь один крупный поход в Согдиану в 36 г. до Р.Х. Да и в этом случае талантливый и амбициозный полководец Чэнь Тан, стоявший во главе ханьской армии в Западном крае, в бассейне реки Тарим, действовал на свой страх и риск. Он даже не согласовывал свой поход с чанъаньским правительством и прибег к обману - подделал императорский указ о мобилизации. Лишь победа Чэнь Тана над гуннами в этом походе уберегла его от казни, так как при дворе полководец имел много завистников. Но от продолжения активной военной политики ему пришлось отказаться. В итоге гунны активизировались и к концу века отвоевали Западный край, перерезав китайцам торговые пути на Запад. Древние иранцы также к концу данного периода - во второй половине 4- го века исчерпывают остатки пассионарности, а с ними и воинственный пыл. Завоевательная политика Сасанидов прекращается. Осаждаемые основавшими на восточной границе империи своё царство кочевниками – эфталитами и кидаритами персы переходят к обороне. В Кушаншахре, то есть в завоеванной в свое время Шапуром 11 Бактрии в 5-м веке утвердились сначала кидариты, а затем эфталиты. В древнеиндийской ойкумене многие царства в период зрелости древнеиндийского культурогенеза утрачивают свою политическую самостоятельность. Ещё в начале 2-го века до Р.Х. греко-бактрийские цари доходили до самой столицы империи Маурьев Паталипутры. В Северо-западной Индии греки создали государство, высший слой которого состоял из иноземцев - эллинов и выходцев из Средней Азии, а индийцы оказались на нижних ступенях социальной лестницы. Затем, в конце 2-го - в начале 1-го веков до Р.Х. Северную Индию захватили племена, которые индийцы называли шаками (саками), а китайцы - юэчжи. В начале 1-го века по Р.Х. часть Северной Индии оказалась в составе империи кушанов - одного из сакских племен. В другой части Северной и Центральной Индии хозяйничали парфяне, основавшие здесь зависимое от Парфии государство со столицей в Таксиле. Некогда могущественная Магадха, сжавшаяся до небольшого царства, в 28 г. до Р.Х. была завоевана южно-индийским народом - андхрами. В средневековом Китае, уже в конце 11-го века, когда Ван Ань-ши попытался вместо набора наёмников вернуться к практике формирования ополчения, затея его не нашла поддержки. Спустя несколько десятилетий сунская, хорошо вооруженная профессиональная армия потерпела поражение от чжурчжэней, а в начале 13-го века весь Китай завоёван пассионарными монголами. Но и после освобождения от погрязших во внутренних распрях монголов, имея достаточно средств, чтобы содержать миллионную армию и, несмотря на техническое превосходство, китайцы так и не смогли утвердить свое влияние в Центральной Азии и вернуть контроль над Шелковым путем на Запад. Вместо этого они занимаются укреплением Великой Китайской стены. Однако стена не помогала – в 1449 ойратский хан Эсэн разбил минские войска и осадил Пекин. Средневековая Япония в начале рассматриваемого периода избежала монгольского завоевания только благодаря провидению. В 1274 г. высадке на острова монгольского десанта помешал тайфун, когда же монголы в 1281 г. решили повторить попытку, ещё более крупный монгольский флот со 140 тыс. воинов на бортах разметал сильный шторм. Но даже гипотетическая монгольская угроза – монголы были худыми мореплавателями - оказала решительное влияние на внутриполитический расклад сил в Японии. Заметно выросло влияние военного самурайского сословия и военного правительства – бакуфу, императорский же двор вынужден был смириться с положением второго центра власти. Страх перед монголами нанёс заметный ущерб и экономике – строительство оборонительных укреплений вдоль побережья потребовало больших расходов. В Византии в начале данного периода ещё существует так называемая фемная военно-административная система - основу армии составляют стратиоты - воины-земледельцы - поселенцы на выделенных государством и передаваемых по наследству земельных участках – стратиях. Такая форма больше характерна для ранних периодов локального культурогенеза – в Ромейской империи она появилась впервые в 7-м веке при Ираклии. Но, нужно иметь в виду, что стратиотами становились не греки, а, в основном, так называемые «варвары», преимущественно, более неприхотливые и мужественные славяне, которые, как раз, в тот период заселили Балканы. В рассматриваемый же период фемный строй начинает разлагаться. Стратиоты, охранявшие северо-западные границы по Дунаю, и акриты – поселенцы, защищавшие рубежи империи в Малой Азии, не справляются со своей задачей. Константинополь соглашается платить стратиотам обильный опосоний - довольствие деньгами и продуктами, чего прежде не водилось, однако численность пограничников неуклонно сокращается. Для поддержания обороноспособности всё чаще приходится прибегать к услугам наемников, среди которых в конце периода появляются иноземцы - итальянцы, арабы, печенеги, половцы, аланы, грузины, турки. Иноземцы нанимаются как персонально, так и целыми войсковыми соединениями - варяги, франки, итальянцы, болгары, грузины, армяне. В числе прочих, кстати, используются и наемные отряды русичей. Но военная мощь Византии идёт на убыль, и уже в середине 11-го века империя переходит к стратегической обороне по всей линии своих границ, тем более что у неё появились новые сильные и агрессивные враги - на Востоке турки-сельджуки, на Севере – печенеги, на Западе – норманны. Алексей Комнин за помощью против норманнов и сельджуков, и в целях охраны торговых путей вынужден обращаться к северным итальянским городам и, шире, к романо-германскому католическому Западу, который всегда рассматривался византийцами в качестве варварской периферии христианского мира. И ведь это происходит уже после разрыва православных с католиками в 1054 г. Тем не менее, в 1084 г. Алексей выдает венецианцам за обещанную ими поддержку против сицилийских норманнов первый хрисовул - подтверждение их торговых привилегий в империи. Постепенно венецианцы, флорентинцы и генуэзцы прибирают к рукам контроль над торговыми путями, а в следующий период и саму византийскую торговлю. Поступления в казну торговых пошлин резко сокращается, во второй половине 12-го века империя постепенно утрачивает позиции в экономике. А в 1095 г. посланец императора прибывает в Пьяченце на католический собор просить о помощи против сельджуков. Отсюда, кстати, начинается история знаменитых Крестовых походов. Когда же весной 1097 г. крестоносное войско подошло к стенам Константинополя, стало ясно, что Византия оказалась заложником своих более пассионарных союзников. В сложное положение Византия попадала и с союзными войсками болгар и русских. Болгары, приглашенные для подавления восстания Фомы Славянина, занимались грабежом местного населения, а Святослав, призванный Никифором 11 помочь против болгар, сам стал угрожать Царьграду. Романо-германская Европа в рассматриваемый период едва сдерживает на востоке натиск более этногенетически молодых и пассионарных русских, которые постепенно возвращают земли, утраченные в 13-м-14-м веке. А на юге европейцам с трудом удается отбиваться от столь же пассионарных турок-османов. Правда в 1683 г. объединенные силы Священной Лиги под общим командованием польского короля Яна Собесского смогло нанести туркам крупное поражение под Веной. Но победу в этом сражении принесла не немецкая пехота, составлявшая большую часть войска Лиги, но всегда готовая обратиться в бегство, а лихая конница Собесского, сформированная из пассионарных малороссийских казаков и неофитов католичества из числа русских дворян Литвы - так называемой "русской шляхты". К тому же турецкую экспансию в Южной Европе остановила не столько победа под Веной, сколько дипломатические ухищрения, благодаря которым европейцам удалось столкнуть Великую Порту и Российскую империю. К тому же войны, даже победоносные, с необходимостью предполагают издержки. Наполеон принес Франции славу, но при этом, как заметил Л. Н. Гумилев, лишил парижан кофе. Однако к тому времени прошло уже более века, как "дворянство шпаги" сменило во Франции "дворянство мантии", а новому французскому буржуа кофе, тем более, было важнее славы. Не случайно Наполеона дважды отправляли поостыть на дальние острова, ведь господствующий этнический императив в данный период, по Гумилёву: «с нас хватит героев». Именно, исходя их этих настроений, и шведы, например, своего последнего пассионария Карла 12-го, разбившего под Нарвой Петра 1, отнюдь не жаловали. Шведская дворянская олигархия вместе с купечеством спала и видела, когда же их монарх-забияка найдет свою смерть на поле сражения. И есть сведения, что, не дождавшись, ему пустили пулю в спину из своего же окопа, оплаченные парламентом убийцы. А дело в том, что шведы в массе своей уже давно утратили пассионарность и желали наживать, но не воевать. Так что смерть Карла они сочли для себя благом и избавлением. Неоднозначным было и отношение византийцев к своим полководцам. Мануилу 1 Комнину, к примеру, несмотря на его удачливость, постоянно пеняли на громадные расходы, связанные с его походами. Победу армии в трудной войне толпа теперь ценит наравне с победой своих кумиров в спортивном состязании на стадионе, в цирке или на ипподроме. Обыватель предпочитает бой гладиаторов, корриду или футбол. А деловой класс хоть и заинтересован в новых рынках, но страх лишиться в случае поражения привычных благ столь велик, что войны приветствуются лишь с заранее предопределённым исходом. Именно таковыми и были колониальные войны европейцев в 18-м – 19-м веках. Расстреливать из пушек вооружённых луками туземцев большой храбрости не требовало. Но там, где европейцы встречали сопротивление, они почти всегда спешили ретироваться, а военные неудачи компенсировали изощрённой дипломатией. Показательно также, что в войне северных и южных штатов в Северной Америке в 60-х годах прошлого века даже в самых крупных сражениях с каждой стороны участвовало лишь по десятку тысяч человек. А к моменту капитуляции генерала Ли вся армия южан насчитывала всего-навсего десять тысяч человек. Это притом, что население воюющих штатов исчислялось миллионами человек. Недаром, в рассматриваемый период начинают особенно почитать миротворцев. В стареющем романо-германском мире, например, крупные политики стремятся приобрести соответствующую репутацию. Что ж, Август в Риме две тысячи лет назад, в начале данного периода римского культурогенеза также пытался создать себе имидж носителя мира. Он не пожалел средств на возведение мраморного Алтаря Мира на знаменитом Марсовом поле. А император Веспасиан через восемьдесят лет раскошелился на ещё более помпезный Храм Мира. Миролюбие это, впрочем, нередко весьма лицемерное. Миролюбивой риторикой порой прикрывают агрессию. Тот же Август параллельно со строительством Алтаря Мира воевал во Фракии, Реции, Норике, Паннонии и с германцами за Рейном, где его пасынок Друз, покоряя германские племена, дошел до самой Эльбы. А современное американское "миротворчество", тем более, слишком явно преследует корыстные политические и экономические, в частности, сырьевые интересы, чтобы принимать его за чистую монету и питать к нему хоть какое-то доверие и уважение. В России в постсоветскую эпоху победившие демократы норовят внушить пацифистские настроения и русским. Однако нелишне вспомнить, что в той же Франции подобная философия привела к тому, что немецкой армии в 40-м году хватило всего несколько недель, чтобы достичь Парижа и промаршировать под Триумфальной Аркой. В заключение параграфа вспомним ещё одну специфическую форму проявления в период войн прагматизма зрелого сознания. Показателен, к примеру, эпизод римской истории, случившийся в правление Марка Аврелия - крупного римского философа-стоика, едва ли не самого просвещенного из римских правителей. Когда вассалы Рима - германцы-маркоманы, воспользовавшись тяжелой войной империи с Парфией, осложненной к тому же эпидемией чумы, вторглись в северные провинции, и скоро под угрозой захвата оказался сам Вечный город, Марк Аврелий, не долго думая, приказал привлечь в армию обыкновенных разбойников с большой дороги, каковых на просторах империи развелось не мало. Подобный случай на рубеже предыдущего и рассматриваемого здесь периода романо-германского культурогенеза имел место в Англии. Королева Елизавета Тюдор поручила своему фавориту Уолтеру Рэли, между прочим, вполне культурному человеку - будущему плодовитому поэту и историку, создать для борьбы с испанцами флот из... морских бандитов - пиратов. Именно любитель поэзии Рэли и привлек для этого дела отъявленных головорезов - Фрэнсиса Дрейка и Уильяма Дампира, которые, действительно, помогли сокрушить испанскую "Непобедимую армаду" и вошли в английскую историю героями. НАРУШЕНИЯ ЕСТЕСТВЕННОГО ТЕЧЕНИЯ ЛОКАЛЬНОГО КУЛЬТУРОГЕНЕЗА НА ПРИМЕРЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ИРАНА И КИТАЯ опущено РАСЦВЕТ АБСТРАКТНЫХ НАУК И ТЕХНИКИ. ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИОГРАФИИ. ЭНЦИКЛОПЕДИЗМ. опущено ИСКУССТВО ЗРЕЛЫХ КУЛЬТУР. ЭЛИТАРНОСТЬ. ЗРЕЛАЯ ЧУВСТВЕННОСТЬ. ТЕМА ЛЮБВИ. В качестве вступления к теме искусства ещё раз вспомним об общей функции искусства в разные периоды локального культурогенеза. В ранние периоды, как мы помним, искусство предметов имеет высший мир, обращено к человеческому духу, приподнимает человека над суетным, а, кроме того, наставляет к праведной жизни и выражает гражданские чувства. В период культурогенетической молодости в большинстве рассматриваемых здесь локальных культур начинается освобождение искусства от утилитарных заданий и смыслов, при этом искусство отчетливо делится на высокое - аристократическое и низовое - народное. Высокое искусство впервые увлечено самим человеком, замечает прекрасное в нём и вокруг него, обращает внимание на пробуждающееся в человеке чувственное начало. При этом искусство периода молодости по-прежнему позитивно, оно вдохновляет, окрыляет, открывает новые горизонты. Появляется и элитарное искусство, которое удовлетворяет рафинирующееся эстетическое чувство аристократии. Народное же искусство обращается к социальным темам. И здесь оно впервые выражает чувство социальной неудовлетворенности средних классов и низов. Пока ещё, как правило, в форме безобидной сатиры. В следующий переходный период рассудочная рефлексия обуславливает углубление интереса к микрокосму. Искусство обнажает и отражает внутренний кризис, связанный с утратой тоталитарности сознания, его десакрализацией, с невозможностью укротить человеческий эгоизм совестью и смирить бунтующую чувственность, подчинить её разуму. Через обнажение конфликта искусство может производить эффект катарсиса, духовного очищения и умиротворения. Другой его пласт отражает социальные коллизии. Здесь выражено уже не смутное чувство, но более осознанная неудовлетворенность сущим, стремление к переменам и потребность их рационального осмысления. В зрелых же культурах индивидуалистическое сознание при заметном снижении пассионарности предопределяет дальнейший отход от гражданских тем, наметившийся ещё в предыдущий период. Искусство всё реже предполагает, а тем более декларирует задачу что-либо изменить в человеке и в мире. И всё чаще забавляет, услаждает, отвлекает от насущных забот, умиротворяет или, напротив, волнует. Впрочем, назидательно-дидактических произведений, проникнутых пафосом гражданского служения и теперь создается не мало. Но, как правило, это именно попытка исполняющих социальный заказ авторов пробудить в человеке угасающее гражданское чувство. Для грандиозных эпических шедевров, каковые создавались в предыдущие периоды, теперь не достает ни психических сил, ни образности и универсализма мышления. Всё чаще авторы предпочитают камерные формы. Тем более что для лирических произведений, в частности любовной лирики, особенно, востребованной в зрелых культурах, камерные формы вполне уместны. Рафинированность зрелого интеллекта и эстетического чувства у части людей рассматриваемого периода предполагают развитие элитарных жанров и стилей, эстетическую изощренность авторов и тех, на кого рассчитано их творчество. В отличие от элитарного искусства периода молодости оно не имеет сословной принадлежности, и зачастую носит негативный мироотрицающий характер, выказывает равнодушие или даже презрение к окружающему, которое видится не просто грубым, но именно неприемлемым. Его функция - удовлетворение эмоциональных и интеллектуальных запросов рафинированных субъектов. Это искусство не героев, но интеллектуалов и эстетов, причём, эстетсво здесь зачастую нарочитое. В античном Риме в начале периода зрелости знаменит литературный кружок, сердцем которого являлся Альбий Тибулл, а патронировал его приятель Тибулла, крупный политический деятель и полководец Мессала Корвин. Плеяда авторов, входивших в этот кружок, продолжая традицию неотериков - новых поэтов, декларировала свой принципиальный отказ от гражданских тем, каковые они почитали официозными. С этим кружком одно время был связан и Овидий. Сам Тибулл разработал новый жанр любовной элегии. Именно душевная жизнь человека становится здесь предметом поэтического исследования, а любовь объявляется, если не единственным, то, по крайней мере, главным смыслом жизни. «Omnia vincit amor” - «любовь побеждает всё» - говорят в этот период римляне. Причем, любовная элегия Тибулла была именно элитарным искусством. Здесь речь идет не столько о реальных человеческих переживаниях, сколько о возвышенном идиллическом чувстве, здесь много условностей, круг тем, сюжетов и образов ограничен. Но, в отличие от любовной поэзии периода культурогенетической молодости, идеализация любви здесь выглядит вполне нарочито и отражает интенцию сознания зрелости абстрагироваться от реальной жизи. Отдал дань теме идиллической любви и другой крупнейший римский поэт Вергилий. В начале своей литературной карьеры он выпускает "Буколики" - сборник из десяти эклог. В них выведены условные фигуры пастушков, живущих в утопической стране Аркадии, и предающихся любви и поэзии. Эта экологическая тема Вергилия, среди прочего, отражает и тоску, утратившего былую органическую связь с природным миром, жителя мегаполиса, тоску по той гармонии, которая достигается через единение с природой. Однако, любовная лирика отнюдь не привилегия лишь высокого аристократического искусства. На теме любви сосредоточено равно элитарное и массовое, искусство. О любви говорят, поют, пишут, рисуют, ваяют, танцуют, философствуют без устали. В древней Индии, например, блестящим поэтом-лириком, исследовавшим тему любви, был Калидаса – автор лирических поэм «Шакунтала», «Облако-вестник», «Времена года». Здесь религиозно-мифологические сюжеты являются лишь фоном для описания любовных переживаний героев. И даже, если герои эти боги или полубоги, как, например, Якша в «Облаке-вестнике», Шива и Парвати в «Рождении бога войны Кумара», их чувства и переживания, именно человеческие. В средневековом мусульманском мире темой "безумной" любви поглощены все крупнейшие поэты зрелости - кордовский араб Ибн Кузман, персы Саади, Хафиз, Фигани, Абдуррахман Джами. Саади в своих знаменитых книгах "Бустан" и "Гулистан" - "Сад плодов" и "Сад роз" ещё замечает происходящее вокруг - а вокруг, между прочим, было монголо-тюркское нашествие - реки крови и море слез соплеменников и единоверцев. Хафиз же, живший чуть позже, но в эпоху не менее тревожную, уже мало интересуется чем бы то ни было, кроме любви. Отдают дань любовной теме и такие крупные арабские поэты, как Ибн Хамдис и Ибн аль-Араби. Но, ведь и люди ждут от поэтов именно любовных сюжетов. Не случайно, главный певец любви – Хафиз - любимый поэт в иранской ойкумене. Его поэзия считается вершиной персидской средневековой лирики, он признанный классик, его имя стало легендарным и нарицательным - всякого нового интересного поэта – лирика на персидском Востоке называют "Хафизом". Любовной поэзией прославился и Джами. Используя старинные сюжеты, он создал популярные поэмы - "Лайла и Маджнун" и "Юсуф и Зулейха" - поэтическая обработка библейского сюжета об Иосифе и жене Потифара. Конечно, было бы неверным представлять дело таким образом, что о любви поэты впервые заговорили только теперь. Отнюдь. Но окрашенность любовных переживаний меняется. В молодых культурах зачастую воспевается эпикурейская любовь - светлое и радостное чувство. В этот период человек только начинает открывать мир чувств, и поэты стремятся отобразить его в слове. Любовную лирику отличает свежесть и яркость восприятия, полнота и искренность выражаемых чувств. При всей изысканности поэтических метафор источником таковых здесь является охватывающее автора живое вдохновение. В эпоху надлома любовное чувство психологизируется, авторы сосредоточены на собственных душевных переживаниях, при этом любовь приносит им, скорее, горечь, чем радость, она всё чаще неутолённая, безответная, трагическая, безысходная. Нельзя сказать, что эта поэзия «от ума», она по-прежнему «от чувства», но источник любовной лирики надлома не столько мимолётное вдохновение - посетившая поэта на досуге муза, сколько требующее сатисфакции страдание души, теснота внутреннего мира, в котором преет неутолённая страсть, а долгое брожение чувства даёт не молодое пьянящее вино божественной влюблённости, но горький уксус несовершенной человеческой любви. В период же культурогенетической зрелости любовь - некая эмоциональная отдушина. Любовная поэзия чувственна, нежна, сентиментальна, исповедальна. Причём, любовные излияния как никогда откровенны, но теперь это вовсе не та искренняя открытость миру, которая свойственна авторам периода молодости. Зачастую это, своего рода, упражнения, соревнование поэтов на тему любви. Их произведения заранее предназначены "на вынос", и не случайно приобретают широкую популярность. Авторам любовной лирики периода зрелости уже не свойственен и тот запредельный накал чувств, та страстность, какая была присуща поэтам надлома и позволяла им погружаться в самые глубины человеческого существа. Тибулл в этом плане уже заметно уступает Катуллу Хокку Басё по-прежнему пронзительны, но уже не столь бездонны как танка Сайгё. Лишь наиболее удачные произведения лучшего из выдающихся поэтов данного периода средневекового мусульманского мира - Саади, могут сравниться по глубине и силе чувств с лирикой Рудаки и Фирдоуси. В средневековом Китае лирика Лань Жаня, Фан Сяожу, Тан Иня также уступает по глубине и новаторству авторам предыдущих эпох. В литературе средневековой Индии подобные настроения. Хасан Дехлеви пишет «Книгу любви». Любви посвящает свои стихи в жанре «пёстрая газель» аристократ Амир Хусру и придворный поэт Чанд Бардаи. Этой же темой увлечена маратхская поэтесса-простолюдинка Дзанабаи, бенгальский поэт Чондидаш. И даже мятежный Кабир - социальный мыслитель индийской реформации, философ и ересиарх не проходит мимо темы любви. Есть в индийской литературе и нечто похожее на буколическую римскую поэзию – идеалистические картинки безмятежной любви на природе – во многих произведениях Кришна выступал в роли молодого и любвеобильного красавца-пастуха, которым очарованы едва ли не все пастушки в округе. Характерный пример – поэма малаяльского поэта Черушшери Намбутири. Примечательно, что, если в социальном плане, женщина в большинстве рассматриваемых культур остается на вторых ролях, то в художественных произведениях признается равенство женщины и мужчины в любви. В византийской литературе, было отошедшей в период надлома с его выраженным ригоризмом от подобных тем, теперь также человеческая любовь занимает важное место. Михаил Пселл, например, даже в историографических произведениях большое внимание уделяет перипетиям личной жизни и любовным отношениям своих героев – василевсов. Именно на любви сосредоточен византийский роман – жанр, который расцветает в византийской литературе во второй половине рассматриваемого периода. Человеческая любовь теперь преподносится как высшая ценность. Скажем, знаменитая поэма о Василии Дигенисе Акрите - акритами называли воинов-поселенцев пограничников, охранявших малоазийские рубежи империи - повествует не столько о военных подвигах героев – перешедшего в христианство сарацинского эмира Мусура и его сына Дигениса Акрита, сколько об их любовных приключениях и перипетиях личной жизни. Причём, византийцев всё больше привлекает чувственная сторона отношения полов. Любовные переживания византийских авторов ранних периодов носили идеалистический, возвышенный характер. В период надлома любовь видится византийцам увлекающей в пучину страстей, опасной стихией, но герои агиографических произведений находят в себе силы бороться с манящими искушениями Эрота, чья сила полагалась в христианской традиции сатанинской. Теперь же византийским романистам любовь кажется роковой и неодолимой силой, которой человек не может, да и не должен противиться. В византийском любовном романе формируется и своя эстетика эротизма. Автор популярного романа «Исминий и Исмина» Евматий Макремволит, например, описывая свою героиню, отмечает, что её лицо исполнено прелести и услады, «глаза девы - воистину отображение Эрота». И, хотя византийская эротика зрелости не столь прямолинейная как в позднеантичной культуре, но более сдержанная и утонченная, тем не менее, здесь проявляется общая тенденция деспиритуализации культуры. А в романо-германском мире в начале рассматриваемого периода возрождается аристократическая прециозная, то бишь жеманная литература. Реальная жизнь кажется рафинированной аристократии чересчур грубой и вульгарной. Прециозный роман, поэзия и драматургия угождают рафинированным вкусам аристократии. Авторы галантно-героических романов придают флёр драматизма и авантюризма любовным похождениям аристократов и придворной жизни, героизируя отнюдь не воинские подвиги на поле брани, но "подвиги" иного рода - в будуарах придворных дам. Важные политические события служат этим похождениям лишь фоном. Казалось бы, узко-сословное прециозное искусство приходится по вкусу и мещанству. Теперь и рядового обывателя красивая и сладкая придворная жизнь увлекает и интересует. Не случайно, и в России нынче любят смотреть экранизации подобных романов. Впрочем, на аристократическое прециозное искусство в Европе ополчились язвительные лидеры набирающего силу буржуазного Просвещения, и в 18-м веке оно, как жанр отмирает. Однако, душевные интенции, которые жеманное искусство отражало, никуда не исчезают. Недаром в этот же период в Европе рождается такой жанр как мелодрама. Любопытно, что одну из первых мелодрам - "Пигмалион" приписывают самому Руссо. Руссо же с романом «Новая Элоиза» выступил и как яркий представителей сентиментализма, появившегося в Европе во второй половине 18-го. Для сентиментализма также основой предмет внимания - интимные чувства людей. Различие же в том, что в прециозное искусство описывало переживания аристократов, а сентиментализм – простолюдинов. Авторы-сентименталисты изображают страдающую человеческую душу, стремящуюся к совершенству, но никогда не достигающую такового. Сентиментализм отличается напыщенностью, одновременно меланхоличностью и является протестом этногенетически перезрелой, слабопассионарной и чувствительной публики на агрессию так называемого "здравого смысла" – зачастую грубого и циничного. В 18-м веке на этом же, в сущности, сосредоточены Бомарше, Мориво, Ричардсон, Филдинг, Смоллетт, Шиллер. Но у их героев личное тесно переплетается с социальным. Шиллер, например, в своей самой знаменитой драме "Коварство и любовь" показывает несчастную любовь дворянина к мещанке, которой препятствуют сословные перегородки. Кстати, весьма распространенный сюжет и в иных исторических локальных культурах. Прециозной литературе соответствует галантный парадный портрет в стиле барокко. Во Франции здесь преуспели Гиасент Риго, Никола Ларжильер, в Голландии - ван дер Хельст, Николас Мас. Красивость, внешняя эффектность прикрывают здесь, как справедливо отмечают многие критики, бедность внутреннего содержания. Портреты кисти великих мастеров, впрочем, более реалистичны, однако реализма новым буржуа хватает в самой жизни, в искусстве же они, как раз, готовы им пожертвовать. Не случайно Рембрандт и Франс Гальс постепенно выходят из моды в Голландии и в конце жизни даже испытывают нужду. Впрочем, в начале данного периода европейская живопись ещё на подъеме, спад начнётся в конце его, со второй половины 18-го века. Холодность и рассудочная бесстрастность академистов или, иначе, классицистов свидетельствуют об усилении рацио в сознании людей зрелости и, одновременно, об утрате романо-германцами пассионарности. Пока её хватает хотя бы для отточенной техники - высокого исполнительского мастерства - ремесленничества, а скоро и этот дефицит придется маскировать всякого рода стилистическими модностями и "открытиями" модернизма. Галантная живопись также пользует мифологические сюжеты. Изысканный эротизм демонстрирует Буше в "Рождении Венеры" и "Купающейся Диане". Приобретают известность "галантные" живописцы -Ланкре, Лемуан, Натуар, наконец, Ватто - гениальный колорист, изысканный "живописец галантных празднеств". В этом жанре им созданы знаменитые "Венецианские праздники". Что же касается наступления зрелой чувственности, то этот феномен полнее всего и со свойственной барокко утрированностью проявился в работах фламандца Рубенса, которого увлекала чувственная прелесть тела - "Похищение Диоскурами дочерей Левкиппа", "Возвращение Дианы с охоты", "Персей освобождающий Андромеду". Рембрандт и в картинах на мифологические и библейские сюжеты не избегает чувственности - знаменитая "Даная". Аполитичность, стремление к домашнему покою, благоустройству и уюту, свойственные периоду зрелости, сказываются в развитии таких жанров как пейзаж и натюрморт. Приобретают известность французский пейзажист Клод Лоррен, голландские мастера ван Гойен, Мейндерт Хоббема, ван Ресдаль. Блистал в пейзажной живописи и великий Рубенс, выразивший и здесь полноту чувственной жизни - "Пейзаж с Филемоном и Бавкидой", "Возчики камней". В конце жизни пейзажами увлекся Пуссен. В жанре натюрморта прославились голландцы Питер Клас и Виллем Хеда, ван Бейерен и Виллем Кальф, фламандец Франс Снейдерс. В бытовом жанре работали Питер де Хоох и Ян Вермеер. И этот интерес к жанровой живописи и пейзажу характерен отнюдь не только для европейской живописи. В средневековом Китае, например, в период культурогенетической зрелости доминирует ставший здесь академическим жанр "цветы и птицы" и лирический пейзаж. В начале пейзаж развивался в знаменитой Сунской школе Чжао Цзи. В юаньскую эпоху прославились пейзажисты, работавшие в жанре чаньской живописи - У Чжэнь, Хуан Гунван, Ни Цзянь. А в эпоху Мин в жанре "цветы и птицы" блистают Бянь Вэнь-цзинь и Линь Лян. В пейзаже выделялись Шэнь Чжоу и Дай Цзинь, основавшие, соответственно, живописные школы У и Чжэ. А, вот, реалистическое изображение человека в средневековой китайской живописи появляется в связи с развитием жанра погребального портрета. От периода зрелости средневековой Японии, который охватывает большую часть эпохи Камакура и первую половину эпохи Муромати, до нас дошли произведения крупнейшего автора 15-го века Сэссю. В частности, «Длинный пейзажный свиток». Как мы помним, так называли расписанные полотнища – эмакимоно, вытянутые по горизонтали. Упомянутая работа Сэссю в длину простиралась на 17 метров при ширине в 4 метра. На ней изображались картины 4-х времён года. Декоративное жанровое направление живописи основал также в 15-м веке Кано Масанобу, имевший свою школу, множество учеников и последователей. Принадлежавшие к этой школе авторы также охотно обращаются к природе. Знаменита, к примеру, роспись ширмы Хидэёри «Любование клёнами в Такао». В древней Индии жанровыми картинами изобилуют росписи буддистского пещерного храмового комплекса Аджанты. Считается, что они созданы в эпоху Гуптов, то есть в более поздний период древнеиндийского культурогенеза. Однако отдельные настенные картины тридцати пещер Аджанты создавались, вероятно, в более ранние века. В архитектуре также проявляется стремление насладиться земными благами, коли в наличии небесных у рассудочного сознания зрелости возникли сомнения. В Европе ещё в конце предыдущего периода появляется стиль барокко, для которого характерны окончательный отказ от былой сдержанности, аскетизма и суровости, открытая нарочитая эмоциональность, драматическая патетика, достигаемые за счет усложнения форм. В этом стиле работают итальянские архитекторы Бернини, Борромини, Гвардини, Растрелли. Декоративная избыточность барокко выражала раскрепощенную чувственность и эстетическую рафинированность аристократии, взявшей после эпохи эгалитарных смут и революций, частичный политический реванш. Одновременно в барокко отразилось и предчувствие конца, завершения аристократической эпохи и наступление эпохи эгалитарной и утилитарной. Не случайно уже в начале 18-го века барокко вырождается в сентиментальное рококо, лишенное всякой патетичности. Характерные для рококо вычурность и витиеватость, избыточное декорирование фасадов призваны компенсировать стилистическую скудность. Снижение стиля в европейской архитектуре в данный период - 18-ый век, кстати, негативно сказывается на архитектуре этногенетически молодой России, обратившейся за удовлетворением рафинирующихся эстетических потребностей к более зрелой Европе. Но пристрастие к декоративным излишествам, повышенной комфортности построек и архитектурных ансамблей присуще отнюдь не только европейскому барокко. В средневековом Китае, например, это отражается в появившемся ещё на рубеже 11-го и 12-го веков цзяннанском стиле, который презентован в трактате Ли Минчжуна "Ин цзао фа ши" - "Архитектурные методы". В целом, в архитектуре в период зрелости, в части стиля, уже намечается спад. В античном Риме новые архитектурные сооружения уже не являются стилистическими открытиями и высокими достижениями искусства и, не смотря на свой пафос и, порой, гигантизм, есть лишь парафразы на шедевры прошлых периодов. Излюбленной формой становится триумфальная арка в честь побед очередного принцепса. Этот феномен в архитектуре, среди прочего, является отражением желания человека казаться значительнее, чем он есть на самом деле. А, скажем, в средневековой Японии по завершении эпохи Камакура и вовсе прекращается крупное храмовое строительство, в котором архитекторы могли максимально полно проявить своё дарование. Но, если в части содержания искусство зрелости разноречиво, и не редко уже можно говорить об утрате былой глубины и мощи, то по части формы - ритма, слога, композиции, колорита в живописи, мелодичности в музыке, и т.п. авторы достигают совершенства. Подобно тому, как, в науке, истории и философии в данный период характерны эрудиты и энциклопедисты, так в музыке, равно вокальной и инструментальной, характерны виртуозы-исполнители - технари. В древнем Риме, например, одним из таких виртуозов был певец-гимнограф Мезомед, грек, приехавший в Рим покорять богатую и избалованную столичную публику. Во времена Нерона был знаменит кифаред Терпн. В древнем Иране певцы также уже не анонимы, имена лучших из них знали повсюду, и они дошли до нас. Известны, например, Барбд и Саркаш. В Европе наиболее знаменитые в истории её музыки виртуозы – Паганини и Лист появятся уже в начале следующего периода, однако и в рассматриваемом здесь французские и итальянские клависинисты – виртуозы Скарлатти, Куперен, Рамо скрипачи Вивальди и Тартини, виолончелист Боккерини известны далеко за пределами Парижа и Милана. А в искусстве вокала европейских дам сводили с ума виртуозы-кастраты Фаринелли и Гваданьи. И, ведь, французы в эту пору отнюдь не случайно предпочли утонченность клавесина Куперена торжественности и грандиозности мессы в аббатстве Марциалла Лиможского. Музыка Куперена удачно возбуждала эротические чувства рафинированных особ, для которых более сильные и грубые раздражители являются уже запредельными. В европейской живописи также появляются свои виртуозы - Ватто, например, непревзойденный колорист, Рембрандт – непревзойденный мастер светотени. Развиваются в период зрелости культур и прикладные искусства, в которых важна технология и совершенство технических навыков - изготовление драгоценных украшений, церковной утвари, роспись на фарфоре и эмали, а также книжная миниатюра. Миниатюра переживает расцвет в средневековом Китае. Создается множество шедевров в этом виде искусства в Византии. Немало из них сохранилось в библиотеках городов Западной Европы, куда крестоносцы свозили награбленное на Востоке добро. В средневековом арабо-иранском мире расцвету миниатюры помимо рафинированности эстетического чувства способствует готовность пренебречь строгостями шариата, запрещающего изображение тварного мира. Одним из наиболее известных иранских мастеров миниатюры был живший в середине 16-го века, Бехзад. А, в средневековой Японии художники достигают совершенства в росписи складных ширм и ставней – сёдзи. УСИЛЕНИЕ ЭГАЛИТАРНЫХ ТЕНДЕНЦИЙ. ФЕНОМЕН МАССКУЛЬТА. СТИЛЬ РЕАЛИЗМ. Однако элитарное искусство - отнюдь не главная примета рассматриваемого периода. Зрелость культур – эпоха эгалитарная, и она с необходимостью предполагает дальнейшее развитие стилей и жанров, близких и понятных не эстетам, но широкой публике. Продукции назначенной для широкого потребителя, свойственно опрощение, равно в части формы и содержания. Тойнби называл данный феномен этерификацией или "законом прогрессирующего упрощения", либеральные историки предпочитают формулу “демократическая культура”, а социологи - “массовая”. Со своей стороны заметим, что демократизация культуры и её эгалитарный, то есть упростительный и нивелирующий характер – две стороны одной медали. Демократизация, среди прочего, проявляется в распространении художественного стиля, который принято обозначать как реализм. Эгалитарность же – в расцвете масскульта, которому как раз и свойственна примитивизация, вульгаризация, опошление культурных форм. Наиболее наглядно демократизация сказывается в том, что назначение на роль героев художественных произведений так называемых «простых людей» теперь обычное дело и не обращает на себе внимание. В литературе также в стремлении авторов к опрощению литературного слога, сближении литературного языка с разговорным. Подобная демократизация может приобретать вульгарные формы, когда, художественный реализм подменяется натурализмом. В России многочисленные посредственности, заполонившие стремительно коммерциализированное литературное поле, пытаются обратить на себя внимание, используя, к примеру, ненормативную лексику. Это и есть «другая сторона медали» демократизации. Причём, опрощение языка характерно не только для так называемой «народной», то есть низовой литературы, но и для произведений созданных представителями культурного слоя. В средневековом Китае, например, отмеченные тенденции хорошо заметны в развитии жанра городской новеллы - хуабэнь, использующей бытовую разговорную лексику, а также в южно-китайской драме - чуань-ци. А, скажем, в Византии - в так называемом "эпосе о животных" и жанре рассказа на бытовые темы. Уже у крупнейшего автора предыдущего периода Феофана Исповедника заметно проникновение в литературный язык просторечных выражений. А в рассматриваемый здесь период один из крупнейших мастеров слова Феодор Продром во всю использует в своих произведениях "низкий" разговорный язык. Не чурается просторечия и такой известный литератор как император Константин Багрянородный, упоминавшиеся уже выше Евстафий Солунский, Михаил Хониат, Михаил Глика. Последний, среди прочего, составил один из лучших византийских сборников народных пословиц и поговорок. Кстати, подобные сборники появляются во всех рассматриваемых локальных культурах. О наступлении демократичной зрелости можно судить и по такому важному для византийской культуры литературному жанру как жития святых. Если агиографическая литература периода молодости посвящена знаменитым чудотворцам и провидцам, в переходный период её персонажи - крупные церковные иерархи и известные авторитеты, то теперь герои житийной литературы всё чаще «маленькие люди», парии, юродивые. В средневековой Индии также боги и мифологические персонажи оттесняются на второй план, герои литературных произведений и пьес это в основном простые люди – ремесленники, купцы, ростовщики, прачки, а то и просто маргинальные субъекты – публичные женщины, шулеры, игроки в кости, воры и т.п. И даже если герои произведений – боги, воплощаются они в человека и, как правило, именно в простолюдина. У Чондидаша, например, в «Песне во славу Кришны» воплощение бога Вишну - Кришна утрачивает черты божества и превращается то в сборщика налогов, то в носильщика, то в лодочника. А, более чем тысячелетием ранее - в рассматриваемый период древнеиндийского культурогенеза подобное видим в сказках «Панчатантры» и основных жанрах древнеиндийской драмы – прахасане и бхане, позже в пьесах Калидасы и Шудраки, в санскритском романе Дандина. К примеру, герои знаменитой «Глиняной повозки» Шудраки - полюбившие друг друга обедневший купец Чарудатта, зарабатывающая продажной любовью Васантасена, да вор Шарвилака. Так что современный российкий кинематограф, когда он ищет героев в маргинальной среде, а обычный человек и его жизненные перипитии кажутся ему слишком скушными и пресными, далеко не оригинален. Разве что степень цинизма, пошлости и дурновкусия выдающиеся. В средневековом мусульманской культуре эгалитарные тенденции заметны в творчестве крупнейших поэтов. "Не уходи, останься как всегда" Лишь одного хочу - промолви: "Да" Похожие строчки найдем, пожалуй, в половине текстов сегодняшней российской эстрады. А, ведь, автор приведенных строк, ни кто иной как великий Хафиз. Что ж, период зрелости – время «попсы», равно в идейном, и в эстетическом плане. В романо-германской культуре эгалитарные и реалистические тенденции проявляются даже в таком благородном искусстве как опера. С “большой оперой”, как её определили во Франции или «серьезной оперой» - opera seria, как она называлась в Италии, в 18-м веке начинает серьезно конкурировать итальянская опера буфф и французская комическая опера. Крупнейший представитель оперы буфф Джованни Паизиелло делает главной героиней одной из своих наиболее известных оперных буффонад не графиню или маркизу, а мельничиху - произведение так и называлось "Мельничиха". Между прочим, сюжет состоял в том, что в прекрасную мельничиху - прежде, заметим, прекрасными бывали не иначе богини и царевны, на худой конец, княжны - так вот в прекрасную мельничиху Амаранту, умницу и славную девушку, влюбляются три болвана - один нотариус, другой судья, третий и вовсе барон. Победителем вышел нотариус. И примечательно, что добиться успеха ему удалось лишь, когда он согласился поменять свою профессию на более почётную - мельника. Конечно, это было не самое выдающееся произведение эпохи, во всяком случае, сам Паизиелло больше прославился "Севильским цирюльником" на сюжет комедии Бомарше, свою версию которого он создал за тридцать с лишним лет до Россини. Но мы заострили внимание на сюжете "Мельничихи", чтобы более наглядно пояснить тезис - "наступление эгалитаризма в искусстве". Любопытно, что своего "Севильского цирюльника" Паизиелло написал для петербургской сцены. В русском культурогенезе тогда ещё не завершился период молодости, и русским дворянам - бравым гусарам заботы цирюльников и мельничих никак не могли быть близки. Однако, петербургский свет всё это дело проглотил – очень уж хотелось подражать более зрелой и искушенной Европе. Здесь мы лишний раз убеждаемся, что на естественный ход культурного процесса и, в частности, искусство могут откладывать существенный отпечаток внешние культурные влияния. В самой Европе в жанре комической оперы упражняется, между прочим, знаменитый Руссо, не желавший удовлетворяться ролью музыкального критика и мнивший себя композитором. Именно Руссо принадлежит первая французская комическая опера "Деревенский колдун". Герои-любовники - "простые люди", крестьяне, что, видимо, должно символизировать "демократизм" произведения. Правда, все они у Руссо мало чем отличаются от идиллических пастушков жеманной литературы, а главный герой крестьянин Колен всё свое время проводит в городе, где занят совращением кокетливых горожанок. Автору повезло, что реальным крестьянам некогда было ходить по парижским театрам, иначе они, пожалуй, за такое знание жизни "простого народа" забросали бы его гнилыми помидорами. А вот названия комических опер знаменитого Фелидора: "Сапожник Блез", "Кузнец", "Дровосек". Демократические тенденции проявились также в дальнейшем развитии бытового реалистического романа, комедии, непревзойденным мастером которой явился Мольер. А также в рождении буржуазной трагедии, сатирического романа и "крестьянской" поэзии, наиболее талантливым и выдающимся представителем которой стал шотландец Роберт Бернс. А в античном римском театре в этот период популярны тогаты - бытовые комедии, получившие свое имя от названия римской национальной одежды - тоги. В средневековом Китае в первой половине рассматриваемого периода – в юаньскую эпоху популярен жанр цзацзюй, пьесы в которых показывается реальный быт людей той поры, реальные психологические типы. Наиболее известны пьесы «Западный флигель» Ван Шифу и «Обида Доу Э» Гуань Ханьцин. В минскую эпоху на смнегу цзацзюй приходит южная драма – чуаньци также ориентирована на вкусы среднего слоя. Социальные мотивы доминируют в творчестве крупнейших поэтов 14-го века - Ма Цзучан, Чжан Чжу, Лю Цзи, описывавших жизнь народных масс, полную тягот и лишений. В живописи и скульптуре подобные же тенденции. Наряду с жанровой живописью повсюду переживает расцвет реалистический портрет. Ему свойственен тонкий психологический анализ, глубокое проникновение во внутрений мир модели. Изобразительное искусство ханьского периода древнекитайского культурогенеза, например, о котором можно судить по сохранившимся образцам настенной живописи - фрескам, глиняной, каменной и гранитной скульптуре и скульптурным рельефам, рисункам на керамике и бронзе характеризуется реализмом в трактовке образов и интересом к бытовым сюжетам. В средневековой Японии в жанре реалистического портрета блистает упомянутый уже Сэссю. Известнен его портрет Масуда Канэтака. В скульптуре появляется целая плеяда талантливых авторов - мастер Кокэй, его сын Ункэй, сын Ункэя Косё и ученик Кайкэй, известный под прозвищем Аннами. Кокэю принадлежит авторство скульптурной группы шести буддийских монахов храма Кофукудзи. Ункэй выполнил скульптурные портреты Сэйсина и Мутяку, а также Дайнити Нёрай из храма Эндзёдзи. Косё создал знаменитый у японцев портрет монаха Куя их храма Тосёдайдзи. Среди известных работ Кайкэя – скульптура буддистского божетсва Амида Нёрай также из храма Тосёдайдзи. Реализм этого портрета хорошо оттеняет скульптура того же Амида Нёрай, выполненная в середине 11-го века для другого храма – Бёдоин самым знаменитым автором той поры, создателем метода киёсё - Дзёте. Его скульптура была плоской и декортивной. В древней Индии об интересе к бытовым сюжетам говорят опять же росписи Аджанты – композиции на темы джатак. А образцом реалистического, психологизированного портрета является фрагмент росписи в одной из пещер с бодисатвой Авалокитешварой, признанный вершиной древнеиндийского изобразительного искусства. Кстати, древние индийцы различают три вида живописи – истинную, то есть религиозную, лирическую и мирскую. Примечательно, что удельный вес последней в рассматриваемый период заметно вырастает. Европейских живописцев и скульптуров также всё больше занимает человеческая психология - внутренние движения души, характеры. Во Франции Гудон ваяет портреты знаменитых деятелей просвещения - Вольтера, Руссо, Дидро, Монтескье. В жанре реалистического портрета работают все крупнейшие европейские художники рассматриваемого периода - Рембрандт, Рубенс, Ван-Дэйк, Франс Гальс, Веласкес, Филипп де Шампень. Франс Гальс, к примеру, создал портреты представителей едва ли не всех слоев голландского общества. Наиболее известны его "Хаарлемская ведьма", "Портрет цыганки", групповые корпоративные портреты - врачей, ученых, полицейских, торговцев, ремесленников. В Англии в жанре реалистического портрета работает Хогарт, автор «Карьеры проститутки». Реализм в известной мере присущ и портретам английских художников - классициста Рейнольдса и сентементалиста Гейнсборо. В Испании, где живопись в 17-м веке также переживает расцвет, у Франциско Сурбарана в крупных композициях на религиозные темы молитвенный экстаз персонажей передается в рамках строгого реализма. Впрочем, Рибейро и Сурбаран по мироощущению принадлежат, скорее, надлому. Получает дальнейшее развитие, как уже замечено, жанровая живопись – причём живописуются сценки именно бюргерского и крестьянского быта. Традиция реализма, заложенная здесь ещё в предыдущий период, развивается многими крупными мастерами. Не обошел "демократической" темы испанец Веласкес. Знаменита его работа "Пряхи". Во Франции, где ещё весьма сильны позиции дворянской аристократии, пока ещё доминирует высокий стиль - академический классицизм. Но и здесь эгалитарные тенденции дают о себе знать. Шарден изображает семейную жизнь третьего сословия. В реалистическом стиле выполняет свои оффорты Жак Калло, показывавший суровый и скудный крестьянский быт, страдания и бедствия простого народа во время войны Реализм исповедует и другой приверженец крестьянского жанра Луи Ленен. В начале 18-го века в реалистическом стиле работают Шарден и Грёз, также изобразившие жизнь именно третьего сословия. Отдаёт дань реализму и "самый французский из всех французских живописцев ХV111 века" Антуан Ватто. Но ещё раньше и больше, чем где бы то ни было обращение к натуре свойственно голландской живописи. В этой стране, где заказчиком и потребителем искусства стала буржуазия, достигшая здесь наибольшего политического успеха, живописи чужды приемы классицизма, барокко и маньеризма. Мифологические и религиозные сюжеты отнюдь не преобладают. Голландские художники отображают жизнь своих современников, причём, именно средних бюргерских слоев - мирное течение жизни, осязательность мира домашних вещей, игра в карты, домашние концерты и семейные пиры, попойки простолюдинов и трактирные драки. Самый знаменитый среди новых реалистов Рембрандт. Приобретают известность и его ученики Карель Фабрициус и Арт де Гельдер. Впрочем, многочисленный цех живописцев в тогдашней Голландии изобилует крупными именами. В жанровой живописи прославился Ян Вермеер - "Девушка читающая письмо", "Служанка с кувшином молока", "Бокал вина". Позже бюргерский быт изображали Питер де Хоох и Корнелис Трост. Ван Остад предпочитал создавать образы голландских крестьян. Другого известного фламандца Якоба Иорданса также интересует крестьянский типаж, притом даже и в мифологических сюжетах – "Сатир в гостях у крестьянина", "Поклонение волхвов", "Праздник бобового короля". Отдал дань "демократической" тенденции и самый знаменитый фламандец Рубенс. В своих работах "Крестьянский танец", "Кермеса" он изображает жанровые сценки из народной жизни. Крестьянский быт, правда, не в реалистическом, но в идиллическом ключе изображали также Давид Тенерис и Ян Сиберехтс. Жизнь простонародья живописует и фламандец Броувер. Но его, как и ван Остада, притягивают именно её низменные стороны, грубые "народные образы" – неказистые фигуры крестьян, искаженные лица больных. Интерес к уродливому имеет здесь ту же природу, что и у Веласкеса, только Веласкес изображал аристократов, а Броувер - простолюдинов. В предыдущей главе мы обсуждали источники интереса к уродству, страданию, откровенному нарушению гармонии впервые возникающего в период надлома. Тогда в европейской живописи этот интерес особенно ярко проявился у Брейгеля и Босха. В этой же связи мы вспоминали модного русского художника и скульптора М. Шемякина. Примечательно, что в средневековой Японии ровно в тот же момент средневекового японского культурогенеза – в 13-м веке, то есть в переходе от надлома к зрелости, задолго до Броувера и Брейгеля создаётся эмакимоно «Ямай-но соси», считающееся шедевром эпохи Камакура. На нём в реалистическом экспрессивном стиле изображены калеки и больные, поражённые разными болезнями. И, ведь, ни в буддийской живописной традиции, ни в китайской традиции кара-э, ни в собственно японской – ямато-э источников подобного рода интереса не найти. Так что, интерес сознания к безобразному имеет эндогенные источники, каковые появляются в определённый момент системогенеза этнородового мозга у людей разных локальных культур. Стоит отметить ещё одну особенность эгалитарной эпохи. В предыдущих периодах в аристократическую эпоху "чистое" искусство было привилегией профессионалов, а простолюдины свои эстетические чувства реализовывали преимущественно в ремесленных изделиях. Теперь же при том что профессиональная живопись переживает расцвет, изобразительным искусством увлекаются и непрофессионалы из простонародья, развивается, так называемый, примитивизм. Для произведений данного стиля свойственно сочетание наивности и самобытности. В целом, искусство в период зрелости локальных культур расцветает в плане увеличения «вала», в плане же содержательности, как раз, напротив. В древнем Риме, например, если начало 1-го века по Р.Х., то есть последний период творчества Горация, Вергилия и Овидия ещё относятся к золотому веку римской литературы, то следующий период - середину 1-го века называют уже серебряным веком, а 2-ой век и ещё более скромно - бронзовым. В скульптуре и живописи и вовсе упадок. Римские мастера заняты лишь копированием старинных греческих образцов. Тоже в средневековой Японии, где образцы скульптуры эпохи Камакура и предшествующей хэйянской считаются классическими и непревзойдёнными. А, скажем, в средневековом Китае в только в первой половине рассматриваемый периода в жанре цзацзюй создано более 600 пьес. Очевидно, это больше, чем за все предшествующие века китайской истории. На плодовитости китайских авторов не сказывается существенно даже то обстоятельство, что Поднебесная в этот период покорена монголами. В России, которая теперь вступает в период зрелости, благодаря оккупации художественнйо сферы инсургентами - этнохимерами, не связанными с национальной русской культурной почвой, и вовсе на поверхность всплыл культурный мусор. На какую-нибудь «Букеровскою» премию - от одного названия разом вздрогнули бы все почившие русские классики, могут выдвинуть за сборник гнусавых тягомотных вирш, пошловатых короткостиший, скрупулезное описание извращенного полового акта или, на худой конец, дефекации. Если авторы подобных сюжетов зовутся писателями и поэтами, то для Пушкина и Достоевского, очевидно, нужно искать другие определения. В изобразительном искусстве положение не многим лучше. В результате целенаправленной политики подмены национальной русской культуры субкультурой этнохимерных инсургентов, музейные хранилища стали наполняться всевозможными поделками-эрзацами, выставок в самых престижных мезеях удостаиваются откровенные посредственности, преимущественно, зарубежные, поднимающие «показами» в Эрмитаже и Третьяковке, очевидно, за немалую мзду, свой коммерческий рейтинг. Подобное же происходит на подмостках театров, экранах кино и телевидения. Следующее, что здесь нужно сказать - эпоха прагматизма и эгалитаризма обязывает и искусство вставать на коммерческие рельсы, а, следовательно, авторы должны стремиться потрафить вкусам массового потребителя. Последнему уже наскучила пафосность и патетика высокого искусства. Он не видит большой нужды в соблюдении условностей, вроде правила трех единств классицизма, ему не близко утонченное эстетство загневающей богемы. Ему интереснее окружающая его реальная жизнь, реальные проблемы и противоречия, он желает видеть героями произведений таких же как он сам, его сосед или приятель. Если он слуга, он хочет посмеяться над образами хозяев, и посочувствовать образу простолюдина, если сытый буржуа - позлорадствовать по поводу глупости аристократов и ханжества священников, если дама - сопереживать любовной драме своей современницы. Отсюда развитие жанров бытовой комедии и сатиры или сентиментального романа. В живописи подобные же процессы. Известно, что в Голландии, например, живопись в 17-м веке отнюдь не забава лишь аристократов. Каждый бюргер желает повесить в столовой натюрмортик. Картины не дороги и доступны, живописью торгуют повсюду, даже на сельских ярмарках. Живописец по сути дела превращается в ремесленника. Великий Рубенс, например, проявил себя, просто, генри фордом живописи - поставил изготовление картин на своего рода конвейер - его мастерская выдала три тысячи законченных полотен. Но и в средневековой Японии, в экономическом отношении заметно отстающей от Китая и той же Европы в эпоху Муромати и, особенно, в эпоху Эдо живопись становится доступной среднему слою, и росписи украшают теперь не только храмы и дворцы знати, но и дома купцов и ремесленников. Для периода зрелости характерно и прямое выполнение искусством, что называется «социального заказа». Американцы, например, поручили литературе и кинематографу мифологизацию "американского образа жизни", проповедь идеала социального успеха. Впрочем, в Америке искусство в рассматриваемый период поначалу оказывается не в большом почёте, так как вульгарному американскому прагматизму понадобилось время, чтобы понять его утилитарный смысл. Но самая большая опасность состоит в том, что в Америке, как и в Европе, и в России сферы искусства и идеологии в значительной мере находятся под контролем антисистемной этнофобии. Потому здесь умышленно и систематически культивируются и пропагандируются свобода сексуальных отношений, половые извращения, насилие, примитивная афро-американская субкультура, насаждается антиэстетика. Например, упадок в живописи в Европе, конечно, имеет и объективные причины – романо-германский этнос стар и творческий потенциал растратил в предыдущие века. Однако не в меньшей мере Европа обязана деградацией своего искусства клану ростовщиков Гугенхеймов. Последние являются владельцами крупнейших европейских музеев современного искусства, печатных изданий по искусству, оплачивают услуги корпуса критиков, искусствоведов и журналистов, пишущих об искусстве, проще говоря диктуют Европе свои вкусы и свои цены. И они очень строго следят, чтобы подлинное современное искусство, органически вырастающее и национальной культурной почвы, не то что не было оценено по достоинтсву, но попросту не доходило до публики. Музеи Гугенхеймов набиты разного рода хламом в стиле попарт и т. п. Меняется в период зрелости и характер отношений между авторами и потребителями искусства. В античном Риме, например, получают широкое распространение антрепризы. Виртуозы пользуются шумной славой, благосклонностью высшей аристократии и крупной буржуазии, и сами приобретают большие состояния. Кифареду Менекрату, например, Нерон подарил имущество и дворец триумфатора. Прежде такое было не представимо. Теперь же социальный статус «мастеров исскуств» резко вырастает и в других рассматриваемых здесь культурах. Превращение артистов в народных кумиров характерно теперь и для России. Впрочем, Россия в плане темпов этерификации - прогрессирующего упрощения, оставила иные локальные культуры далеко позади. В той же Европе дворянство и культурный класс, в целом, не были выведены под корень в одночасье. В период зрелости романо-германского культурогенеза третьему сословию было у кого поучиться. В газетах музыкальные критики писали о музыке, а не о перипитиях личной жизни и подробностях быта эстрадных «звёзд». Публика в крупных городах славилась искушённостью. В моде была опера, которая в России теперь кажется сверхэлитарным искусством. Способных отличить «страстную» арию от «блестящей» арии, а «блестящую» арию от арии «в простом стиле» было множество. Даже гениальному Моцарту приходилось сталкиваться с прохладным отношением избалованной венской публики и доказывать, что он большой художник. Другое дело Россия. Национальный культурный слой, пестовавшийся веками и заблиставший в 19-м веке, был под корень физически истреблен этнохимерной антисистемой, победившей в результате эгалитарной и, одновременно, русофобской революции начала 20-го века, а остатки изгнаны из страны. Богатейшие культурные традиции, которые в течении веков оформлялись в рамках сословий, так же были сознательно вытравлены внутренней русофобией. Массы новой «советской интеллигенции», рекрутированной из низов, оказались искусственно оторованы от вековой национальной культурной почвы и находились под влиянием, идейным и эстетическим, этнохимерной интеллигенции, пропитанной русофобией и контролировавшей сферу художественной культуры и идеологии. Стремление отдельных представителей русского национального культурного класса после победы в Великой Отечественной войне вернуть художественную культуру на национальную почву натолкнулись на яростное сопротивление, а в конце 20-го века началось массированное контрнаступление новых поколений этнохимерной интеллигенции. В итоге, у эгалитарных тенденций, наступающей масскультуры не оказалось вовсе никакого противовеса, и культурная деградация в России в 20-м веке идёт явно опережающими темпами, нежели в иных локальных культурогенезах. ПРОЯВЛЕНИЕ ЭТАТИЗМА В ИСКУССТВЕ. КОНФОРМИЗМ И ТРАДИЦИОНАЛИЗМ. Как мы помним, в начале рассматриваемого периода характерно усиление этатистских тенденций. Это в полной мере касается и искусства – имеют место ужесточение цензуры, преследование чересчур дерзких авторов, способных будоражить общество, покровительство тем, кто готов выражать художественными средствами официальную позицию. В древнем Риме, например, Октавиан первым оценил мудрость Платона. Великий грек, как мы помним, в своем знаменитом "Государстве" говорил, что анархия в стране начинается с анархии в поэзии и музыке, и полагал полезным изгнать из своего идеального государства всех поэтов. Октавиан ревниво и строго следил за процессами в искусстве, особенно, в литературе. По его поручению непосредственно этим занимался крупный вельможа и финансист Гай Цильний Меценат. Меценат покровительствовал кружку, в который входили лучшие римские поэты Вергилий и Гораций. Когда же третий из плеяды великих Овидий попробовал острить по поводу "реформы нравов", которую затеял Октавиан, тот, не долго думая, сослал поэта, в дальнюю дунайскую крепость Томис, где Овидий через десять лет и умер. Притом, могущественного и мудрого принцепса не остановило даже то, что Овидий в момент ссылки был любимцем римской публики, в зените славы и популярности. В Византии также в рассматриваемый период распространяется меценатство, появляются кружки и литературные салоны. В частности, кружку поэтов, в который входили такие знаменитые авторы как Иоанн Цец, Феодор Продром, Константин Манасси покровительствовала севастократорисса, то есть супруга брата василевса Ирина. Известными меценатами были многие представители знатных ромейских фамилий Каматиров и Котердзисов. Кроме того, многие крупные историки и литераторы служат при дворе. Например, поэт Иоанн Геометр занимал высокую должность в армии при Никифоре 11, Иоанн Киннам служил секретарем у Мануила Комнина, Христофор Митиленский также называет себя императорским секретарем, царедворцем являлся и Михаил Псёлл. Очевидно, такая опека продиктована, среди прочего, стремлением власти держать на коротком повадке ярких личностей. Придворным поэтам надлежало воспевать царствующих особ, их достижения на поприще государственного строительства. Тех же литераторов, кто выказывал излишнюю смелость в оценках действительности, или, тем более, непочтение к властителям, ждала опала. В частности, подвергся преследованиям Феодор Продром, а Михаила Глику Мануил Комнин даже приказал ослепить. В средневековой Индии лучшие поэты также творят в княжеских дворцах. Чанде Бардаи, одному из основоположников жанра «героическрой песни» покровительствует князь Притхвираджа из рода Чауханов. Основоположника литературы хинди-урду Амира Хусру опекает наследник одного из пенджабских султанов Мухаммад, затем Хусру становится придворным поэтом делийского падишаха Ала-уд-дина, а у султана Балбана он служил мусахафдаром, то есть главным библиотекарем султанской библиотеки. Каждый день он был обязан являться к султану и читать свежие касыды и газели, составленные в панегирическом духе. Славой большого мецената пользуется также вакил-и салтанат Махмуд Гаван - всемогущий министр государства Бахманидов при султане Хумаюне. Кстати, Махмуд Гаван - тот самый Меликтучар, тот есть «князь купцов», блеск и роскошь двора которого описал в своих записках Афанасий Никитин. В древнем Китае император У-ди по китайской традиции больше доверяет институтам, чем персонам, он создает так называемую музыкальную палату, которая организует работу и надзирает за творчеством блестящей плеяды китайских поэтов - Сыма Сян-жу, Лу Цзя, Ян Суна, Мэй Шэна, Цзя И, поэтесс Бацзо Юй и Бань Чжао. В стремлении институализировать и через это упорядочить всё и вся проявляет себя рассудочная функция сознания, но и желание поставить под контроль художественное творчество - не последний из мотивов властей. В средневековом Китае ещё в сунскую эпоху учреждается Академия живописи в Кайфыне. Она действовала как государственное учебное заведение, и в её стенах была создана школа академической живописи. В данный же период первый император династии Мин - Чжу Юаньчжан ещё более пристально отслеживает происходящее в сфере искусства. Многие творцы, замеченные в прохладном отношении к новой власти, в начале его правления подверглись репрессиям. Когда в 1398 г. был издан указ, разрешающий к постановке только пьесы, одобряющие режим, в этом уже не было необходимости, так как за предшествующее десятилетие все авторы, осмелившиеся выказать свою нелояльность режиму уже были высланы или казнены. В романо-германской Европе во Франции по китайскому пути пошёл всесильный Ришелье. Понимая, чем может грозить оставление без присмотра творческой элиты, он в 1634 г. учредил Французскую академию, которая должна была заниматься составлением словаря и грамматикой французского языка, а заодно отслеживать процессы в литературе. Спустя несколько лет, убедившись в положительности опыта, Ришелье учредил Королевскую академию живописи и скульптуры. Примечателен случай со знаменитой трагикомедией Пьера Корнеля "Сид". Это произведение проникнуто пафосом гражданского служения, но автор дал не приемлимую, по мнению Ришелье, трактовку фигуры монарха. Монарх был показан именно человеком со своими человеческими слабостями и пристрастиями. Монархическая власть представлена как институт, призванный искать компромиссы между сословиями. При этом Корнель нарушил правила классицизма, доминировавшего в ту пору в европейском искусстве с благословения власти. Ришелье решительно вмешался в развернувшийся спор о "Сиде". Он инспирировал появление "Мнения французской академии", в котором Корнелю предъявили требование не выходить за рамки стиля. Хорошо известно и какое тесное участие принимал Людовик Х1V в судьбе Мольера. Он не отдал высмеивавшего пороки господствующего класса комедиографа на растерзание католической «партии», но он же запретил "Дон Жуана" и пять лет не разрешал ставить "Тартюфа". А вот Людовик ХV1 особой принципиальности не проявлял и, немного посопротивлявшись, разрешил ставить остро-политическую комедию Бомарше "Женитьбу Фигаро", что вряд ли помогло отсрочить французскую революцию. Крупнейшие европейские живописцы рассматриваемого периода также опекались знатью. Многие из них были придворными художниками. Веласкес у Филиппа 1V, Ван-Дэйк у Карла 1 Стюарта, Рубенс работал под патронажем испанской наместницы - инфанты Изабеллы. А многие известные композиторы служили камерными музыкантами и капельмейстерами при дворах монархов и богатых аристократов. Моцарт, например, работал у зальцбургского архиепископа, а Гайдн - при дворе князя Эстергази. В СССР также советскую творческую интеллигенцию контролировали через так называемые “творческие союзы”. А художники со стажем, помнят какую роль играла в советское время Академия Художеств. В общем, теперь повсюду понимают силу искусства. Новая власть старается установить свои, уже не религиозные, но чёткие рамки и каноны допустимого и должного, поощряет пафос гражданственности и традиционализм или, по крайней мере, его выхолощенную форму - конформизм, одновременно старается отвадить авторов от острых социальных тем. В древнем Риме, к примеру, конформистом выступает Публий Вергилий Марон. Он жил в на рубеже надлома и зрелости. Уже в начале своей литературной карьеры, когда на просторах империи ещё полыхали гражданские войны, он создает "Буколики", в которых, пророчески предчувствуя грядущую эпоху, описывает обывательский раёк. Жизнь здесь течёт мерно, а бурные страсти подменяют идиллические любовные переживания "простых" пастушков. Позже, по заказу своего покровителя Мецената он создает "Георгики", описывающие сельскую жизнь, а затем по предложению самого Августа пишет героический эпос "Энеиду", посвященный одному из основателей Рима, легендарному предку рода Юлиев Энею. Современником Вергилия был другой крупный римский поэт Квинт Гораций Флакк. Он был активным участником гражданских войн начала 1-го века по Р.Х., и его первые стихотворные опыты посвящены страданиям войны. Но оставаясь в душе тонким лириком, с наступлением мира он сошёлся с кружком Мецената. Примечательно, что Гораций был обласкан Меценатом и признан Октавианом, не смотря на то, что воевал на стороне их врагов – республиканцев - командовал легионом в армии Брута. Но период зрелости - период гражданских компромиссов. И вот уже убежденный республиканец Гораций создает по заказу цезарианца Августа официозную "Песнь столетия", в которой воспевает радости мирной частной жизни и даже удостаивается звания "Августова певца". Однако, если державником Горация в этом произведении ещё можно назвать, то традиционалистом вряд ли. Маленькие радости обывательской жизни, тихий частный мирок, аполитичность – всё это отнюдь не то, что пришло от великих предков минувших веков, знавших полноту веры и созидавших величие Рима сообща. Это уже, скорее, стоит определить как обывательский мещанский консерватизм. Таковой весьма распространен в рассматриваемый период и в других упоминаемых здесь локальных культурах, и не редко путается с традиционализмом и почвенничеством. Консерваторы, кстати, отнюдь не всегда искренни и бескорыстны. В античном Риме их, как уже отмечалось, опекал Меценат, богатый нобиль и приближенный Цезаря Августа. И имя его не даром стало нарицательным - он умел благодарить поэтов за нужные власти произведения. А, скажем в средневковой Индии упомянутому выше Амиру Хусру за поэму «Девять небесных светил» очередной делийский властитель Мубарак-шах, по легенде, отвесил столько золота, сколько весит слон. В средневековом мусульманском мире традиционалистом-почвенником проявил себя Салман Саведжи, сделавший новую обработку сказания о Хосрове и Ширин. В древнем Иране в данный период создаются "Синбад-наме" и "Калила и димна". А в средневековом Китае имелось целое направление почвенников – традиционалистов, их назвали "почитателями древней литературы" - гу вэнь пай. В Византии традиционалистские тенденции характерны для иконографической живописи. Здесь оформляется строгий иконографический канон, за соблюдением которого надзирает церковь. Идеал традиционализма утверждается и в житийной, агиографической литературе, тем более что авторы таких произведений, в основном, монахи и церковные иерархи. К примеру, известный агиограф Игнатий был митрополитом Никеи. Иногда считают, что византийской культуре, в целом, и византийскому искусству, в частности, традиционализм свойственен как никакому другому, что византийское исскуство являет собой образец консервативности, что здесь отсутствует какое-либо развитие. Тем не менее, в византийском искусстве можно проследить те же тенденции, что и в искусстве других рассматриваемых здесь исторических локальных культур. В рассматриваемый период доля произведений религиозного характера – канонических, догматических, полемических, поэтических - духовной гимнографии, литургических стихов – канонов, идиомелонов и т.п. в византийской литературе становится меньше одной трети, к концу периода почти отмирает некогда весьма популярный агиографический жанр. Светская литаратура активно вытесняет религиозную и церковную. Да и что касается последней, уважение к традиции, выбор религиозных сюжетов, религиозный настрой произведений отражают не столько актуальность религиозного мирочувствования и приверженность современников традиции, сколько попытку удержать, сохранить религиозность. То есть здесь имеет место феномен обратный тому, что имел место в ранних периодах. Тогда религиозность сознания предопределяла религиозость культуры. Теперь же с помощью религиозной культуры культивируют религиозность и тесно связанный с нею традиционализм в сознании. То есть религиозность это в большей мере именно наследие, чем выражение актуального миросознания, во всяком случае, в культурном слое. В романо-германской Европе так же имеют место подобные настроения. Например, немец Клопшток обратился к германской старине, его поддержали Гете и Гердер. В итоге в Германии родилось целое почвенническое движение в искусстве, получившее название "Бури и натиска", противостоявшее французским классицистическим влияниям. А, скажем, в Англии идиллические картины утраченного патриархального мира рисует Голдсмит. Своеобразная ситуация сложилась во Франции. Консерваторы-конформисты здесь назывались "современными" в пику "древним" - поклонникам античности. "Современных", кстати, возглавлял знаменитый сказочник Шарль Перро. Но более всего благотворна эпоха этатизма для архитектуры. Владыки не скупятся на расходы по строительству монументальных сооружений. А зрелый рациональный интеллект обеспечивает рост технических возможностей. Возводятся грандиозные сооружения, которые украшаются огромными статуями. Внутреннее же убранство часто отличается изысканностью. В древней Индии, как уже отмечалось, в эпоху Маурьев начинают возводить огромные ступы - культовые буддийские сооружения на месте какой-либо из священных реликвий. При этом ограды ступ украшаются тончайшими изысканными рельефами. В древнем Риме именно в данный период римского культурогенеза построены огромные амфитеатр Флавиев, точнее Веспасиана Флавия, известный как Колизей и Форум Траяна. В средневековом Китае при первых императорах династии Мин строится грандиозный комплекс Храма Неба. В Византии так же появляется много роскошных в плане архитектуры светских и культовых построек. В тех культурах, в которых религии удается сохранить влияние, развивается культовая архитектура. О Византии в этой связи уже упоминалось, это касается также средневековой мусульманской культуры. В средневековом мусульманском мире именно в рассматриваемый период знаменитый мусульманский архитектор Кавам ад-дин Ширази строит знаменитую соборную мечеть в Мешхеде, носящую имя жены сына Тимура Шахруха Гуахар-шад. В Тебризе, куда правитель Кара Коюнлу Джеган Хан перенёс столицу своего государства, в этот период была построена не менее знаменитая Синяя мечеть, облицованная синим фаянсом. А в Самарканде при Улугбеке была достроена Биби Ханым - монументальная мечеть, заложенная ещё самим Тимуром. В романо-германской культуре именно в этот период во Франции при Людовике Х1V под руководством Лево, Ардуэн-Мансара и Ленотра строится знаменитый дворцовый комплекс Версаль. Вспомним и сталинскую монументальную архитектуру в преддверии периода зрелости русского культурогенеза. О России скажем ещё два слова. В России в конце 20-го века мы, казалось бы, сколь-нибудь значимых ремиссий традиционализма не наблюдаем. Полки книжных магазинов, кино и телеэкраны, сцены театров и концертных залов напичканы дешёвым западным или «под Запад» ширпотребом. Театр даже классическую драматургию норовит испохабить в "современном" ключе. Однако, здесь нужно иметь в виду, что естественное течение русского культурогенеза искажено влиянием этногенетически более зрелого и дегенерирующего Запада и, особенно, внутренней этнохимерной антисистемой. Ещё в 18-м веке стала оформляться новая дворянская субкультура, которая не скрывала своего отрыва от национальной почвы и ассоциировала себя с «цивилизованной» Европой. Однако уже в середине 19-го века началось возвращение русского дворянства к корням, символом которого стало появление плеяды так называемых славянофилов. В начале 20-го века положение вновь усугубилось политической победой антисистемы в коммунистической личине. Великую русскую культуру попытались подменить эрзацами пролеткульта. Но когда натиск этнохимерных антиситемников удалось умерить, появилась плеяда талантливых почвенников. С середины 70-х годов почвенническое национально-традиционалистское направление стало постепенно завоевывать позиции. И лишь новое генеральное политическое наступление этнохимерной русофобии, теперь уже в демократической личине в конце века прервало этот процесс. Но даже в этих неблагоприятных условиях стремление к органической связи с национальной культурной почвой, как одна из общекультурных тенденций у части культурного слоя проявляет себя. Сквозь либерально-демократический бурьян пробивается подлинное искусство, в частности, литература целой плеяды русских, притом уже зрелых писателей, объединившихся вокруг журнала «Новое время». В период духовного безвременья и публичного торжества беспочвенной «демократической» антикультуры в дали от официального литературного бомонда, в провинциальных городках и на удаленных от столиц летних дачах происходит по сути новый подъем русской литературы. Этот подъем, почти не замечаемый современниками, без сомнения будет оценен потомками именно как таковой. ВЛИЯНИЕ РАЦИО В ИСКУССТВЕ. ГРАЖДАНСКИЙ ПАФОС, УСЛОВНОСТЬ, АНТРОПОЦЕНТРИЗМ Искусство зрелых культур вырабатывает стиль, который отражает характерный для интеллектуалов данного периода культ рассудка, рационального отношения к миру и при этом, скажем так, рассудочной социальности. Этому стилю свойственна ясность содержания, строгость и четкость форм и, одновременно, пафос гражданственности, гражданского долга, осознанной гражданской ответственности. Ещё одно свойство данного стиля - самоограничения авторов в выразительных средствах, готовность придерживаться строгого канона. В частности, тематика произведений ограничивалась историческими или мифологическими сюжетами. В древней Индии именно в этом стиле пишется классическая санскритская драма - жанр, расцвет которого выпал на начало эпохи Гуптов. Строгие нормы и правила жанровых форм изложены тогдашним главным критиком и театроведом Бхаратой в знаменитом «Трактате об искусстве актера». Лишь такие титаны как Ашвагхоша, Бхаса, Калидаса или Шудрака могли позволить себе отступать от строгих канонов древнеиндийского классицизма. В древнем Риме подобный академический стиль не получил специального наименования, но именно в этом стиле создавали свои произведения поэты так называемого, официального направления, входившие в знаменитый кружок Мецената, в частности, Вергилий и Гораций. В этом же стиле создал свои "Метаморфозы" и Овидий. В романо-германской Европе в эпоху реставрации и абсолютизма подобный стиль и формально получил наименование «классицизм», так как здесь использовались античные сюжеты. Именно в рамках классицизма предпринимаются попытки возродить героическую трагедию. Наиболее знаменитые представители европейского классицизма Пьер Корнель, Никола Буало, Жан Расин, Мария де Лафайет. Корнель, к примеру, в своих героических трагедиях "Сид", "Гораций", "Цинна" утверждает идею патриотизма, причем, феодальному идеалу долга перед сюзереном он противопоставляет идеал долга перед Отечеством, то есть всей нацией. В жанре героической трагедии общенациональные проблемы поднимают также Буало и Расин - автор "Александра Великого", "Ифегении", "Британика", "Андромахи", "Береники". Данный стиль появляется и в живописи. Его можно узнать по логически выверенной многофигурной композиции, отточенному мастерству рисунка, чёткости линий, скрупулезности в деталях, насыщенности художественного пространства, динамизму, пластичности, выразительности. В средневековой Японии в этом стиле выполен знаменитый свиток 13-го века «Хэйдзи-моногатари», на котором изображены события так называемой «смуты годов Хэйдзи» – 1159 г. Когда после смерти могущественного экс-императора Тоба два крупнейших феодальных клана Тайра и Минамото вступили в острую схватку за власть и влияние при дворе, превратившуюся, по сути, в очередную гражданскую войну. В европейской живописи также доминирует классицизм, задача которого утверждение антропоцентристской гуманистической идеи о всесилии человеческого разума и основанной на разуме мировой гармонии. Преклонение европейских авторов перед античностью, связано с тем, что европейские прогрессисты увидели в античной эстетике антитезу ригоризму наступившей тогда католической Контреформации. Классицистическое искусство исповедывало модную в рафинированных кругах просветительскую идею - следования "законам природы" в пику требованиям христианской эстетики - следовать законам Божьим. Каноны классицизма блюдут директора французской Академии художеств Шарль Лебрен и Пьер Миньяр, портретисты Риго и Ларжильер, пейзажист Клод Лоррен. Но наиболее знамениты классицисты, позволявшие себе отклонятся от формальных требований академического стиля – француз Пуссен, испанец Веласкес, фламандцы Рубенс и Ван Дэйк, голландец Рембрандт. Несмотря на вполне условный, как правило, античный сюжет, они стремятся отобразить именно внутренний мир реального человека. Примером могуть служить работы Рембрандта на исторические и мифологические темы - "Заговор Юлия Цивилиса", "Давид перед Саулом", «Даная». Из великих испанцев выразителями настроений периода зрелости были Веласкес - придворный живописец Филиппа 1V, и его ученик Бартоломео Мурильо. Веласкес предпочитал жанровые сцены на мифологические сюжеты - "Вакх" или, иначе, "Пьяницы", "Кузница Вулкана", "Взятие Бреды" - праздничная военная сцена и, конечно, портреты. Его кисти принадлежат знаменитые портреты Герцога Оливареса, папы Иннокентия Х, семьи Филиппа. Конкуренцию испанцам составляют фламандцы, среди которых выделяется упомянутый Рубенс. Пафосность классицизма Рубенс сохранил даже в изображении женского тела. В начале, правда, он пробует писать на религиозные темы - "Воздвижение креста", "Снятие с креста". Но скоро понимает, что античная мифология даёт больше возможностей для реализации его творческих устремлений. Ведь, сюжеты зрелого искусства диктуются отнюдь не религиозными переживаниями, но вполне земными страстями и резонами. Как и прочие классицисты, Рубенс выполняет и парадный портрет - "Портрет Марии Медичи", "Конный портрет Фердинанда Австрийского". Ученик Рубенса Антонис Ван-Дейк также прославился парадными портретами со свойственной им торжественностью и пышностью - знаменит его "Портрет Карла 1". Отдал дань парадному портрету и Рембрандт. В европейской архитектуре - те же веяния. Хотя барокко временами и вырождается в слащавое рококо, но европейскую архитектуру спасает, то обстоятельство, что рафинированность чувств сочетается с рафинированностью рационального интеллекта, в итоге и здесь появляется стиль классицизм, в котором созданы многие шедевры данного периода. К недостаткам этого стиля, которые, как водится, являются продолжением его достоинств, относятся избыточная рассудочность и холодная патетика. Названия стилей римской и византийской архитектуры, архитектуры других исследуемых здесь локальных культур, естественно, иные, но общим, в связи с наступление рацио, является монументализм, которому способствует рост технических возможностей и пявление новые конструкционные элементов, и сухая рассудочная симметрия. В древней Индии начинают возводить огромные ступы - облицованные камнем холмы правильной формы. В древнем Риме, как уже замечено, именно в данный период построены Коллизей и Форум Траяна. При возведении Коллизея впервые применен крестовый свод. В эпоху Адриана появляется купол. Впервые купол использован при создании знаменитого Пантеона богов. В Византии совершенствуется крестово-купольный тип храма. Но, если следование европейских классицистов античным канонам - это конкретно-исторический феномен, то приверженность неким канонам, как таковым - регламентация творческого процесса это, повторюсь, универсальная тенденция. В ней отражается закономерное стремление рассудочного сознания к упорядочиванию всех сфер жизни. Скажем, древние римляне, в 1-м веке по Р.Х. в качестве предмета подражания выбрали искусство Греции классического периода - 5-ый-3-ий век до Р.Х. Вергилий в начале своего творческого пути вспомнил традицию эллинистической буколической литературы. Об устанвлении строгих правил в древнеиндийской драматургии и театре мы уже упомянули чуть выше. Но и в древнеиндийской живописи рассматриваемого периода имелся свой канон, известный как «шесть правил». Были выработаны свои каноны и в упомянутой академической школе в средневековом Китае, одним из основоположником китайской академической живописи стал знаменитый придворный живописец-пейзажист Го Си. Однако от каноничности ранних периодов каноничность периода зрелости отличается тем, что далеко не всегда идёт изнутри, отражает внутреннее состояние художника. Отсюда заметная порой искуственность новых канонов. Сама идея классицизма о всесильности человеческого разума, неограниченности и его возможностей также отнюдь не особенность романо-германской Европы. Для зрелых культур подобный антропоцентризм вполне универсален. Впервые им увлечена ещё в период культурогенетической молодости пассионарная аристократия. Правда, в смутную эпоху надлома закрадываются известные сомнения, но теперь зрелый интеллект открывает новые возможности покорения природной стихии, и доктрина человека – господина тварного мира вновь актуальна. В Европе великий Рубенс весьма прямолинейно выразил эту идею в "Охоте на львов", "Охоте на крокодилов и гипопотамов", где у льва, против человека, конечно же, нет никаких шансов. А в России ещё в конце предыдущего периода антропоцентристскую идею о всесильности человека подхватил соцреализм. Что там львы и крокодилы, тут уже укрощают великие реки, ледоколами таранят океан. Вполне универсальны и те условность, отвлеченность, обращение в темах и сюжетах к какому-либо героическому периоду, каковые свойственны официальному искусству зрелости. Римские неотерики, к примеру, обращались к греческой мифологии, а представители «официального» направления - к римской старине. А, скажем, в России, в конце надлома официальный стиль - соцреализм за сюжетами обращается к раннему революционному периоду, который старательно героизируется. В Европе художники и композиторы, оперные либреттисты использовали античную, в частности, римскую мифологию. Известная конвенциональность классицизма в части времени и места, строгое следование так называемому правилу трёх единств избавляло художественные произведения от излишней остроты, свойственной критическому реализму, и потому приветствовалась властью. Однако, глубинный источник данного феномена в другом, а именно в том, что зрелый интеллект склонен к абстрагированию. К примеру, в культовой архитектуре и живописи Византии заметен спиритуализм нового типа - абстрактно-символический. Впрочем, ни европейский классицизм, ни аналогичные ему стили в иных культурах, долго не доминируют. Новая каноничность, как уже замечено, в определённой мере доктринёрская, и потому не устойчива. Приближается пора даже не творческого индивидуализма, но авторского произвола, стилизаций и эклектизма. Подобные тенденции намечаются уже в предыдущий переходный период, но тогда, как мы помним, им противостояла идея нарочитого аскетического отказа от своего я, от индивидуального авторства. Особенно это характерно для византийской культуры. Но индивидуализм и субъективизм зрелости постепенно всё же берут свое. В средневековом Китае, например, индивидуализм и субъективизм характерны для направления, которое получило название «неофициальной живописи» - вэнь-жэнь. Идеологом этого направления ещё в 11-м веке выступил Су Ши, а крупнейшими представителями стали сунские и юаньские мастера - Ся Гуй, Ма Юань, позже Ин Юйцзянь, Хуан Гунвань, У Чжэнь. Также универсальное явление - гражданский пафос - создание монументальных произведений овеянных духом гражданственности, воспевающих людей, готовых во имя гражданского долга подавить личные чувства. Однако, зрелость культур отнюдь не пора для подвигов гражданского служения. Напротив, это пора индивидуализма, когда собственные душевные проблемы застят общенациональные, общегражданские. Так что призывы классицистического искусства, равно и стоической философии, подчинить личное общезначимому, носят именно компенсаторный характер. Не случайно, смысловое глубинное содержание лучших художественных произведений данного периода, в Европе, к примеру, крупнейших авторов - Корнеля и Расина составляет именно конфликт между личным и гражданским. Какую цену не жаль заплатить за торжество общего дела? Должно ли человеку личное счастье приносить в жертву гражданскому долгу? Вот вопросы, которые волнуют авторов периода зрелости. И если Корнель, хоть и с мучительным усилием, но отвечает на последний вопрос утвердительно, то Расин в "Беренике" в этом уже отнюдь не уверен. Равно, мучает данный т вопрос и крупнейших русских писателей второй половины переходного периода - Горького, Платонова, Шолохова. А позже, в конце 20-го века большую часть российской творческой интеллигенции, составляющей ядро либерального крыла российской этнохимеры, этот вопрос уже и не мучает - на него дан вполне конкретный и ясный ответ - личное превыше всего. Доминирование рассудочной функции сознания проявляется также в том, что проза теперь постепенно вытесняет поэзию. В древнем Китае и в античной средиземноморской культуре преобладала художественно-историческая проза. В древнем Китае знамениты Сыма Цянь и чуть позже Бань Гу, в античной Греции и Риме - Плутарх, Арриан, Аппиан, Корнелий Тацит, Светоний. Среди литераторов прозаиков в древнем Китае знамениты Дун Фан-шо и Лю Сян. В античном Риме в жанре прозаического романа творят упомянутый выше Петроний Арбитр, Апулей - автор романа "Метаморфозы", а Плиний Младший в форме письма к товарищу создает юмористический рассказ. В средневековом Китае популярны исторические романы - «Троецарствие» Ло Гуаньчжуна и «Речные заводи» Ши Найаня. В Византии поэтический жанр, в предыдущий период надлома менее поулярный, теперь как будто возраждается. В частности, широко известны, жившая на рубеже предыдущего и данного периродов поэтесса Касия, Арефа Кесарийский, автор религиозных гимнов и поэтических эпиграмм Иоанн Геометр, Константин Родосский. Упражняется в стихосложении и Лев Математик. Позже в 11-м – в начале12-го века знамениты поэты Христофор Митиленский, Иоанн Мавропод, Феодор Продром, Михаил Глика, Иоанн Цец. Создаются большие стихотворные сборники, в частности, известен сборник подготовленный Констанином Кефалой. Но всё же таких дарований как Роман Сладкопевец, Григорий Низианзин, Паллад или Нонн Панополитанский уже нет. Новые поэты уже редко всенародные любимцы, их известность зачастую ограничена культурным слоем. Исключение соствляет, пожалуй, лишь крупнейший религиозный поэт Симеон Богослов. Его религиозно-мистические поэмы носят характер экстатический откровений, и по его собственному убежеднию его стихи слагались при непосредтвенном участии Духа Святого. Знамениты, в частности, его «Божественные гимны». В отличие от интеллектуальной поэзии, которая ориентируется на античную поэтическую традицию, корни поэзии Симеона в народных религиозных песнопениях. Искренность и непосредственность сохраняются и в собственно народной поэзии, в частности, в самом известном поэтическом произведении этого периода в Византии - поэме о Дигенисе Акрите, - обработке анонимного автора или авторов народных песен. Но, в целом, период зрелости – эпоха не поэтичная, а потому, даже, несмотря на большой стихотворный «вал», и не поэтическая. Зато проза расцветает. О распространенности в Византии житийной, агиографической литературы мы уже говорили. Теперь расцветает также историческая проза и литература риторического жанра. Большими мастерами риторики, были, в частности, Михаил Пселл, а чуть позже Михаил Италик. В жанре романа блистают Евматий Макремволит и Феодор Продром. В центре их произведений, как водится, любовь мужчины и женщины, с любовниками непременно случаются всевозможные опасные приключения, которые держат читателя в напряжении. Примечательно, что тот же Продром выказал себя заправским феминистом. Византийской литературе теперь свойствен, небывалый прежде, натурализм, допустимыми и нормальными становятся эротические сцены. В романогерманском культурогенезе наиболее знаменитых авторов также дала беллетристика. В данный период ведущим жанром становится буржуазный роман. В Англии в жанре романа прославился Дефо, позже Ричардсон, Филдинг, Смоллетт, во Франции в этом жанре преуспели Руссо, аббат Прево, Пьер Мариво. Особенность прозы зрелости – в целях завоевания внимания всё более пресыщенного и избалованного читателя авторы стремятся придать своим произведениям завлекательный характер – остро приключенческий, юмористический и т.п. С усилением рациональной абстрактной функции сознания особенно успешно развиваются те виды искусства, которые требуют отточенного абстрактного мышления, прежде всего, музыка. В Риме музыка непременно звучала во время религиозных и светских так называемых игр, ею сопровождались гладиаторские бои и прочие цирковые состязания. На музыку были положены стихи Горация, Овидия, Катулла. Причем, исполнялась музыка уже не бродячими одиночками, но профессиональными оркестрами, состоявшими из множества инструментов, которые постоянно совершенствовались. В древнем Иране в эпоху Сасанидов поэты также исполняли свои произведения в музыкальном сопровождении. В Византии именно в данный период появились нотации – нотное письмо, оформились чёткие каноны октоиха, то есть восмигласия - византийской ладотональной системы. Была выработана система ихосов – мелодических конструкций. К каждому празднику и всякому торжственному событию теперь сочинялись свои тропари – религиозные гимны. Играли и пели во время цирковых конных ристаний и других светских массовых мероприятий. В романо-германской Европе именно в рассматриваемый период приобретает популярность итальянская и французская оперы, церковная оратория и кантата, появляется оркестр и инструментальная оркестровая музыка, создаются инструментальные произведения - симфонии и сонаты, концерты для оркестра, органные концерты, хоралы. Именно, в данный период появляются все гениальные композиторы романо-германской культуры. В начале периода Бах, Гендель, Вивальди, позже Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуберт. Последний, впрочем, своим творчеством открывающий эпоху раннего романтизма, принадлежит, скорее, уже следующему периоду. КРИТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ И САТИРА Усиление аналитической функции сознания обуславливает развитие в в зрелых культурах традиции "критического" реализма, заложенной ещё в предыдущий переходный период. Герои реалистических произведений и проблемы, которые в центре таковых, всюду одни и те же. Наиболее распространённая канва в литературных произведениях - любовь двоих людей и, шире, личные судьбы на фоне актуальных социальных процессов - духовной нищеты и бездушия высшего света, мелочной суетности обывателей, лицемерия власти, алчности торговцев и ростовщиков, тщеславия политиков, общей распущенности нравов. Пишутся критические произведения часто уже без искренней гражданской озабоченности и беспокойства. Их авторы, скорее, смакуют пороки, нежели обличают их - они больше едкие насмешники, чем глубокие сатирики. Хотя, конечно, случаются и исключения. Но эгалитарная эпоха нейтрализует своих хулителей, заглушая их голос какафонией, создаваемой массой энергичных и крикливых посредственностей. Те же, кому удаётся по-настоящему уязвить новую эпоху, должны быть готовы к большой ложке дёгтя. В античном Риме наиболее известны в жанре критического реализма в начале рассматриваемого периода Овидий, позже Луцилий, Петроний, Персий, а при Траяне - Ювенал. Наиболее популярные герои произведений – нажившийся на спекуляциях хамоватый нувориш и распутная светская дама. Овидий, вскрывший в своих "Элегиях", "Песнях любви", "Героидах" прятавшиеся под личиной традиционной старо-римской добродетели далеко не благочестивые нравы современников, поплотился за это пожизненной ссылкой. С одной стороны, знаменитый поэт лишь описывал без прикрас свою эпоху - начало "рассвета" имперского Рима, и не его вина, что современное ему общество таково, каково оно есть. Но, с другой стороны, его гонитель Август понимал, что публичные и столь откровенные разоблачения легализуют порок, придают ему статус негласной нормы, одновременно, подрывая авторитет власти. Другие принцепсы такой мудрости не демонстрировали, и произошло то, что обычно и происходит - пороки постепенно легализовались. Любопытен, характерный для эпохи утилитаризма трактат-инструкция Овидия под классическим названием "Искусство любви", назначенный, как бы, для тогдашних римских донжуанов и казанов. Под любовью, здесь, естественно, понимается флирт, волокитство, плотские утехии. Впрочем, Овидий был, конечно, слишком большим и глубоким мыслителем, чтобы всерьез предаться созданию "научно-популярной" сексологической литературы. Его "Искусство любви" дает автору простор для демонстрации, как художественного мастерства, так и тонкости наблюдений. Но самым знаменитым произведением в жанре гротескового реализма в Риме был, конечно, "Сатирикон" Гая Петрония Арбитра. Герои этого авантюристического бытового романа бродяга, мелкий жулик Энколпий и два его спутника, странствующие по Италии, попадают на пир к богатому провинциалу, вольноотпущеннику греку Тримальхиону. И от лица Энколпия рассказывается о быте этого нувориша, эдакого "нового римлянина" - разбогатевшего плебея, возомнившего себя хозяином жизни. Пожалуй, никто не дал столь сочной картины упадка нравов в Римской империи в ту эпоху. Тут и педерасты, и импотенты, и насильники, и лесбиянки, и семилетняя проститутка. Вся обстановка праздника в доме Тримальхиона проникнута духом порока. Его жена и хозяйка дома Фортуната во время пира на глазах у законного мужа занимается лесбийской любовью с женой одного из гостей - некоего Габинна. Сам Габинн в начале пытается приставать к хозяйке, а затем прилюдно начинает признаваться в любви к одному из своих рабов-кастратов, описывая его достоинства. В это время и хозяин дома целуется со своим любимцем-рабом. Жены-лесбиянки устраивают мужьям по этому поводу сцены ревности, сыплются взаимные ругательства. И в таком духе. Любопытно, что язвительный изобличитель нравов Петроний был любимцем одного из самых распущенных и разнузданных императоров Рима - Нерона. Его должность при дворе называлась Arbiter elegantiarum - то есть, “заведующий культурными развлечениями”. Так что, Петроний знал, о чём писал. В конце концов, Нерон не стерпел его ехидства, и сатирик погиб. Но, если Овидию и Петронию Арбитру свойственно ироничное насмешливое отношение к показываемым порокам, то сатирам Децима Юния Ювенала свойственна обличительная беспощадность и даже некоторая злобность. В его сатирах римляне предстают отпетыми мерзавцами и негодяями. В романо-германской Европе в Голландии в этот период Елизавета Вольф и Агата Декен создают голландский бытовой реалистический роман. Ларошфуко в "Максимах" и Лафайет в "Принцессе Клевской" выступают как критические реалисты, без прикрас показывая нравы современного им высшего общества. Позже Жан Лабрюер, автор книги "Характеры и нравы этого века" дает весьма неприглядную картину жизни французского простонародья, грубой и духовно скудной. В жанре реалистической повести работает Дидро. В центре его произведений рядовой буржуа. Дидро же стал родоначальником и мещанской драмы или, как ее тогда называли - "слёзной комедии". Его собственные пьесы были вполне посредственными, зато в этом жанре прославился его последователь Бомарше со своими знаменитыми комедиями "Женитьба Фигаро" и "Севильский цирюльник". Но, конечно, полнее и глубже других, нравы европейского цивилизованного общества исследовал, живший уже на рубеже следующего периода романо-германского культурогенеза Бальзак. Имена героев его произведений стали нарицательными. Сатира в рассматриваемый период, как уже замечено, не столько стремится исправить общество, сколько констатирует его болезни. Новые сатирики, скорее, литературные патологоанатомы, чем врачеватели, хотя анатомируют ещё вполне живое этносоциальное тело. В древней Индии, например, в данный период создается басенный сборник "Панчатантра", в котором смакуются человеческие пороки. В древнем Китае литература ханьской эпохи также нередко носит критический, обличительный характер. В древнем Риме популярен «Ситирикон» Петрония, басни Федра, сатиры Ювенала, колкие эпиграммы Марциала. А в средневековом мусульманском культурогенезе нравы современного общества резко и беспощадно высмеивает в своих сатирах Убейда Закани. В Византии в жанре сатиры работали Христофор Митиленский и Птохопродром – Нищий Продром, которого одни византинисты отождествляют, а другие отличают от известного поэта Феодора Продрома. Кстати, дядя Феодора Продрома в конце 11-го века был поставлен под именем Иоанна 11 Киевским митрополитом. Герои едких сатирических эпиграмм Христофора – глупец-чиновник, шарлатан-врач, невежда-учитель, лишенный всякого благочестия и духовных интересов священник, чревоугодник-монах. Продром или Продромы пишут популярные «Птохопродромику», «Катамиомахию», буквально «Война кошек и мышей» в подражание античной «Батрахомиомахии» - «Войне лягушек и мышей», «Схеду о мыши». Мышами у Продрома представлены монахи, которых интеллигентские авторы особенно недолюбливают. И имена у мышей - монахов "веселые" - Блюдолиз, Салогрыз и т.п. Продром не стесняется пародировать даже само Священное писание. Ещё одно известное остро сатирическое произведение этого периода - «Тимарион». Его авторство также точно не установлено и приписывается либо тому же Продрому, либо Николаю Каликлу. В романо-германской Европе в жанре сатирической комедии прославился Мольер - автор бессмертных "Тартюфа", "Дон Жуана", "Скупого", "Мнимого больного". Популярен в 17-м веке баснописец Лафонтен. Он создавал свои версии басен Эзопа и Федра, а так же и оригинальные произведения по мотивам современной ему французской действительности. Знамениты его "Сапожник и откупщик", "Купец, дворянин, пастух и сын короля". Развивается во Франции бытовой комический пародийный роман. В Англии наибольшего развития достиг остросоциальный сатирический роман. Популярны, в частности "Путешествия Гулливера" Джонатана Свифта. Ещё раньше прославился английский сатирик-пуританин Джон Беньян, автор сатирической аллегории "Путь паломника", в которой бичуются нравы эпохи реставрации. Как и во Франции, в английском театре популярной становится комедия нравов. Здесь прославились два Уильяма - Уичерди и Конгрив, позже Филдинг, Голдсмит, Шеридан. Как и у Мольера, в их произведениях содержится сатира на разлагающееся в роскоши дворянство и лицемерие буржуазного общества. Критический реализм присущ и европейской живописи, в частности, творчеству упомянутых уже выше жанристов - голландца Ван Остада и фламандца Броувера. Они изображают грубость быта простонародья, трактирную гульбу, драки, игру в кости и т.п. А в Англии родоначальником критического реализма в живописи, сатирического и комического стал Хогарт, изображавший пороки и низменные стороны жизни буржуазной Англии. Хогарт принадлежит к той части деятелей культуры - моралистов, порожденных Просвещением, которым гротесковый реализм в искусстве представляется средством морального исправления общества. Но таких оптимистов теперь становится всё меньше.

Векторная концепция метаистории.
Вульгаризация векторной парадигм